Заглотил ли Старик наживку? Он никак мне этого не показывает и это ему удается: напускать на себя бесстрашную мину. Однако никогда раньше он так долго не держал паузу и не смотрел на меня ТАКИМ взглядом. А может быть, он просто погрузился в свои мысли?

Но в следующее мгновение лицо его оживает и он выпаливает: «Сегодня готовы гораздо больше лодок, чем раньше. Против 45 лодок весной, сегодня готовы где-то более 240…» — «Весной — 45! Это звучит как издевка! Ты ведь не был на линии фронта Вторжения?» — «Это не вопрос данной дискуссии!» — обрывает меня Старик, с тем, чтобы в следующий миг снова взять наступательный тон: «ПЕРВОНАЧАЛЬНО, лодки должны были появиться осенью 1944. Но у нас никогда не получается так, как хочется. СЕЙЧАС же подключился сам Шпеер, человек, наиболее компетентный в этом вопросе — уж будь уверен!»

Едва нахожу, что ответить, как Старик, словно по писанному, продолжает: «Запланирована почти сотня лодок типа 120 и полсотни типа 23, а больше сотни старых дооборудуются шноркелями. А это значит, что ежемесячно в строй становятся почти 60 лодок, так сказать, плечом к плечу!»

Обычная игра цифрами — но как нарочно, из уст Старика!

«На стапелях уже заложено 30 новых лодок типа 120. Но у нас почти нет времени на их испытания. На этот раз нам приходится ставить на карту все!»

Наши взгляды перекрещиваются, и я с трудом сдерживаю движения мускул лица.

«Лодки типа 120 могут пройти без всплытия до Японии. Практически неограниченное время в подводном положении. Это совершенно невообразимо…» — «А что, если все это уже что мертвому припарки?»

Старик тяжело вздыхает и с воодушевлением продолжает: «С февраля 1944 не ведутся бои с конвоями западнее Англии. Несмотря на это, все же пришлось распрощаться с тактикой «волчьей стаи». Настает время перевернуть новые страницы.»

Эти его слова звучат довольно серьезно, и в них нет никакого цинизма.

Пока я обескуражено смотрю перед собой, выныривает адъютант и кладет на стол Старика несколько папок с бумагами и не удосужив меня взглядом, также молча удаляется.

— Новые лодки придут своевременно, — говорит Старик то ли мне, то ли себе, — Но прежде нам придется преодолеть участки реки с пониженным уровнем воды, так называемые «дурстштреки»». Дурстштреки! Дурстштреки! — эхом отзывается во мне. Более всего хочется закрыть уши руками: Я не в силах слышать это слово — Дурстштреки!

— И есть еще ряд других новшеств! — звенит голос Старика, — Такую бы штуку нам, да пораньше: Акустика с областью прослушивания до 40 морских миль! А головка шноркеля, которую едва ли какой радар засечет! Специальный чехол! А совершенно новое оборудование для подзарядки аккумуляторов — конец мучениям с «угрями»!

Мозг свербит мысль: пора бы закончить с этим бахвальством, однако Старик продолжает: «Лодка типа 23 совершенно удивительна! Всего-то 200 тонн — не больше, чем наша. Но под водой дает 12,5 узлов и чрезвычайно подвижна. Как и задумывалось — лохкрихеры. Лодки такого типа должны оперировать непосредственно у английского берега. Участие в боях по несколько дней. И только под шноркелем, без полного всплытия… Это самое новое в тактике: уклоняться от ответного удара — в сторону берега, а не в сторону моря, как было до сих пор.»

Не узнаю Старика: речь его течет без сучка, без задоринки. От меня же, судя по всему, он ожидает либо вопросов, либо возражений. Все выглядит так, будто он воодушевляется от собственного внезапно вновь обретенного энтузиазма.

— Так вот, если хочешь знать: наконец-то появились настоящие подлодки, а не эти чертовы ныряющие корыта! — продолжает Старик после паузы, — В атаку с глубины в 50–60 метров, вслепую — только по приборам. В основе всего — новая тактика. Новые подлодки могут выпустить по конвою, сопровождающему транспорт, целую очередь торпед! Теперь на фронт также поступят и LUT — торпеды независимого положения. Шесть — веером! Такого еще не бывало! И плевать под каким углом к цели стоит лодка: «Угри» выписывают такие кренделя, что куда там зигзагам! Туда-сюда шныряют… — Старик сопровождает эти слова короткими, резкими движениями правой руки, изображая движения «змейкой». И вновь, но уже несколько медленнее, произносит: «Никогда бы не подумал, что мы будем стрелять шестью торпедами веером.»

