Окончилось ли мероприятие? Этим стариканам внизу, наверное, испортили настроение. Настоящая гармония больше не могла царить там, у них…

Мечтания у камина, с бокалом французского вина в руке — в этом состоит смысл жизни этих господ. Но мое появление разрушило их столь романтичный настрой — оно никак не входило в их планы на этот вечер грез о Франции.

Слышу, как заводятся две машины. Теперь шум голосов доносится с улицы. Он быстро удаляется и скоро затихает вдали.

И вот Симона здесь — она появляется внезапно, словно призрак во плоти. Нежный шепот ласкает мне ухо:

— Ne sois pas fache. Je te reconterai tout … c’etait necessaire … tout a fait necessaire.

Я не шевелюсь. Огромным напряжением всех своих нервов сдерживаю волну поднимающегося во мне бешенства.

— C’est pour nous, mon cheu! — доносится до меня шелестящий шепот. Говорит и в рифму к тому же. Сделать бы из ее слов шлягер. Вот эти слова станут припевом:

— pour nous, mon cheu!.. pour nous, mon cheu!..

Симона ластится ко мне словно кошка, но я продолжаю лежать как бревно. Но когда она направляет мою руку в гущу завитков кучерявых волос промеж своих бедер, и я чувствую ее влажный жар, из меня резко вырывается:

— Tu es totalement folle! Пригласила сюда всю эту банду! Ты не знаешь, чем рискуешь! Ты это просто себе не представляешь! Сюда, где такая тишина!

— Ce calm est une illusion — rien que cela! Они жрать из моих рук! Look here — я делай так, и они жрать! — Симона протягивает мне свою левую руку ладошкой вверх. А затем вновь разводит канитель:

— Je tais ca por toi, grand idiot — для времени после война!

— Симона! Глупышка! Из этих твоих гостей никто и пальцем не пошевелит, чтобы помочь тебе, если ты попадешь в тяжелое положение. Никто! Ты просто не хочешь понять это! Я же предупреждал тебя тысячу раз! И несмотря ни на что, ты продолжаешь делать все так, как тебе заблагорассудится! Ты, черт возьми, заходишь слишком далеко!

— Calme-toi done, mon chou!

— Я не милый тебе! То, что ты делаешь — это очень опасно! Я же тебе все время твержу об этом. За тобой следят. И это не шутки! А у меня нет никакого желания обмывать тебя мертвую!

— Обмывать меня? Pourquoi?

— Ах, не своди меня с ума! Ну, пойми же ты: я не хочу вляпаться во все это! Ни на йоту! Надеюсь, хоть это ты-то понимаешь? Хотя, в конце концов, все это так по-французски легкомысленно! Но это не шутки — все это слишком опасно! Так же опасно, как попасть под бризантную гранату. Бризантная — это французское слово. Ты понимаешь слово «бризантная»?

Новая волна бешенства захлестывает меня и против моей воли задерживается во мне:

— Ты занимаешься всем, но всем — на грани допустимого. И при всем при том, ты мне твердо обещала, что будешь держаться в стороне. Я получил от тебя десяток писем, и там ты неоднократно писала, что хочешь все изменить. Никакой деятельности… и это все лишь слова, сентиментальная чепуха, ложь!.. Ты знаешь насколько все это опасно? Сколько раз нужно вдалбливать тебе все это в голову?

— «Вдалбливать»? Qu’est-ce que ca vent dire?. — Руки Симоны нежно ковыряются в моих пуговицах. Н-да… Так ей не расстегнуть мой китель. Нужно как-то поддаться. Но что во мне сопротивляется? Раздеться? С этим клокочущим во мне гневом? Кроме того, я все еще грязен как свинья. Мой рот полуоткрыт. Внезапно сжимает горла. Только не расслабляться! К черту этот театр! Но тут все вновь поплыло перед глазами. Проклятье! Мне нужно сглотнуть, иначе задохнусь. Чувствую, как нежные руки Симоны ощупывают меня всего мягко и настойчиво. Перед глазами словно пелена висит. Чувствую, как каждой клеточкой своего усталого тела тянусь к горячему телу Симоны.

