— Вот Вы, что собственно считаете новыми подлодками? — наступаю я на него.
— То, что я слышал, звучало очень хорошо, — получаю нерешительный ответ на ходу, — у них, например, новая глубина погружения до 300 метров! Большее помещение для экипажа, сильная батарея аккумуляторов и огромные двигатели! Радиус подводного хода при скорости в 6 узлов превышает больше чем в три раза ход подлодок типа U-7C — а именно 285 морских миль против несчастных 90 морских миль, которые все еще считаются у нас суперрасстоянием.
— Прилично! — бросаю я, чтобы побудить его продолжать.
— Во внутренней части у них все тоже совсем другое. Новые лодки — это двухэтажные лодки с встроенным твиндеком. Жилые помещения больше не лежат ниже двигателей, а расположены над ними.
Инженер-механик флотилии прямо замер от восторга.
— Две стальные трубы, составляя прочный корпус подлодки, проходят друг над другом — и это разделение оправданно: В нижней половине размещается только двигатель, в другой — помещения для экипажа, кроме того устранена угроза поражения членов команды газами аккумуляторных батарей. И, кроме того, лодка получает большую устойчивость, так как диаметр обеих труб меньше, чем единственной, собственно большей трубы. Естественно, там же оборудованы шноркель и масса всяких новых штучек-дрючек.
Инжмех так раздухарился, словно принимал непосредственное участие в строительстве лодок нового типа.
— А как насчет нового двигателя, мотора Вальтера? — продолжаю спрашивать.
Инжмех замирает на некоторое время, а потом, менторским тоном, словно в студенческой аудитории, как будто бы не замечая, что мы следуем по улице, начинает:
— Мотор Вальтера — это турбинный двигатель, который работает независимо от наружного воздуха. Все же, большие и тяжелые аккумуляторные батареи, которые должны двигать наши лодки, — это самый серьезный их недостаток. К сожалению, до сих пор нет такого двигателя, независимого от наружного воздуха и, при том такого же мощного как обыкновенные двигатели внутреннего сгорания. Мотор Вальтера нуждается также в кислороде для воспламенения, но он не может получить его из-за борта. Необходимый кислород скорее выделяется из перекиси водорода — мотор Вальтера — это турбина сгорания, которая получает необходимый кислород как 80-процентную перекись водорода, таким образом работая без кислорода. Впервые мы получили независимую, настоящую подводную лодку.
— Такой совершенной силовой установки, кажется еще никогда не было, но что-то, кажется, пока не ладится.
— Точно, продолжительность работы турбины еще слишком незначительна. Но там уже решают эту проблему. Энергия тепла для турбины Вальтера возникает, между прочим, из-за смешивания высококонцентрированного пергидроля с водой…
— Мне это ничего не говорит. Был всегда слаб в химии. Но если процесс удачен, почему тогда он не находит применение?
— Потому что обращение с этим бульоном, к сожалению, очень проблемно. Он химически очень активен. Требует специальных баков. Все должно быть очень четко выверено. И, кроме того, материал страшно дорог. Но все идет по пути улучшения. Турбина Вальтера скоро увидит свет — это вполне официально!
Инженер — это старая, хитрая лиса, думаю про себя. Этот патетический тон его речи мог бы быть насколько серьезен, настолько же и насмешка надо мной. Он выучил этот фокус у Старика.
— Все-таки уже построены четыре небольшие лодки U-24 на 240 тонн с приводом. Однако они слишком долго остаются на своих местах. Прототип на 312 тонн, который испытывается теперь, должен суметь пробыть под водой 24 часа….
Но теперь он, к сожалению, должен идти дальше, говорит инженер-механик флотилии.
— Там сзади стоит моя машина. Если хотите еще помучить меня — а у меня будет время: я в вашем распоряжении.
