Командир отличается от всех присутствующих тщательно выбритым лицом. Наверняка он хотел выглядеть свежим и бодрым, притом, что буквально валится с ног от усталости.
«Один из наших кораблей и логгер …, — внезапно начинает командир, — и никого оставшихся в живых! Эсминец тонул на наших глазах, а у нас не было никаких шансов спасти жертв кораблекрушения».
Утонуть почти у берега, будучи раненным, после долгого плавания — это должно быть ужасно. Горло сжимается от ужаса. «Но может быть, кто-то спасся на плотиках?» — невольно вырывается у меня.
Командир вчерашнего корабля и его 1-й Вахтофицер тоже пришли. Их словно подменили, поскольку ведут себя так, словно это их представили к Рыцарскому Кресту.
Мне все еще не известно, что же случилось на самом деле в ночи близ острова Jersey. Схватываю лишь то, что два логгера затонули в ходе сражения.
Командир флотилии пока не появился. Ясно, почему: эти парни, здесь, одержали победу, но флотилия в целом, потеряла два корабля.
Командир слишком занят, чтобы смотреть по сторонам. Весь его вид говорит, что он слишком устал от событий. А дверь переборки все не закрывается: все новые и новые гости приходят, чтобы поднять бокал за успех и победу. Приходится сильно напрягать слух, чтобы уловить хоть что-то из сумятицы голосов. Хочу прислушаться к 1-му Вахтофицеру этого корабля, но он очень взволнован. Рассказ его бессвязен, он то и дело перескакивает с одного на другое и при этом постоянно переходит с настоящего времени на прошедшее и наоборот.
Записывать не имеет смысла. Убираю блокнот в карман.
Командир бросает несколько реплик — тихо и деловито.
Лишь только 1-ый Вахтофицер хочет продолжать, как появляется кок и спрашивает не желает ли он еще кофе…
— Полный кувшин на бак! — орет 1-ый Вахтофицер.
Я тоже иду на мостик, там он хочет показать мне попадания в корабль.
На развороченном мостике с трудом верю, что кто-то мог выстоять на нем весь бой, не будучи раненным или убитым. Попадания имеют определенный угол. Ну и счастливчик же этот командир! В какую-то долю секунды он успел отойти в сторону, как тут же в мостик попал снаряд. В глаза бросаются дыры от разрывов, похожие на сабельные удары: вижу три, будто аккуратно взрезанные ножом, вот одна словно вырвана щипцами, а там дыра, похожая на пляшущего человека, раскинувшего в танце руки. Несколько других сдвинули и вывернули крышку выходной дверцы и располосовали ее основание резкими, сабельными ударами. Никаких криков от боли, никаких потоков крови. Дверца была откинута взрывом вверх и осталась цела, чего не скажешь о дверной коробке.
Снизу поднимается народ и с удивлением рассматривает мостик. Если бы команда была находчивее, то удлинила бы проход, и все напоминало бы пивную очередь.
— Ошибка противника была в том, что они наткнулись на нас в тумане, — произносит командир, — вблизи района с подводными скалами. И тут же он направляет на логгер все орудия правого борта. А 120-мм орудия не оставили бы от нас и мокрого места. На левый же борт они совершенно не обращали внимания, и после нашего первого же попадания, все у них вышло из строя — молниеносно! И только сдвоенная установка на их баке развернулась в нашу сторону и сделала два выстрела, попавших в нашу дымовую трубу. В результате два раненных, но они выжили.
— А второй эсминец? — интересуюсь у него.
— Тот преследовал нас тоже по рифам, но затем вдруг напал на логгер — своими орудиями и торпедами — и все это почти в упор. Мы же их больше не интересовали.
Прошу пояснить это оберштурмана.
Тот проявляет готовность и тащит меня в небольшую каморку рядом с кают-компанией и начинает свой рассказ.
— Только представьте себе, — начинает он, и тут же переходит на протокольный тон, — Передний из обоих эсминцев взял курс на нас. На всех парах. Две кормовые пушки все время выпускали в небо осветительные ракеты. Мы были ослеплены: просто ужас! По курсу вдруг вспыхивают осветительные ракеты — отчетливо вырисовывая наши силуэты. Вспышки выстрелов вражеских пушек и первые же залпы накрыли другой наш корабль. Прямое попадание в его носовую часть. Все охвачено огнем до самого мостика. Между тем стало натягивать туман. однако мы все еще видели правый борт логгера. Помочь им было нельзя. Пришлось оставить подбитое судно — водяные столбы взрывов все приближались к нам. Думаю это был крейсер. Сквозь туман видны были проблески пожара. А издалека раздаются все новые и новые выстрелы орудий. Но все мимо. Стреляли последовательно: справа налево.
