В довершение всего говорят, что Старик послал отряд в Шатонеф, чтобы доставить погибшего. Старик стал осторожным — он посылает с ними четвертьтонку для прикрытия. А теперь еще узнаю, что это Милло, который погиб — как назло, именно Милло — тот самый унтер, писарь, с пивным брюхом и мечтой о собственном домишке, который недавно показывал мне несколько фотографий своей жены. Перевариваю услышанное и сижу такой же закрытый и отсутствующий, как и Старик, и размышляю о погибшем писаре, унтер-офицере Милло: Вот ведь какая судьба: по своей военной специальности он не попал служить на подлодку, а нес тихую службу в своей писарской рубке, потом захотел съездить на вечеринку в великолепный, реконструированный замок эпохи Ренессанса в глубине Франции — и в это самое время, где-то в Англии поднимается в середине ночи какой-то бродяга-мародер, и унтер-офицер, простой писарь спящий сладким сном, убивается одной — единственной бомбой этого шатуна, и к тому же является одной-единственной жертвой из всего соединения: Пути Господни воистину прекрасны и непостижимы! — И тот мерзавец, кто говорит иначе! Замок Шатонеф является притчей во языцех всего офицерского клуба. Причина достаточная для Старика, чтобы не заходить сегодня в клуб. Еще говорят о пропавшей медсестре из Военно-морского госпиталя, как говорится «вывезена в тыл», мол, потому что сошла с ума. Или как шепчутся, «явила все признаки безумия…». Они все, кажется, знают эту медсестру. Со всех сторон доносится, что она была подругой, одного за другим, трех командиров и что все трое были потоплены. «Многовато для одной девушки!» Необходимо как-то все это осмыслить. Совсем не смешная история. Смешные истории стали редкостью. Я тоже не хочу больше слушать сальные шуточки. Надо бы запретить говорить подобные вещи здесь, как унтер-офицерам так и оберфельдфебелям о своих сослуживцах. Предпочитаю прогуляться в наступивших сумерках, а затем стучусь к Старику, чтобы предложить ему выпить со мной пару бутылок пива в его кубрике. Но Старика в комнате нет. Усаживаюсь на стул и жду. Из тихо звучащего радиоприемника слышу знакомые три короткие удара литавр, потом еще один, глуше на одну терцию, с большим временем затухания: вражеская радиостанция. Удивляюсь, что Старик не переключил свой радиоприемник, покинув кубрик, на другую радиостанцию. Ну, на Старика не смогут много навесить. Он всегда, в случае необходимости, сможет утверждать, что он вынужден слушать официальные сообщения Лондона по служебной надобности. Я не хочу увеличивать громкость приемника. Так что приходится напрягать слух, чтобы услышать то, что вещает диктор. В следующий миг входит Старик, замечает, что радио работает, быстрым движением выключает его и говорит:
— Не стоит слушать шпионов.
— А не выкуривают ли, собственно говоря, нас томми из флотилии? — спрашиваю с невинным видом.
— Не профессионально! — Старик отвечает резко и как-то странно.
— Они ежедневно посылают к нам своих воздушных разведчиков, а потом дома, в уютной тишине разглядывают на сделанных фотоснимках различные милые детали, такие например, как здания нашей флотилии — с настолько высоким увеличением, что даже слепой идиот разглядит, что у нас есть и маскировочная сетка и укрепленные здания!
Но Старик не попался на мою удочку. Совершенно невпопад он отвечает:
— Его могли бы просто четвертовать… — и мне требуется некоторое время, чтобы понять, что он мысленно опять улетел в Шатонеф, и говорит о втором помощнике Любаха. — Он бы этого даже не заметил!
— Сколько могла весить такая авиабомба? — интересуюсь.
— Не слишком много. Я бы сказал килограммов шестьдесят.
— Наверное, кто-то нас предал, сообщив, что в замке будет происходить пирушка…
Старик надолго задумался, а потом говорит:
— Не обязательно. Господа с другого факультета, возможно, тоже знали об этом, когда мы были там… Мне кажется, ты подозреваешь семью управляющего…
— … только тех, кто говорит по-бретонски, — я заканчиваю.
— Я не думаю, что это они. Вероятно, по соседству с замком сидели люди с рациями.
— Наводившие самолет на цель?