Завтра Любах и Ульмар должны выходить в море. Старик собирает их заранее в своем кабинете к «Молитве перед битвой», как он называет проводимый им инструктаж перед выходом лодки в море. Я занимаюсь подготовкой документов и могу при этом во всех подробностях слышать, что Старик вдалбливает обоим командирам: «Новые успехи ждут… Трудный период преодолен… Скоро НОВЫЕ ТИПЫ ПОДЛОДОК прибудут из учебных подразделений… изменится все внезапно. Добьетесь уважения… Кто смеется последним…» Едва оба исчезают, Старик обращается ко мне, хотя я молчу как рыба, раздраженно:
— Что я должен говорить всем этим людям, по твоему мнению? Должен ли я лишать их мужества, чтобы они стали непокорны и неуправляемы? Если они откажутся выполнять приказ, они будут расстреляны — это тебе ясно или нет?
— Я же не сказал ни слова! — я пробую сдержать несправедливые нападки Старика.
— Нет, ты не молчал! Но ты сидел, выражая всем своим видом один сплошной упрек.
И снова все происходит, как обычно в таких случаях. Старик застывает на мгновение, и превращается в статую. Он смотрит на меня так долго, как будто никогда не видел раньше. Затем складывает три, четыре папки для бумаг одну на другую и с размаху шлёпает ими по своему столу. А затем с шумом вдыхает воздух и глухо говорит:
— Твою мать! Проклятье! Будь оно все проклято!
На следующее утро я, с серой, туманной зарей, уже на территории порта, чтобы принять участие при выходе подлодок. Здесь, говорят, после последнего воздушного налета, надо быть особенно осторожным, чтобы не сломать себе ноги. Поэтому здесь запрещено толпиться: рельсы и повсюду лежащие тросы и кабели ясно говорят: тут уж точно морду расквасишь. На подходе к бункеру доносится шум восьмицилиндрового двигателя Horchа Старика. Четыре человека выходят из машины и образуют, в еще плотной рассветной мгле, силуэт группы: Старик, инженер-механик флотилии, Любах и Ульмер. Я следую за этой четверкой к воротам бункера-укрытия. Старик на миг останавливается, позволяя Любаху приблизиться на шаг, и интересуется у него:
— Ну, что? Что сейчас с Вашей женой?
— Никаких известий. Опять был тяжелый авианалет.
— Вы звонили?
— Не смог пробиться — пытался всю ночь. Больница находится как раз посреди города.
— Что же теперь? Ваша жена все еще лежит в больнице?
— Да — все еще там.
У часовых перед воротами бункера высоко подняты воротники шинелей. Они зябнут от холода в тумане. Их лица почти полностью скрыты между стальной каской и поднятым воротником. Увидев нас, часовые тут же становятся навытяжку. В бункере царит размытый полумрак: Дух погребальной пещеры. Отдельные члены экипажей маршируют в направлении обеих лежащих бок обок подлодок, проходят по сходням и исчезают внутри. Свои немногочисленные пожитки для похода подводники увязали в свои кожаные брюки и кожаные куртки. Это все выглядит так, как будто бы они переносят разделенные пополам тела. У одного за спиной гитара, у другого гармонь под мышкой. Высоко вверх бесшумно выдвигается перископ на лодке Ульмера. Глаз Полифема поворачивается во всех направлениях. Он высоко вытягивается на серебристо блестящей штанге, затем снижается и исчезает. На верхних палубах еще лежат кранцы, тросы и новые швартовы. Из открытых камбузных люков клубится пар. Большинство моряков полны озорства и шалят как мальчишки. Но я вижу также и других, которые стоят группкой в стороне, вокруг аккордеониста с лодки Любаха. Какой-то маат одного из отплывающих экипажей, осторожно несет перед собой свою правую руку в повязке.
— Маат электрических машин, — говорит Старик, — сломал себе позавчера в потасовке запястье. Заменить некем, а Любах поручился за него, как за вполне годного офицера.
Взбегаю по сходням, смешиваюсь на верхней палубе с группой моряков, поднимаю время от времени фотоаппарат, и то и дело смотрю в визир, чтобы все поверили, что я поднялся на лодку только для фотографирования. При этом я все время прислушиваюсь. Вот я вижу одного моряка, который протягивает узелок, связанный узлами платок, к другой лодке и говорит:
— Отдай это моей матери! Мы утонем!
— Ты что, Франц! Не мели чепуху!
— Я знаю, что мы утонем, — звучит упрямо.
