— Като! Я здесь! У тебя… немного волосы обгорели…и твоя одежда, — когда он бежал сюда, он готовил много едких и колких слов в ее адрес, но сейчас, взглянув на нее, в истлевшем плаще, с пепельными разводами и ожогами на руках, он почувствовал, как внутри у него все сочувственно сжалось. — Что случилось? Это ты подожгла лес?

Като не смогла ничего ответить, в горле неимоверно першило, а перед глазами все стоял вид зажаренных на вертеле человеческих ребрышек, заботливо поливаемых вином опрятной кухаркой в белом чепчике…

Убедившись, что девушка цела, кот затрусил в сторону найденной им хижины, и Като последовала за ним. О завтраке-обеде-ужине, а также их утренней ссоре никто и не вспомнил.

Эта странная девушка, в одиночку справившаяся со стаей демонов-оборотней и вышедшая из самого эпицентра лесного пожара, о чем Гард, конечно, не знал — она вдруг разрыдалась. Опустилась на вышедший из почвы придорожный валун и залилась слезами. Так, что скоро лицо ее стало похожим на томатную пасту, к которой примешивались пепел, слезы и сопли.

Будучи в человеческом обличье, пользуясь своим мужским обаянием, Гард, несомненно, обнял бы ее. Возможно, это бы даже ее утешило. Но теперь — все, что ему оставалось, это слова. Глупые, штампованные — что обычно говорят в таких ситуациях. Только вот пока девушка не проревелась и сама не вытерла лицо запачканным землей и пеплом рукавом — о том, чтобы подняться и идти дальше, к хижине, — об этом не было и речи.

Ноктурнус, по меркам Северных равнин, происходил из зажиточной семьи, и все же лично пас табун лошадей. Два его старших брата и отец были охотниками, и по очереди оставались в доме на хозяйстве, а он, «младший растяпа», как называли его братья, занимался исключительно лошадьми.

Он пас их на посевных пастбищах недалеко от дома, потому что отец беспокоился за него и не разрешал пропадать по нескольку дней.

Ноктурнусу тяжело было уследить за табуном в несколько десятков голов с жеребятами, но отец наотрез отказывался нанимать помощника-пастуха. Он считал, что хороший конюх, каким он в будущем видел Ноктурнуса, должен уметь управляться с лошадьми в любой ситуации.

И Ноктурнус, худо ли бедно ли, до сих пор справлялся со своей задачей. Пока одно происшествие не поставило под сомнение его навыки пастуха.

Поздним вечером он гнал табун домой, окликая поименно, собирал лошадей, постоянно пересчитывая, не давая им разбрестись и продолжить пастьбу. Но, странное дело, лошади и не желали пастись; они сами сбивались в кучу и торопливо шли по направлению к дому, время от времени переходя на торопливую рысцу. Животные заметно нервничали, пряли ушами, часто оглядывались и испуганно ржали, как никогда быстро переходя вброд мелкую речушку по пути. Они беспрестанно оборачивались и прибавляли шаг, боясь идти в хвосте табуна, словно чуяли за собой преследователя.

Насколько Ноктурнус помнил, такого с ними никогда раньше не случалось. Он заподозрил, что за табуном увязался хищник, и ему самому стало не по себе, ибо кроме перочинного ножика оружия при нем не было.

Когда они миновали небольшую рощицу, наш пастушок отчетливо различил позади себя шаги и треск ломаемых веток. Ему с трудом удалось остановить лошадей, когда он на слух определил, что их преследователь — не хищник, а всего-навсего прибившийся конь.

Ноктурнус решил, что это соседи плохо следили за своим табуном, и их лошадь следует за его собственными — другого объяснения он не находил. Он попробовал подозвать животное, как зовут лошадей, дабы не оставлять его в лесу.

Появившийся на свист Всего-навсего-конь заставил пастушка охнуть от испуга и удивления. Животное, если его можно было так назвать, было иссиня-черной масти, ростом — настолько высоким, что казалось одиннадцатилетнему Ноктурнусу едва ли не со слона величиной, даром что демонический конь был сухопарый, словно скелет, обтянутый кожей. У него были невообразимо длинные тонкие ноги — если бы нашему пастушку довелось видеть работы Дали — он наверняка бы отметил сходство с чудовищами, населявшими картины мэтра. Копыта демона были остры, словно бритвой они срезали траву и мелкую опавшую наземь ветошь, по которой ступал Призрачный конь. На крутой шее проступала сеточка вен, красноватые ноздри его трепетали, равно как и редкая грива на ветру. Раскосые черные глаза, смотревшие на пастушка с почти человеческой разумностью, окончательно утвердили Ноктурнуса в мысли, что перед ним — Демон.

