Нахожу большую, до потолка оклеенную обоями с синими и красными цветочками, окнами на бухту комнату: здесь широкая, с медными набалдашниками на спинке, кровать. Оборки, прикрепленные всюду, где можно, тоже с цветочками, но другого колера. Отдельно стоит узкая ширма с лимонно-желтыми, изящно собранными с сильным лоском складками, натянутыми на треугольную поворотную раму.
Увидев такую курортную роскошь, я лишь беззвучно вздыхаю. Эта комната страшно далека от битвы за Нормандию — на целую сотню оставленных за спиной километров.
Уже 10 часов вечера, но солнце еще не село. Надо бы пройтись.
Повсюду шляются кошки, большое оживление в борделях и в дюжине баров у внутренней стороны городской стены.
Морской прилив так высок, что волны бьются о стенку набережной. Отступая, они врезаются в наступающие волны и вздыбливаются в мощном ударе. Меня раздражает то, что эти порывы и удары неритмичны и непоследовательны.
Под светом скрытого за длинными, опалового цвета облаками заходящего солнца, море лежит как гладкая, зеркальная поверхность — будто умершее, и о его жизни говорят лишь эти нескончаемые удары волн о стенку.
Черные головки снарядов лежащих на козлах из толстых свай, еще торчат из воды. Когда начнется отлив, опять покажутся коварные мины-тарелки, укрепленные на бетонных подпорках.
На небе редкое скопление окрашенных в светло-фиолетовый цвет облаков, переходящих в желтые перистые облака на светло-зеленом небе у линии прибоя, За которой уже почти утонуло солнце. Над фортом «Националь» еще дрожит горящая прощальная красная полоска. Но вот исчезла и она: все краски исчезли в один миг. Стою в полном смятении. Такого неба, несвязанного с окрашивающими его цветами, я еще никогда не видел. Несколько мгновений впитываю в себя этот холодный, сине-серый вечерний свет, как последний аккорд.
Часа в три ночи меня будит бешеная стрельба: скорострельные пушки, орудия. В щель ставен то и дело врывается ярко-белый свет. Подхватываюсь и распахиваю окно. Все небо сверкает над морем. Насчитываю четыре осветительные ракеты, медленно парящих на своих парашютах и испускающих этот мертвенно-бледный свет. Напрягаю зрение, но нигде не вижу кораблей. Вдруг, почти у самой воды, проносятся зеленые и красные дорожки трассеров. За горизонтом моря видны отблески вспышек все новых выстрелов. Зеркальное море отражает и удваивает отблески вспышек и пунктиры трассеров. Их отблеск отражают и низкие облака ночного неба. Луч прожектора с мыса шарит почти над водой. Где-то вдали тяжело ухает какая-то батарея. Разрывов мне не видно.
Слышу слабое, постоянное гудение — наверное от катеров. Но вот доносится столь знакомый мне приглушенный гул: на горизонте вспыхивает огниво и тут же исчезает. Дальше, на западе, взлетают осветительные ракеты. Их дымные следы видны как распухшие облака, в которые ракеты медленно погружаются. А вот опять морзянка трассеров, отражаемых морем и небом. Точки и тире смертельных светлячков.
Стою босой на холодном каменном полу и чувствую, что покрываюсь гусиной кожей. Сверху и снизу то и дело хлопают открывающиеся ставни и окна. Много постояльцев собралось, пока я спал.
Стучусь к водителю. Никакого ответа. Конец моему терпению! Выглянув в окно, не вижу и машины.
Сон как рукой сняло. Одеваюсь, влезаю в сапоги и через открытый черный ход покидаю гостиницу.
Нигде ни души. Расстегиваю кобуру, на всякий случай. Делаю это, чтобы можно было в миг достать пистолет. Прохожу мимо часового, охраняющего какую-то виллу. Часовой бродит туда-сюда. То ли ноги у него замерзли, то ли ему все так обрыдло, что совсем его не интересует, что там где-то происходит. Несмотря на все новые отсветы взрывов и то и дело взмывающие в небо ракеты, освещающие весь берег, часовой размеренно меряет отведенный ему кусок территории равнодушными шагами.
Неужели такая пальба происходит здесь постоянно, коль совершенно ему не интересна? «Человек быстро привыкает ко всему». Затасканное выражение, но верное.