Короткая пауза: проверяет, все ли понятно мне в его рассказе. Когда я утвердительно киваю головой, он продолжает:
— Идем зигзагом. Резко вправо — курсом 120; — резко влево — все время удачно увертывались от разрывов — целых 12 минут! И тут сообщение из рубки акустика: «По левому борту два шума, быстро приближающихся». Командир был на мостике по левому борту. Скомандовал орудию: Враг на корме по левому борту. Штурман, унтер-офицер, докладывает с другой стороны: «Один прямо за нами». Командир отдает приказ: «Противник на корме по правому борту. Открыть огонь!» И тут же: «Рулевой — резко на правый борт! Огонь из всех видов вооружения! Машины — полный вперед!»
Такого услужливого интервьюируемого я еще в жизни не встречал. Все еще не прошедшее напряжение боя развязало язык оберштурману — да еще алкоголь добавил. Не хочу знать чего и сколько он уже принял. Но речь его течет плавно: без сучка и задоринки.
— Эсминцы вошли в туман. В его пелене ярко высвечиваются красные вспышки выстрелов. А мы стремимся на всех парах к мелководью, где знаем каждый риф, каждую отмель. Все светло от осветительных ракет. Со стороны нашего правого борта идет логгер. И вдруг между нами и логгером возник огромный корпус эсминца. Не дальше 300 метров от нас! Они нас точно не видят, потому что все их орудия развернуты вправо. Воспользовавшись моментом, приготовили все вооружение, а затем ударили из всех стволов: огонь на поражение. Прямой наводкой! В его незащищенный правый борт. И сразу всеми орудийными расчетами. Ну и накрыли эсминец: командирский мостик, артиллерийские посты. Бронебойно-зажигательными ударили по машинному отделению. Бронебойный снаряд калибра 8,8 попадает в котел. Железные плиты взлетели вверх. Густой черный чадящий дым. Еще одно прямое попадание снесло переднее ограждение мостика, следующее — заднюю кромку, вторую трубу машинного отделения: под орех!
— А потом?
— Эсминец повернулся, развернул башню и сделал два выстрела — на большее у него не было сил. Командир орудия 8,8 был тяжело ранен близко разорвавшимся снарядом от 127 — миллиметровки. Ему прищемило руку затвором. Но он сумел освободиться и вновь зарядил орудие. Герой! На обердеке эсминца полыхает пожар. Взметается белый пар и густой черный дым. Через некоторое время эсминец затонул. Продолжаем стрелять. Второй эсминец все еще стоит в зоне акустика.
Наконец мой рассказчик прерывается, делая глубокий вдох. В следующее мгновение он продолжает тихим голосом:
— Еще почти два часа нас освещали ракеты. Торпеда прошла в трех метрах от борта. Вся верхняя палуба была усыпана гильзами. — Оберштурман в задумчивости замолкает. Полуприкрыв глаза, заставляет меня ждать. Тон его голоса меняется: «Страшным было внезапно наступившее затишье. Повсюду взрывы. В тумане ясно различаем столбы вздыбившейся от взрывов воды. И вдруг — тишина! Лишь команды командира: «Резко вправо… резко влево…» и тому подобное. То, что наш корабль все еще жил и шел своим ходом, было чудо. Просто не верили в то, что прошли мимо взрывов и выстрелов прямой наводкой. Нам пришлось работать по радио открытым текстом, поскольку все было уничтожено.
Пойдет ли все это в газету? Интересуется оберштурман, наконец. «Если цензура пропустит» — даю лаконичный ответ. «Отлично!» — восклицает оберштурман.
Остаться на борту и еще принять на грудь? Не стоит. Здесь уже становится жарко. Итак, быстрое решение: благодарю оберштурмана пожатием руки. Затем захожу в кают-компанию, чтобы попрощаться с командиром корабля. Но там гульба в самом разгаре, все то и дело говорят здравицы, поднимают тосты, ну, что же, ухожу молча — по-английски.