Такого чудовища он не видел не то что у соседей — во всей округе; однако даже попытался приблизиться к тому и схватить за оборванные поводья. Но демон, всхрапнув и неестественно изогнувшись, отпрыгнул в сторону, острыми копытами взрыв землю под собой.

Юноша еще некоторое время стоял, зачарованно глядя приблудившемуся коню-демону прямо в глаза, пока, наконец, не вспомнил, что пора домой. И только он собрал своих лошадей, как демон ураганом пронесся мимо, словно полночный Ветер, разбив ноктурнусовский табун, разогнав по рощице. Призрачный конь, как заправский пастух, отделил четырех кобылиц и унесся с ними прочь во Тьму.

Ноктурнус проклинал себя за то, что позволил этому чудовищному коню приблизиться к табуну, за то, что он вообще подозвал его, вот только моральное самобичивание не помогло ему отыскать кобылиц.

Дома отец устроил ему такую взбучку за пропавших лошадей, какой Ноктурнусу и не снилось. Он сжался в углу кухни, прикладывая к синякам кружку с ледяной водой из колодца, а отец все еще отчитывал его. Братья ели за дубовым столом молча — они никогда не вступались за «папиного сыночка».

— Если кобылицы не найдутся, будешь отрабатывать за них, как раб, где хочешь, — кричал отец, сделавшийся уже красный, как рак.

— Ну что там, Маэль, не вернулись они? — Совсем другим тоном спросил он старшего сына, и выглядывая в окно.

— Все уже вернулись, а четырех кобылиц нет, — ответил тот, косясь на Ноктурнуса.

Мальчик грустно вздохнул. Что же теперь с ним будет?

Отец не разговаривал с ним несколько дней, но человек он был отходчивый, потому все же простил сына; хотя с тех пор иногда и позволял себе сказать в его адрес что-нибудь резкое, или же ни с того ни с сего дать подзатыльник — Ноктурнус понимал — это за пропавших кобылиц.

Прошло чуть меньше месяца, и кобылицы одна за другой сами вернулись в родное стойло, несказанно обрадовав главу семьи. На радостях он даже сделал горе-пастушку подарок.

— Это тебе, — вручил он младшему сыну ножны с небольшим кинжалом, украшенным лазуритом, лук и небесно-синий колчан с серебряными стрелами. — Нужно уметь постоять за себя и свое добро, кто бы ни был твой обидчик.

— Ну зачем тебе лошадь?

Гард на секунду высунулся из-за куста, с которого свисала прядями настоящая белесая шерсть, какую отращивают на себе некоторые кактусы. Удостоверившись, что знакомый нам «Золотой клен» как стоял, так и стоит, и содрогаясь всем телом от ночного холода, Като раздвинула волосатые ветви куста, в котором они сидели, пытаясь согреться, и взглянула оценивающе на четыре лошади на привязи у лесного трактира.

— На своих двоих мне ни от хищников, ни от волколаков не уйти. Тебе в этом смысле хотя бы повезло с твоим каракальим телом, — ответила она, растирая окоченевшие пальцы о, как она думала — шерстяной куст, а на деле — шкуру кота. Гард, не ожидавший прикосновений, отскочил резко в сторону и приземлился на сухую трескучую ветку. Цепные псы на привязи у «Клена» оскалились и зарычали.

— А с ними что будем делать? — спросил кот, наблюдая, как псины позевывают, обнажая пасти, полные желтоватых зубов.

— О них я уже подумала.

— Значит, можем начинать? — Он заерзал, пытаясь устроиться удобнее, ибо опавшие прошлогодние ветви впивались в шкуру. Гард с тоской посматривал на огромный светящийся прямоугольник — вход в «Золотой клен». Дверь его была настежь открыта, дабы проезжающие соблазнялись дьявольски-прекрасным ароматом тушеного с базиликом окорока, а также ночлегом на мягких теплых перинах.