Герцог легко спрыгнул со своего высоченного, грузного, как гора, коня, и подошел к пойманному хищнику. Едва он взял волка за ухо, послышалось сдавленное кляпом рычание, янтарные глаза засверкали яростью и желанием уничтожить, так что даже Матей не решился в одиночку снять зверя с лошади; это сделали трое слуг, одетых в толстые кожаные куртки и перчатки.

— Это не волк, — уверенно заявил Матей, продолжая наблюдать, как в глазах хищника разгорается целый пожар. — Это волколак.

— Даже если так, как мы проверим это? — Воин, поймавший зверя, сказал это шепотом, во внезапно наступившей тишине его слова расслышали все. Все оставили свои дела и смотрели теперь на пойманного волколака, слышно было только конское ржание и мелодичное позвякивание драгоценной сбруи герцогского коня.

Матей без лишних слов вытащил из своей палатки длинный и сверкающий, с двойными зазубринами по краям меч-фламберг. Массивный, и в то же время сильно облегченный всеми этими многочисленными выемками, с глубокой ложбинкой для стока крови — Като на глаз определила, что чьей-то умелой рукой по клинку дамасской стали были пущены серебряные витиеватые узоры или письмена. Держа за рукоять этот необычный, по-видимому, даже ритуальный, меч, герцог приблизился к зверю со связанными лапами. Недовольное, предостерегающее урчание не заставило Матея разжать руку, когда он стиснул загривок зверя. Размахнувшись, он проткнул его мечом.

Волколак взвыл, но не по-волчьи, а дико, безумно, по-человечьи. Герцог не выдернул меч, пока чудовище корежило и скручивало в ужасной агонии, и когда, наконец, тот затих, — Матей, опершись сапогом о бездыханное тело, освободил клинок. Только теперь это было уже не волчье тело. С ввалившимися, обезумевшими, затуманенными злобой, потухшими навсегда глазами — у ног Матея белел теперь человеческий труп.

С края синеющих на глазах губ его заструилась черная свернувшаяся кровь. Стекая вниз, она не сразу впитывалась в землю, та словно не хотела принимать ее. Мертвый человек (или чудовище?) был нагим, под длинными ногтями запеклась кровь вперемешку с землей. Удручающее зрелище, на которое тот час же полетели хворост и пучки сухой травы, пущенные руками слуг. Скоро тело волколака оказалось покрыто холмом из ветвей, капеллан прочел над ним какую-то молитву, но осенять крестом не стал. И куча занялась, безжалостно шипя и потрескивая, когда к ней поднесли горящий просмоленный факел.

— Графиня, — кто-то звал ее с собой, но Като не сдвинулась с места, шокированная, она заворожено глядела на пылающий холм хвороста, под которым было погребено нечто — судя по всему, то, что нельзя было даже похоронить по-человечески, отправить в последний путь.

Кто-то взял ее запястье в свою руку — оказалось, сам герцог — и увел дальше, по тропе, туда, где не чувствовался бы запах горелой плоти — на другую поляну. Где слуги как ни в чем ни бывало принялись разбивать новый лагерь, и тут же зажгли новый костер, только уже для приготовления пищи.

— Я смотрю, вы не в духе, графиня, — Матей усадил ее у нового костра, на мгновение задержавшись рукой на ее плече. — Никогда раньше не видели этой нечисти?

Като взглянула ему в глаза, только сейчас оправившись от потрясения. Вид у Матея был обеспокоенный. Первый бокал, что ему налили, забыв разбавить вино водой, он выпил залпом. Второй же подал девушке.

Като была настолько поражена сценой убийства волколака, что долго не находила слов. В ее сознании не укладывалось, что человек вообще может превращаться в волка.

— Что это… кто это был? — дрожащий голос, словно со стороны, а не ее собственный.

Матей вздохнул.

— Волколаки. Совсем житья не стало от этих тварей. Днем они — люди, ночью — жестокие звери — волки. Когда-то нападали на одиноких путников в лесу. А сейчас, поговаривают, от их стаи пришлось отбиваться городской страже Совитабра. В лесах — эти твари, в пустыне хозяйничают гулы — те еще порождения Мрака. Может быть, эти демоны даже заодно. В любом случае, бродить одной по лесу, как вы, графиня, теперь небезопасно. Такое ощущение, что в ваших благословенных краях об этих тварях и не слышали.

