Но самое последнее, что рассказывают об этом Лалли с Домового Залива, что вскоре после того, как на Косе Пашен поселился фактор[72] Мор, одним вечером к нему пришёл какой-то человек и спросил, не хочет ли он посмотреть на Лалли с Домового Залива. Мор захотел этого и попросил показать. Тот, находясь в дверях лавки, показал ему, где стоит Лалли, но Мор ничего там не увидел. Тогда тот попросил его засунуть голову ему под левую подмышку. Мор сделал так и тогда смог увидеть Лалли. Тогда он бросился в лавку, нашёл ружьё и выстрелил прямо в Лалли, и там увидели одни искры.

А на следующее утро там, где стоял Лалли, когда в него выстрелили, была найдена человеческая лопатка или ребро. И позже люди ничего не знали о том, что происходило с Лалли.

Но так много разговоров ходило, всё же, про этого Лалли с Домового Залива в конце 18 века, что сислуманн[73] Эсполин, кажется, упоминает его в «Ежегоднике», 9-ый том, где было сказано, что про Лалли знают все. И однажды ясновидящие люди якобы видели Лалли и Скотту с Комариного Озера, которую впоследствии назвали Скоттой из Комариного Хлева. Эти привидения встретились на Лососьем Болоте и долгое время дрались, а может быть, там происходили непристойные «собачьи бои» (как говорил конунг Сверрир).

(перевод Тимофея Ермолаева)

На людской памяти случалось так, что с хутора на Пьетурсей непонятным образом исчезали подростки. Иногда они находились, но порой они тонули в реке, которая называется Козлиная Река. Она течёт восточнее недалеко от Пьетурсей, так что пастбища упомянутого хутора расположены вдоль этой реки.

Тогда на Пьетурсей жила девочка (эта женщина сейчас ещё жива). Случилось так, что женщины на Пьетурсей, по обычаю, варили ночью мясо к Рождеству. Тогда эта девочка решила пойти к соседке, которая жила в следующем доме по этой же улице и которая обычно угощала её.

Было темно. Когда девочка была у дверей, собираясь войти, она увидела какого-то большого парня, который приближался. Подойдя к девочке, призрак внезапно протянул к ней руки. Он схватил её и дважды или трижды придавил девочку к мостовой, а затем отпустил её и исчез. Но девочка не пострадала.

(перевод Тимофея Ермолаева)

Бонд Бойи с острова Храппсей купил в Копенгагене типографию, привёз к себе домой и поставил недалеко от своего хутора, решив, ясное дело, печатать там книжки.

Бойи приобрёл этот дом с оборудованием за хорошую цену, потому что его продали после того, как в нём повесился человек, и считали, что тут остались привидения, и поэтому его продали. На острове привидения вроде бы не появились, но и в этом доме никто не оставался на ночь.

Как-то осенью, в хорошую погоду, на Храппсей прибыло так много гостей, что на хуторе стало тесно, и двум дочерям Бойи, Ингвельд и младшей Рагнхейд, пришлось искать себе место.

Вместе они решили пойти на чердак типографии и устроиться там. Они взяли с собой светильник, забрались на чердак, пододвинули на люк большой ящик и улеглись спать, но не смогли уснуть сразу; вдруг погас свет.

Полежав так некоторое время, они услышали усиливающийся грохот и скрип внизу в комнате; больше всего это походило на топот сапог по полу, также слышались разный шум и возня. Это продолжалось всю ночь до утра; они не могли уснуть и очень боялись, Рагнхейд, всё же, была напугана сильнее.

Когда наступил день, привидение исчезло, и больше в этом доме не осмеливались ночевать. Конечно же, то был дух старого владельца типографии.

(перевод Тимофея Ермолаева)

Однажды вечером во время зимней путины (точнее, 29 марта) 1892 года в Стокксэйри в одной рыбацкой хижине люди укладывались спать. Рыбаков там было всего десятеро, все — в цвете лет, крепкие и не хворые. За главного у них был Сигурд Хенрикссон, бонд из Ранакот. Он был человек весёлый и общительный, и поэтому завёл себе привычку подолгу засиживаться в хижине у своих матросов, в те дни, когда в море нельзя было выйти из-за непогоды, болтать с ними, балагурить. Так и в тот раз он засиделся с ними до десяти часов вечера.