Он встает и подходит к окну. На фоне молочно-белого, слепящего света вижу лишь его силуэт.

— Звучит довольно оптимистично, — произношу несколько смущенно. Старик присаживается на подоконник и начинает ковырять спичкой в своей трубке. Он сидит в профиль, и мне отчетливо видны движения острого кадыка: сглатывает слюну. Выдержав паузу, словно усталый боксер, он начинает вновь: «Полный ход под водой — 17 миль — эта лодка выдержит от 60 до 80 минут. И в большинстве случаев, это больше, чем достаточно. При более-менее подходящей погоде, она любой корвет обставит. Те-то ходят не более 16 узлов. А потому единственную опасность представляет миноносец, у которого все 25 узлов.»

Хм. Интересно о какой подлодке он теперь говорит. Задаю себе вопрос. Типа 23? Типа 26? В голове все смешалось.

— Старый Лев сам, весной, был на небольшой модели, 18 типа. Она должна была развить полный ход под водой в 22 морских мили! Это же полная фантастика!

Меня так и подмывает бросить Старику: этот тип нам да пораньше! Это твои собственные слова! Но сдерживаюсь. Мое молчание и непроницаемое лицо, очевидно, действуют Старику на нервы больше, чем, если бы я говорил.

— Итак? — выжидательно интересуется он, — Что ты скажешь?

— Услышал я сегодня много любопытного…

При этих моих словах Старик наклоняет голову, словно прислушиваясь, и затем улыбается: «Еще и увидишь!» С этими словами он подходит к своему креслу и резко садится.

Все. Я свободен и могу идти.

Погода разгулялась. Зампотылу хочет показать мне флотилию. В ожидании размышляю: а что если Старик прав? Ведь он не мог делать такие заявления без оснований? И тут же перед глазами мелькают картины увиденного в Германии: сплошные развалины. Нигде ничего, лишь развалины.

Но как может Старик так твердо верить в новые подлодки, если ему наверняка известно, что наши верфи не смогли достичь в выпуске лодок стандартных типов не раз провозглашенных цифр плана их выпуска. К тому же верфи, в последние месяцы, особенно сильно пострадали от бомбежек союзников. Откуда же можно ожидать появления дополнительных производственных мощностей? Все что провозглашается в Берлине говориться лишь для отвода глаз. Но почему Старик так верит в эти бредни?

— Ну я и осел! — невольно вырывается у меня. Ведь адъютант и зампотылу сидели у открытых дверей. И Бог его знает, что это за люди! Потому Старик и был так осторожен. Он взял меня в спарринг партнеры и использовал в речи велико-германский стиль! В этом ЕМУ нет равных. Здесь он может не играть роли ренегата, за которым следят во все глаза. Но какого черта он даже не подмигнул мне, произнося все, что сказал?

Появляется зампотылу и будто экскурсовод читает мне лекцию: «Наша флотилия рассредоточена в акватории еще двух замков: Cheteauneuf, около 70–80 километров вглубь материка, и Logonna, прямо на побережье. Шеф всегда говорит: «Cheteauneuf — для грязи, а Logonna — для князей».

Похоже зампотылу тот еще пройдоха. Потому держу себя с ним настороже. Меня даже раздражает его чрезмерная холеность. От него веет скорее женской жеманностью, чем мужской доблестью. Во мне всегда живет какое-то предубеждение против «быков» из управленческой когорты. Они для меня не являются настоящими офицерами, а просто «быками-управленцами». Они чувствуют себя униженными и оскорбленными, а потому стараются возместить свои убытки за счет других при любом удобном случае.

Старик ценит этого зампотылу, а проще говоря — интенданта, в первую очередь за его недюжинные организаторские способности. Любой интендант должен уметь вынюхивать, словно хорошая ищейка следы, которые могут привести к каким-либо наличным товарам, и зачастую за сотни километров от базы. И безразлично, что это за товары. Любой зампотылу, интендант, снабженец должен обладать яркой способностью не только к прямому получению нужного товара, но и к его обмену. А делать это с пустыми руками, не имея ничего для обмена — это надо суметь!