— Оберштурман, сколько времени должна занять наша поездка?
— Так просто этого не скажешь, — отвечает он. — Это зависит от многих обстоятельств, господин лейтенант.
Я кручу пальцами вороток ключа в кармане и спрашиваю:
— От каких же?
— От тех, что встретятся нам на пути.
Оберштурман замечает, что меня раздражает такой ответ, поэтому он разъясняет свой ответ слегка напряженным голосом:
— Прежде всего, от того, как далеко мы отклонимся на запад — то есть, насколько большой будет курсовая дуга. И конечно также от того, сколько времени мы потеряем из-за всякого рода тревог…
При этом он странным образом, демонстрируя усердие, выдвигает вперед голову.
Желая помочь ему в явном его смущении, говорю, вороток ключа уже едва не выпадает из кармана, по-деловому:
— Если опустим вероятность тревоги, то, как Вы считаете, это тогда сколько займет времени?
— Часов 10 при скорости в 2 узла, и 6 часов при 1,5 узлах… Это дает в итоге 20 морских миль плюс еще 9 миль, итого 29 морских миль на электродвигателях. Сверх этого 8 часов хода на дизелях при 6 узлах, это еще 48 морских миль… Всего, значит: 29 плюс 48 — это 77 миль за морские сутки, господин лейтенант — но это при самом хорошем раскладе.
— И больше никак?
— Исходя из имеющегося у нас опыта, может быть даже гораздо меньше, гораздо меньше, господин лейтенант.
— Весело!
Оберштурман принимает виноватый вид. Шмыгает носом и пожимает плечами. Теперь он выглядит так, как будто чувствует именно себя виноватым за столь незначительные морские сутки.
Замечаю, что я словно вторя ему, тоже шмыгаю носом. В легком недоумении киваю оберштурману и отворачиваюсь.
— Дня три — четыре, — говорит Старик, когда спрашиваю его о том, как все пройдет при такой сверх перегруженной лодкой. Однако оттенок успокоения был таким явным, что воспринимаю его с большим недоверием.
От вахтенного матроса у трапа узнаю, что командир лодки ушел час назад с борта. Значит, в полном покое смогу осмотреть лодку в поисках определенно новых устройств…
Так, по узкой крутой лесенке на лодку, затем по железным ходовым скобам подняться к переднему «зимнему саду», на мостик и через рубочный люк вниз, в центральный пост. Здесь свет такой слабый, что мне требуется какое-то время, чтобы сориентироваться. Но как ни напрягаю взгляд, осматриваясь вокруг, не нахожу аппарат со шкалой для РЛС «Hohentwiel». Он должен был бы стоять, собственно говоря, на штурманском столе. Однако на этом штурманском столике никакое устройство с трубками Брауна не стоит и в помине.
Один из мориманов, делающих приборку в центральном посту, трюмный центрального поста, поясняет мне, в ответ на мой вопрос об отсутствии устройства РЛС:
— Это некомплект, господин лейтенант. У нас только «матрас» висит, но никакого индикатора или шкального устройства нет…
Это что, шутка? хочу спросить его строго. Но серьезность трюмного матроса закрывает мне рот.
Стою, упершись бедром в штурманский стол и не могу понять: опять сплошное надувательство и обман! Установить антенну РЛС, но не поставить одновременно с ней индикатор или шкальное устройство — это просто деза! Слишком для обычного христианина.
— Н-да… «Матрас» выглядит, по меньшей мере, импозантно. Его надо обязательно оставить, — юродствую я, — Без этой штуки рубка будет выглядеть бесстыдно неприкрытой!
Я стыжусь этой своей болтовни. А трюмный серьезно отвечает:
— Да нам такой комплект и не нужен, господин лейтенант. Мы же весь поход должны будем оставаться под водой.
Хочу биться головой о переборку: Ну, я и идиот! А парень еще добавляет:
— Мы все равно не можем быть обнаружены радаром.
— … разве только в том случае, когда торчащая из воды головка шноркеля может быть засечена им, — говорю тихо, — Но, это наверно слишком маленькая цель…
Трюмный центрального поста, голосом, звучащим так будто он хочет придти мне на помощь, произносит:
— У нас еще есть совершенно нормальный «Метокс», господин лейтенант.
