Лучи прожекторов, словно длинные белые пальцы, ощупывают небо над Сен-Назером. Как только мы оставили позади первые километры соснового леса, становятся видны всполохи пожаров и слышны отзвуки взрывов под чадящими облаками дыма. Значит, и в самом деле высадили десант? Долгий же путь морем от британских берегов досюда…. Но что означает эта длящаяся часами бомбардировка? Все подлодки стоят в укрытиях. Такой толщины армированный железобетон, какой применен в настилах бункеров для подлодок, еще нигде не применялся. И еще: Ла Боль лежит как на блюдечке с голубой каемочкой, а его далеко врезавшаяся в берег бухта отлично защищает и от прибойной волны при сильном ветре с моря. И как нарочно в нашу первую ночь на берегу! В ушах звучит язвительная насмешка Старика: полностью в духе Томми. Они очень коварный народ! Водитель хочет заговорить со мной, но у меня нет никакого желания трепаться попусту. На проезжей части лежит всякая всячина: нужно быть очень внимательным, везде развалины, все чаще нас ослепляют вспышки и всполохи пожаров. Несмотря на это позволяю водителю включить подфарники. Ясно чувствую запах гари и чада. В голове рой мыслей: Томми, козлы проклятые! У меня есть огромный фотоархив результатов их налета два года назад, и эти фотографии показывают их с другой, довольно нелицеприятной стороны. Тогда я ехал так же как и сейчас в Сен-Назер — может быть даже в такое же время. Была ночь с субботы на воскресенье. Погоди-ка, а сегодня, не суббота ли? В голове все смешивается в один комок. Надо взять себя в руки! Да, вот дела! Но когда же кончится эта нервотрепка? Я, что, не имею права на сон? Если это, в самом деле, высадка десанта, здесь будет довольно жарко. Эта плоская равнинная местность из наносной земли вдоль реки Луары является, кроме того, еще и огромной гаванью. Именно она, в первую очередь, и должна соблазнить Союзников. Отсюда открывается направление главного удара на Париж…. Одним ударом от Сен-Назера до Парижа Франция будет разделена на две части…. Впереди, слева и справа, все в огне. А банда, наверное, все еще выгружается? Они летят так низко, что я, несмотря на шум нашего мотора, отчетливо слышу шум их двигателей: звонкий, бархатистый… Стоим как пригвожденные к одному месту: нет никакой надежды на то, что сможем проехать дальше. Освободить улицу — это под силу лишь танку.
— Разворачивай! — приказываю водителю.
— Как, черт побери, господин лейтенант? — вопрошает тот. По обе стороны улицы и позади нас стоят машины. Для разворота пригодна лишь сама проезжая часть.
— Если Вы поработаете рулем раз двадцать, то сможете и здесь развернуться.
Водитель словно ждал этих моих слов — отчаянно сигналя, делая короткие рывки взад и вперед заставляет передние и задние машины уступать ему место для маневра. Собираюсь выйти и помочь шоферу, но он коротко бросает:
— Оставьте это, господин лейтенант! — И показывает, как он может обойтись без моей помощи. Меня гложет мысль, что теперь мы уже не сможем вообще развернуться, но представим из себя еще одно препятствие. Однако, наперекор всему, буквально по сантиметру начинаем разворачиваться в обратном направлении. Еще пару-тройку раз туда-сюда и разворот завершен. Наконец-то мы оказываемся в длинной колоне автомобилей едущих назад, в Ла Боль….
— Осторожно! — Кричу каждый раз водителю, когда как черт из табакерки, перед машиной появляется пехотинец. Мы едем только на свете подфарников, и потому пугаемся одновременно.
Водителю не надо дополнительных указаний: он давно понял, что я имел в виду под этим разворотом: выскочить на дорогу идущую по берегу на Сен-Назер, через Ла Порник. Нам везет, и полдороги мы проезжаем без всяких помех. Уже в Сен-Назере, прямо перед памятником канадским летчикам мы почти наезжаем на какого-то боцмана, который в каске и с карабином наперевес, делает нам знак остановиться.
— Что случилось? — обращаюсь к нему.
— Точно не знаю. Они высадились мощной волной. Вы понимаете? — От волнения речь боцмана сбивчива и тороплива. Но уже в следующий миг он решительно произносит:
— Все смываются, господин лейтенант! — Раздаются выстрелы, и я удивленно интересуюсь, что все это значит.