— Полагаю, что им было достаточно посылать световые сигналы. У нас здесь почти нет войск. Поэтому это не то… Но в любом случае, хорошая работа! Иначе на нас спустили бы стаю воздушных собак!
Через некоторое время встряхивает головой:
— Я уже многое повидал но, судя по пережитому, еще не все!
Вспоминаю, какую нелепость я уже пережил на этой войне, когда приехал на машине в Сен-Назер, вышел из нее и только успел свернуть за угол, как разорвалась авиабомба и моя машина оказалась на почти плоской крыше пятиэтажного дома аккуратно стоящая на колесах, а я стоял и удивлялся. И было чему…. Но что это был за трюк против сальто-мортале в Шатонефе? Утром, с рисовальными принадлежностями под рукой, отмечаюсь об убытии из расположения флотилии у Старика. Пришедший в упадок угловой дом, неподалеку от гаража Citroen, впечатлил меня во время моей последней вылазки туда. Я хочу нарисовать его вместе с навесом гаража и сужающимися вдалеке узкими улочками.
— Ты уже был после последнего воздушного налета в торговом порту? — интересуется Старик. — Тебе стоит увидеть, как там все сейчас выглядит.
— Покорнейше благодарю. Картин и фото с руинами у меня уже было достаточно, — говорю я. Но когда я узнаю, что могу взять автомобиль Старика, хочу съездить и туда.
От увиденного в гавани, у меня перехватило дыхание: Серый газгольдер рухнул, и сжался слоями, напоминая морщинистый гигантский старый гриб-дождевик. Могучие двутавровые балки изогнуты в спирали и как виноградные лозы странно торчат из лома сгоревших ферм. Интересную тему навевают странные метаморфозы в растительные формы побывавших в чудовищном огне технических строений. Их страшное очарование буквально манит меня. Мне нужно пройти еще один участок, потому что дорогу разбомбили почти полностью, но я присаживаюсь и начинаю рисовать. Израсходовав три листа чертежной бумаги и уже собираясь упаковать свои вещи, появляется инженер-механик флотилии. Он тоже хотел увидеть повреждения, говорит он. Он просматривает мои рисунки, которые я еще не успел убрать, и когда хвалит меня, я говорю ему, что чувствую себя польщенным.
Узнать инженера-механика флотилии издалека как офицера не так просто. Он выглядит скорее как судостроительный рабочий и не придает значения офицерскому жеманству. После всего, что я услышал, его частная жизнь кажется полным отстоем. Хотя он должен заботиться, по слухам, о трех женщинах, он почти никогда не получает почту. Немногие письма, которые ему все же приносят — это официальные письма из местного управления по делам молодежи и загса.
Инженер-механик флотилии вырос до этой должности из рядового состава. Он инженер по призванию. Когда он сжимает губы, морщит нос и с шумом выдыхает воздух, выказывая свое презрение и скептическое неудовольствие каким-либо сообщением, это выглядит, как будто бы он унюхал слишком старый сыр камамбер — или подобную фигню. Инженеры-механики с подлодок трижды подумают, прежде чем обратиться к нему с какой-либо просьбой или жалобой. Однако, затем, если точно установлено, что они не могут продвинуться вперед своими «бортовыми средствами», они могут рассчитывать на быструю и радикальную помощь с его стороны. Даже от Старика инженер-механик флотилии умеет обороняться — если, например, лодка должна выйти в море, а она, по его мнению, еще нуждается в конечном ремонте. Между Стариком и его инженером-механиком флотилии господствует, тем не менее, тайное согласие. Я еще ни разу не слышал, чтобы Старик отдал ему приказ в повелительном тоне.
— Наши новые подлодки типа U-21 и U-23 должны были бы, если программа их строительства так функционирует, как сообщалось, скоро вступить в действие, — я пытаюсь выманить инжмеха из его сдержанного молчания.
— Что касается этого, нашему брату не стоит баловаться с такой информацией. Шеф разбирается в ней лучше!
Сказал, как отрубил! Исподволь у этого старого лиса я ничего не смогу выведывать. Но, вероятно, это потому, что слишком много людей стоят неподалеку. Когда я демонстративно оглядываюсь вокруг, инженер-механик флотилии движением руки и кивком головы приводит меня в движение, и скоро уже мы остаемся одни.