Когда Сигурд ушёл, матросы заперли хижину, а до того дверь весь вечер была только полуприкрыта и хлопала на ветру. Погода выдалась самая что ни на есть скверная: по небу несутся тучи, с моря ветер с дождём, на дворе темно и жутко. Дверь хижины выходила на море. А кровати в ней были расставлены так: три у северной стены по всей длине, от торца до торца, и у южной стены две кровати и закуток, в котором рыбаки складывали свой скарб. На каждой кровати спали по двое.

Когда предводитель ушел, рыбаки улеглись спать. И только двое: Эйоульв Оулавссон, рассказавший эту историю, и ещё один человек, — некоторое время лежали и беседовали. Вдруг они заметили, что один из их товарищей мечется во сне и жалобно бормочет. Тогда они испугались, что его пришёл мучить Скерфлоудский Моури — это был самый известный в тех краях призрак, родовая фюльгья местных жителей, часто объявлявшаяся перед их приходом и терзавшая спящих.

Они тотчас разбудили того человека и спросили, что ему снилось. Он ответил, что, мол, ничего ему такого не снилось, но на него обрушилась какая-то непонятная напасть. Не успел он закончить свою речь, — как с другим спящим началось то же самое, и он жалобно застонал. Товарищам стало не по себе; они зажгли свет, чтобы осмотреться, и так и эдак обсуждали это происшествие. Эйоульв Оулавссон лежал на средней кровати у северной стены и смотрел на того, чья кровать была у южной стены близко к дверям. Тот человек сел на кровати, вынул табакерку и собрался взять понюшку. Но тут Эйоульв видит: он вдруг изменился в лице, руки повисли, как плети, лицо налилось кровью и посинело, и весь он будто сжался с жутким шумом и жалобным стоном. Тут все застыли в изумлении, а Эйоульв вскочил с постели и кинулся на помощь к товарищу.

Когда тот наконец очнулся и пришёл в себя, он рассказал, что едва собрался понюхать табака, как почувствовал, будто на него навалилась какая-то ужасная тяжесть, и он не в силах был ни пошевелиться, ни позвать на помощь, мог только слабо стонать, а потом и вовсе лишился чувств. Тут рыбаки поняли, что дело принимает серьёзный оборот, и им стало ясно, как день, что поспать им больше не удастся. Тогда они оделись и достали карты, чтобы скоротать остаток ночи за игрой; со временем некоторых начинало клонить в сон, но заснуть им всё равно не удавалось: едва на них находила дрёма, как их начинала мучить та же самая напасть. И так продолжалось до утра.

Товарищи уговорились молчать об этом происшествии и никому ничего не рассказывать, а сначала посмотреть, как пройдёт следующая ночь. Но на следующую ночь легче не стало: всё прошло так же, как и накануне. Говорят, они начали читать Страстные псалмы[74], надеясь обрести в этом хоть какую-то защиту, — но всё впустую: прилетела чёрная муха и уселась на страницу, прямо на строки псалма. Рыбакам стало страшно, они захлопнули книгу, и чтение закончилось.

Через день им в голову пришла счастливая мысль одолжить в Стокксэйри церковный колокол и повесить у себя в хижине, чтобы проверить, настолько ли нечистый ожесточён, чтобы не испугаться колокола. Под вечер они повесили колокол у себя, и ночь прошла спокойно.

Рыбаки приободрились и решили, что опасность миновала, и на следующий день вернули колокол на место. Но они рано радовались: ночью им не было покоя от нечистой силы — и так ещё пять ночей подряд. Жить в хижине стало невмочь, поэтому они переселились на хутор к своему предводителю и с тех пор ночевали там, а хижину забросили. На хуторе их никто не тревожил, — но после того, как они переехали, в другой рыбацкой хижине близ соседнего хутора нечисть так разбушевалась, что и оттуда весь народ немедленно перебрался на хутор. С той поры эти ночные визиты продолжались в рыбацких хижинах по пять-шесть недель к ряду.