— Это французы. Они стреляют из домов. Вам нужно быть внимательным, господин лейтенант! Сейчас идет прочесывание, т. к. несколько парашютистов успели укрыться, но никто не знает, сколько их еще там. — При этих словах боцман указывает рукой куда-то на юг.
Старик, еще по самому нашему прибытии в гавань предчувствовал, что что-то было не так, как всегда. «Это мне не нравится!» — эти его слова я слышал, по крайней мере, трижды по пути в Сен-Назер. У Старика и в самом деле хорошее чутье на большие военные события. Но если дела идут совсем по другому сценарию? Например, так, как полагал ЭТОТ боцман: самолеты, прикрытые атакой на Сен-Назер, высадили вдоль реки Луары диверсионные группы. Там они могли бы лучше всего залечь на дно. Затем, едва оказавшись на твердой земле, переоденутся в гражданское платье, заговорят по-французски, а может быть, эти группы полностью состоят из французов…. А затем …. Что затем? Не могу представить себе ни одного более подходящего района для высадки десанта, чем дельта реки Луары: за Пэмбуфом до самого Порника лежит заливная земля, и навряд ли там у нас много войск. Вся эта местность самое подходящее место для укрытия высадившихся отрядов. Могу наизусть назвать тамошние населенные пункты: Сен-Бревин, Фроссей, Сен-Пьер-на-Реце, Сен-Мишель. Чудесные домики, много верфей, и довольно много рабочих, которые ездят в Сен-Назер на своих велосипедах на рабочую смену. Мы опять продвигаемся черепашьим ходом. Чувствую себя как прежде, когда в Хемнице что-нибудь где-нибудь происходило: сигналами тревоги для меня были трели свистков полицейских или шуршащие шины мчащихся пожарных машин. Я просто обязан был присутствовать при всем этом. Потому и приклеилось ко мне в училище прозвище «Фанатик катастроф». Впереди очевидно настоящее пекло, и я просто горю от нетерпения. Еще пять километров, но преодолеть их будет, наверное, нелегко. Ну и положеньице у меня: я должен убыть в Берлин к Геббельсу, и выехать надо сегодня вечером — но как мне это удастся, если я не могу проехать сейчас и метра? Скорее рак на горе свистнет, чем нам удастся продвинуться хоть на шаг вперед. Не видно ни одного жандарма, который мог бы навести порядок с помощью своего жезла и свистка. Недалеко слышны выстрелы, то и дело переходящие в отчаянную перестрелку. Неужели объявились господа партизаны? Ясно: вся улица нарочно запружена автомобилями, сбившимися в плотную пробку. Водитель без устали сыпит проклятья и постукивает правой рукой по баранке, словно руль в чем-то виноват. Какой-то солдат с карабином в руке подходит к окошку нашей машины и сообщает:
— Наша зенитка сбила несколько самолетов! — Солдат настолько взволнован, что едва может отдышаться. — Один рухнул в воду — его можно отчетливо видеть!
За развалинами подрагивают языки пламени, а низколетящие облака окрашены кремово-красными отсветами огня. Мучительно думаю: сфотографировать или нет развалины? Нет? А может раненых? Убитых? Составить конкуренцию трем-четырем коллегам, работающим в наших войсках уже длительное время? Или подождать рассвета? А может лучше проследить, чтобы все семь необходимых мне вещей никуда не делись и нанести послушные штрихи на рисунки, сделанные мной на подлодке, с тем, чтобы показать свою добычу, привезенную с собой из похода? Ладно. Решено: еще немного назад и вновь вперед, для того, чтобы попасть на шлюз. Возможно, Томми совершают повторную попытку, как и два года назад, только другими средствами…. Едва нам удается выбраться из пробки, и водитель вновь сосредоточился на этих двух метрах дорожного пространства перед капотом, чтобы не зацепить кусков разрушенных зданий, каких-то балок, кусков торчащей там и здесь арматуры, как внезапно показывается офицер полевой жандармерии, тщетно пытающийся завести свой мотоцикл. От него мы узнаем:
— Шлюз для подлодок, как вы видите, невредим. Но проехать на машине вам в любом случае не удастся. А если вы упретесь в шлюз, то назад уже не выедете.