— И для чего это устройство? — спрашиваю с интересом.
— Мы получаем определение местоположения, т. е. пеленг в радиорубке. Звук поступает через маленький динамик, господин лейтенант.
Я удивляюсь: Очевидно, я нашел правильного собеседника.
— И как это происходит?
— Радист просто называет местоположение на центральный пост, господин лейтенант. Но мы не включали его — даже не перед Шербуром не включали…
И едва успеваю что-либо сообразить, он объясняет мне:
— Можно свихнуться от его постоянного писка и свиста!
И, вероятно, это вас и спасло, — думаю про себя. Если это устройство в самом деле само по себе излучает и звучит словно ботало…
Так как я все еще стою молча, трюмный говорит, тоном гражданского человека:
— То, чего нам действительно не хватает, так это совершенного устройства для активного определения местоположения. Его же где-то держат, но пока еще не прислали на фронт. Слышали ли Вы об этом что-нибудь, господин лейтенант?
— Тоже, только одни неопределенные слухи.
— Эта штука должна быть выпускная как перископ и постоянно вращаться вокруг своей оси как антенна радиолокатора…
— Звучит, как ни говори, хорошо.
— Эх, господин лейтенант, если бы речь шла о таком приборе, мы должны были бы слезно просить о нем… или о парочке таких как он, — слышу его восклицание и могу этому только удивляться.
Бросаю взгляд в помещение подлодки: В таком, у маатов, я жил последний раз на U-96. Койка по правому борту наверху будет, пожалуй, снова моей койкой. При взгляде на нее у меня возникает чувство тоски по Родине. Теперь она выглядит еще уже, чем в мое время, а пространство до потолка еще меньше. Шторок у койки нет, очевидно, их просто сняли.
Прямоугольная, не герметичная переборка камбуза широко открыта. Хрен его знает, почему конструкторы эту крохотную выгородку защемили между основным отсеком подлодки и дизельным отсеком — далеко на корме лодки, хотя большинство членов экипажа обитают в ее передней части. Могу только представить себе тот явный садизм, когда бачковые вынуждены заниматься гимнастикой, чтобы принести еду в кают-компанию и отсек носовой части, дважды пересекая округлую переборку. Из-за слабой освещенности почти ничего не видно. Ладно, пойдем дальше, в дизельный отсек! — Но мне это не удается: на корме идет ремонт — и при этом стоит такой мат, что случайно зашедшему может показаться, что он попал в дешёвый бар.
Для парней в дизельном отсеке в принципе ничего не изменится при плавании под шноркелем: полная уединенность, как и всегда. И при обычном надводном ходе, дизельный отсек все равно находится под водой. Только при плавании под шноркелем воздух всасывается не через отверстия в рубке, а через клапан в головке трубы устройства РДП. И поступает по тем же трубопроводам в дизельный отсек, как и обычно.
Когда снова оказываюсь на причале, меня так и подмывает еще побродить, хотя бы взглядом, по лодке: Хочу видеть ее во всей длине от кормы до носа — так, как я часто изображал ее на своих рисунках.
Я настолько добросовестно ощупываю линии лодки, как будто и в самом деле желаю изобразить ее с этой перспективы. А затем, погрузившись в размышления, просто сижу, устремив взгляд в глубину бокса и на прижавшуюся к правому причалу лодку: длиной 67 метров, шириной 6 метров в самом широком месте, но сейчас она выглядит в этом неверном свете крохотной будто каноэ…
Было построено почти 700 лодок этого типа VII–C.
Меня одолевают противоречивые чувства: Не так давно я прямо-таки пел дифирамбы этой лодке, как настоящему чуду искусства судостроения и оружейной техники. Остойчивость и мореходность как ни у одного корабля мира. Ни в одном корабле не было собрано столько и мореходного и оружейного как в этой подводной лодке… Моя книга «Охотники в океане»! — Печатается ли она еще?
Царь Петер — Берлин — совиное лицо казака — шеф «Новой линии» со своим моноклем — Масленок… И я здесь, в темноте Брестского Бункера подлодок… Как тесен этот мир! И что за жизнь! Не веду ли я жизнь за совершенно другого человека, вместо того, чтобы проживать мою собственную? Одетый в эту форму?