— Regarde, — шепчут ее жаркий губы, — ton grand filon, il est plus raisonable que toi. Он у тебя такой красивый и такой большой — восхитительно! Твой малыш au moins sait ce qu’il vent. Regarde-moi ce voyon…

Симона опускается надо мной присев на корточки, и хочу я того или нет, но я уже в ней. Она скачет на мне, а затем я бросаю ее под себя, двигаюсь на ней все быстрее и быстрее и скоро растворяюсь в ней взрывом удовольствия и блаженства. Симона лежит подо мной, широко раскинув ноги и трепетно, прерывисто дышит, вздымая белую с темными сосками грудь. Во мне вдруг проснулся мощный источник энергии: я вновь вонзаюсь в лоно Симоны так неистово, как только могу — отчаяние придает мне силы. Симона, задыхаясь от страсти, ерзает и визжит подо мной. Так-то девочка. Только больше не думать, не думать… а она уже кричит:

— Encore! Je t’en supplie — n’arrete pas…!

И тут из меня хлещет волна такой мощности, что меня просто швыряет на Симону, на ее белые груди. Когда я снова прихожу в себя, чувствую свое тело выжатым и опустошенным до последней капли. Лежу, распластавшись на спине, и вздымающееся море колышет и несет меня. В течение долгого времени не понимаю, сплю я или бодрствую. Что за неспокойная ночь: все время этот тревожащий шум авиамоторов — глубокий, звонкий, а затем еще звонче. Наконец пауза и вновь этот шум. Затем — далекие выстрелы. Стрельба в Ла Бауле? Что это значит? Были ли это действительно выстрелы? Внезапно раздается шум перед домом, и я тут же свечой сажусь на матрасе. Шум нарастает. Через полуоткрытые ставни в комнату пробивается дрожащий свет фонаря. Медленно поднимаюсь и распахиваю ставни: перед дверью стоит со слегка приглушенными фарами служебный автомобиль.

— Господин лейтенант! Объявлена тревога! — кричит мне наш писарь, высоко задрав голову. — Вам нужно немедленно прибыть в Сен-Назер.

— Ах, ты, мой расчудесный! Что там случилось?

— Точно не известно. Налет Томми — или еще что…

— Что еще?

— Высадка десанта, господин лейтенант.

— Но не в Сен-Назере же?

— Кажется там. Тревога объявлена по всему побережью.

В голове рой мыслей: Весь этот сумасшедший шум посреди ночи, этот шум и вой моторов…. Хм. Не задумали ли братишки вторгнуться сюда? Очередной сценический трюк, словно в цирке? Смотрю на проносящиеся по улице машины. Светит полная луна, вода в бухте, словно разлитое серебро.

— Это только называется борьбой с террористами. Вам нужно немедленно вниз и захватите то, что надо доставить! — слышу голос внизу. Интересно, это Я — что надо доставить? Или нет? Сейчас бы хорошо… Внезапно в комнате зажигается яркий свет. Это Симона включила свет.

— Выключи свет! — командую ей, — я и так все хорошо вижу.

На Симоне лишь ночная рубашка, которая словно белое платье невесты волочится по полу: фея бала в лунном свете.

— Je te prepare un cafe, — слышу ее голосок.

— Пожалуйста, не сейчас! Мне надо немедленно уехать! — Одевая брюки, вдруг шатаюсь от сильного головокружения.

— Qu’est ce qui se passe? — спрашивает Симона.

— Не имею представления.

Все. Пора. Надо ехать. Меня ждут внизу. Проклятье! Ну и ночка! Томми эсминцем протаранили шлюз…. Такой мягкий воздух, полная луна и то наплывающие, то стихающие раскаты авиамоторов. Так. Взять с собой мои семь необходимых вещей: фотоаппарат, запасные пленки, туалетные принадлежности…. В то время, как я в спешке собираю все свои вещи, меня гложет одна мысль: если союзники хотят высадиться, то здесь, конечно же, самое подходящее место…. Но такая высадка не может быть осуществлена лишь с десантных лодок. Им нужна настоящая глубоководная гавань для высадки. А наша, в прежние времена огромная мощь береговой артиллерии? Как они могут в лоб выйти на наши артустановки? А может это всего лишь учебная тревога? Ложные маневры? Попытка проверить готовность наших вооруженных сил? Шум снаружи усиливается. Наверное, генерала из дома напротив, вытянули из постели. Тоже не слышал об учебной тревоге. Попытаются ли проклятые Томми еще раз напасть? Так много самолетов и идут волнами: это все необычно. Мысли мои скачут: обычно — необычно — шуточки! Дерьмо! Проклятье! Мой пистолет остался в Пен Авеле. Один стреляет — другой воняет! Тоже шутка….

— Машина ждет Вас, господин лейтенант! — кричит писарь из-за калитки. Слава Богу! Могу заехать за своей пушкой….