Като горько усмехнулась.

— Слышать-то о волках-оборотнях мы слыхивали. Вот только не видели.

Ей и герцогу подали дымящиеся куски кабаньей туши, щедро политые вином и посыпанные какими-то дикими травами. Пойманный кабан был, безусловно, вкусным, и слуги умели хорошо зажарить мясо, но у нее кусок в горло не лез. Герцог решил скрасить ее подавленное и испуганное настроение подарком.

— Примите это, графиня. — С этими словами вытащил из-под полы мантии какую-то бумагу, накапал на нее воска, поставил печать кольцом и прикрепил к листу кусочек шкурки горностая.

— Это пропускная грамота во всей Эритринии. По ней вас пропустят и во Дворец замка Хиль-де-Винтер. Я буду ждать.

— О, — Като раскраснелась, не зная, что сказать.

— А это, — герцог протянул ей что-то, сжимая в руке. — Это, чтобы вы никогда никого не боялись.

Като взяла предмет из его руки, оказалось, это был серебряный крест величиной с ладонь, с заостренными вершинами. Он был красив своей простотой, чудесно подошел к ее блузе, и Като надела его. Поблагодарив герцога за подарки, она попыталась пить и веселиться вместе со всеми, но ей вдруг чертовски захотелось спать. Капеллан указал ей на одну из палаток, и она безмятежно проспала до утра, никем и ничем не потревоженная.

Когда конные воины возвращались с охоты, помятые ночлегом в палатках и утомленные погоней за дичью, но безусловно, довольные, Като, глядя на них, задумалась. Мужчин Н-ска временами тянет на рыбалку. Здесь — в почете истребление волколаков-оборотней. Сказочное какое-то местечко.

Герцог с утра пребывал в расслабленно-задумчивом состоянии. Наша же «графиня» наслаждалась ездой верхом, пением птиц и шелестом листьев. Что ни говори, а все эти звуки и запахи природы так успокаивают…

Герцог распорядился ехать не через «Золотой клен», а другой тропой, так, якобы было короче. Скорее всего, он просто задолжал хозяину гостиницы, и теперь опасался показаться тому на глаза.

— Вы следуете в Совитабр или дальше, в Альбицию, графиня? — Обратился к ней подъехавший капеллан.

— Альбицию? — Не поняла Като.

— Нашу первопрестольную.

— Наверное, нет. — Решительно ответила она, подумав о том, что пора бы уже, наконец, выяснить, в какой стороне находится Н-ск.

— Тогда это замечательно, — облегченно улыбнулся священник.

— А что плохого в столице?

— Для вас, графиня, может, и ничего. — Охотно пустился в разъяснения священник. — А вот при герцоге Эритринском я бы не советовал вам упоминать слово «Альбиция».

— Почему?

— Как вы, наверное, уже догадались, герцог приходится ближайшим родственником покойному королю Бригу Мудрому. Тот не оставил наследников, и после его смерти разгорелась борьба за престол. Королева-мать выдвинула своего внебрачного сына, воспитывавшегося в глухой деревне, ныне правящего короля Гельне II. И это при том, что у покойного короля оставался родственник, законный наследник королевского престола. Наш герцог воспитывался при дворе, но когда начались все эти распри, он бежал в замок Хиль-де-Винтер, его наследное по матери владение. Он спасся просто чудом, да хранит его Господь, и прихватил с собой горностаевую мантию, в которой короновались у нас все короли. С тех пор в Сеймурии горностаи больше не символ царской власти, а наш герцог стал изгоем и расхаживает в краденой мантии.

— И что же, новый король не стал преследовать его? — Спросила заинтригованная Като, понизив голос до шепота.

— От чего же не стал? Замок не раз осаждали, но тщетно, ходила легенда, что Хиль-де-Винтер не сдастся врагу, пока в нем находится его законный владелец. — Капеллан ехал совсем близко к Като, чтобы ближайшие к ним воины не расслышали их разговор. — Ему до сих пор заказан вход в столицу. Да и в Совитабре в последнее время новый глава точит на него зуб.