Глухой шум и грохот орудий продолжают плести свои кружева. Отчетливо различаю короткие, хлесткие выстрелы и грохочущие разрывы. Кораблей все еще не видно. Один раз вроде появился силуэт корабля, но это был всего лишь обман зрения.
Добираюсь до городской стены, а затем опять к себе в номер. Надо попытаться поспать еще хоть немного. Около половины седьмого должен начаться отлив. Мне обязательно надо нарисовать волнолом из дубовых стволов и форт «Националь». Они буквально свели меня с ума, в тот же миг, как я их увидел. Как они вплотную друг к другу стоят на мокром песке — серые и полные достоинства — омываемые набегающими волнами.
Сделать наброски карандашом или акварелью — хоть как-нибудь, наспех перенести на бумагу и опять в путь, дальше, на Запад. В конце концов, цель моей поездки не Сен-Мало, а Брест.
Внезапно в памяти всплывает латинское слово, которым хотел назвать эту ночную битву, да забыл: «Naumachie». В Древнем Риме подобные морские сражения разыгрывались в бассейнах Амфитеатра.
На берегу, полуприсыпанная песком, лежит какая-то немецкая газета. Не наклоняясь, из-за мольберта, читаю жирный заголовок: «Теперь понятно, что терпели индейцы!» Присаживаюсь заинтригованно на корточки и читаю дальше: «Статья против США. Бедные индейцы в один миг стали для нас родственными душами и друзьями по несчастью.»
Береговое предполье, украшенное валунами, покрытыми зелеными водорослями, лежит совершенно открытое. Сбрасываю сапоги и ставлю их на огромный бетонный блок. А потом несколько раз ударяю по воде босыми ногами: мне приятна ее прохлада.
По песку, открывшемуся отступавшими водами, иду, как по снежному насту. При каждом шаге немного утопаю в песке. Света для рисования не хватает: довольно сумрачно. Вечером цвета более насыщены, но одновременно и высокая вода прилива, и к форту не пробраться. Лодок здесь нет. Говорят, что жители так нервничали, что сожгли все, что мало-мальски держалось на воде.
Запечатлев желаемое на двух листах и собираясь сменить место, замечаю пробирающегося ко мне по свободным от воды камням водителя. Интересно, как это он разыскал меня. запыхавшийся водитель докладывает, что в порту идет праздник Рыцарского Креста. Какой-то командир сторожевика получил Рыцарский Крест.
— Совершенно невероятное событие, господин лейтенант. Они потопили эсминец!
Что это за сторожевик, потопивший эскадренный миноносец? Водитель кажется абсолютно трезвым. Черт его знает, что там на самом деле произошло! Надо обязательно попасть на этот праздник. Водитель уже захватил все мои шмотки. никогда не видел его таким услужливым.
Уже издали вижу вывешенный на мачте сторожевика черный пиратский флаг. Поднимаемся по трапу. Часовой отходит от группы моряков, салютует стоя навытяжку, смотря при этом прямо в лицо. Боцман с Железным Крестом I степени сопровождает меня вниз в подпалубное пространство: учтивые ребята.
А вот и кают-компания: все веселятся и ликуют. Хотя я тут совершенно чужой, меня приветствуют радостным ревом и тут же кто-то всовывает в руку бокал. «Пиво, вино, коньяк? Что предпочитаете?»
Нахожу в толчее командира корабля и по полной форме докладываю о прибытии на борт.
Командир кажется задумчивым, даже смущенным. Мотористы поспешили вырезать из жести копию нашего ордена: только слишком большим получился. А его лента сшита из кусочков лент Железного Креста II степени. Поскольку лента не сходится на шее, то ее концы сшили толстыми нитками.
Но в чем же тут фокус? Еще один свежеиспеченный орденоносец. Рыцарский Крест — и кому? Командиру сторожевика! Большая редкость. Не понимаю.
Из возбужденного говора узнаю, что корабль в бою остался один на один с британским эсминцем класса «Победитель». Давид атаковал великана Голиафа пращой и ослепил его. Поэтому неудивительно, что здесь идет такая гулянка. Кто-то надрался до чертиков и орет во всю глотку: «Это пойдет в сообщениях Вермахта!»
Паровой траулер против эсминца! И победил! такого еще не было, да и не может быть в действительности! Но в этот момент на память приходят слова, сказанные однажды Стариком: «В войне на море всякое может быть — просто всякое! Нет ничего, что не могло бы произойти на море».