Арисса затряслась от гнева.

— Уходи! Не желаю слушать твои глупости! Они мне давно надоели!..

— Хорошо, мама. Прости.

Когда утром Фрисс и Биотт с отрядом дворцовой стражи ворвались в подземелье — они нашли дорогу по кровавым пятнам на полу, — они застали там Ибрисса.

Он сидел прямо на полу, рядом с клеткой Калассы. Каласса была мертва. Петля затянулась на её шее, из черного рта глядел обрубок языка. Она почти лежала на полу клетки, боком, а верёвка из полосок ткани, оторванных от подола, была привязана к решётке вверху.

Перед Ибриссом, на покрывалах и простынях, побуревших от крови, лежали куски мяса, внутренности, кости — всё по отдельным кучкам. А сам он, согнувшись, держал на коленях лоскут кожи и что-то писал, обмакивая кусок расщепленной и заостренной кости в кувшинчик, наполненный кровью. Руки у него были в засохшей крови, и бурые засохшие пятна покрывали лицо. Его ночная рубаха тоже стояла колом от высохшей крови, но Ибрисс, казалось, ничего не замечал. Он писал, очень низко опустив голову, потому, что в каземате было полутемно, и еще потому, что у него было слабое зрение.

Он не сопротивлялся.

Когда его связали и вытащили из подземелья, Биотт поднял один из лоскутков, исцарапанных рукой Ибрисса.

Там было написано: В человеческом теле 233 кости разной величины….

И что-то ещё, что Биотт уже не смог прочитать.

В каньон путники спустились ночью, чтобы избежать случайной встречи на дороге.

Алаамба сияла в лунном свете — ровная, гладкая, словно струя жидкого разлитого стекла. Дороги по обе стороны реки казались пустынны.

— Мы переплывем на ту сторону, держась за сёдла лошадей, — сказал Каррах. — Каан-бол сумеет сделать это?

— Я уже плавал так, этому меня учил старый Шаат-баатур, — гордо ответил мальчик. Взглянул украдкой на мать и добавил:

— И не называй меня больше каан-болом.

— Как скажешь, — ответил Каррах.

Они сделали привал в ивняке, потом вошли в воду.

Стекло оказалось холодным, как лёд. Сильное течение валило с ног, но вскоре кони поплыли, и люди поплыли рядом с ними. Течение медленно сносило их к северу.

Но едва они выбрались на берег, из-под нависших над водой разросшихся ив вышли хуссарабские воины.

— Назад! — крикнул Каррах, и уже стал разворачивать лошадь, когда негромкий голос, говоривший по-хуссарабски, остановил его:

— Мы друзья царицы и каан-бола. Не бойтесь!

Хуссараб с широкоскулым смуглым лицом, с косицей на затылке, поднял руку, показывая, что у него нет оружия.

— Кто вы? — спросила Домелла, загораживая сына.

— Нас послал Бараслан. Идёмте. Там, в роще, горит костёр, вы сможете обсушиться и поесть.

— Я думал, Бараслан погиб, — сказал Каррах, когда они, завернувшись в теплые одеяла, сели на кошмы у костра.

— Нет, не погиб. Теперь он большой начальник. Многие присоединились к нему после того, как Каран-Гу сжёг Арманатту. И сейчас еще сотни воинов бродят в окрестностях, не зная, кому теперь служить. Бараслан велит служить Айгуз, дочери каана, и матери следующего каана. Я думаю, он прав.

— А как он узнал, что мы здесь?

— Он не знал, — широкоскулый улыбнулся. — Он выслал отряды вдоль Алаамбы от Зеркальных озёр до самой Тобарры. Аммар гнался за вами. Но Аммара больше нет.

— Откуда ты знаешь?

— Степь говорит, — усмехнулся широкоскулый. — Кто не знает, что такое степь, думает, что она пуста. Но это не так. Вести летят быстрей скакуна, от юрта к юрту, от становища к становищу, с табунщиками, с купцами. Степь говорит лучше, чем лес или море.

— Хорошо. Где же сам Бараслан?

Хуссараб кивнул на восток.

— По ту сторону гор, в Аххуме. Мы должны проводить вас к нему в ставку. А дальше не знаю.

Харрум уже спал, приоткрыв рот. Домелла дремала, а каан-бол лежал рядом, положив голову ей на колени.

— Спите. Дозоры выставлены. Утром поедем к перевалу.

Бараслан встретил их на перевале. Было раннее утро, и туман стлался над каньоном, а горы были розовыми и розовели над ними легкие перистые облака.

— Здравствуй, царица, — сказал Бараслан, церемонно поклонившись. Он был одет в богатый кафтан, в панцирные доспехи, пупырчатые, как шкура дракона, и покрытые золотом. Островерхий шлем с наушниками был украшен пучком перьев филина.

— Здравствуй, Бараслан.

Домелла тоже поклонилась, а Бараслан так же церемонно приветствовал каан-бола.

— Теперь вы под моей защитой. Приказывай, куда сопровождать тебя.

Домелла переглянулась с Каррахом. Харрум с готовностью сказал:

— Хатуара!

Бараслан покачал головой.

— Хатуара в улусе Камды. Он убьет вас. Его отряды рыщут и здесь, по эту сторону гор. К счастью, Камде сейчас не до вас. Он готовится к битве: против него выступил сам Каран-Гу, у которого гораздо больше сил, и крепче тылы. А нам лучше всего ехать в Ушаган.

— А кто сейчас правит в Ушагане? — спросил Каррах.

— Его имя — Руаб. Он служит Камде, но он верен дочери каана.

Каррах удивлённо посмотрел на Бараслана, повернулся к Домелле:

— Руаб когда-то был начальником агемы Берсея, а я служил под началом Берсея тысячником. Если ты веришь Руабу…

Домелла покачала головой:

— Я не знаю, кому мне верить. Но Ушаган — это наш город. Правда, сынок?

— Да, мама! И пусть они не называют меня каан-болом! Я — Аххаг!

Бараслан захохотал, за ним засмеялись другие воины, и даже Каррах улыбнулся.

— Ну что ж, — сказал Бараслан. — Путь предстоит не близкий. Не будем терять времени. Вперёд!..

Условленный срок прошёл, но Гарран не вернулся.

Крисс подождал еще два дня, а потом велел сниматься с якоря.

Больше всех этому был рад Зенопс. Он суетился возле Крисса и ворковал:

— Это мудрое, очень мудрое решение. Может быть, флотоводец сейчас мчится по степи, от аила к аилу, сметая всё на своем пути. Где и когда он остановится? Вдруг он решил пройти вдоль Тобарры и сушей вернуться в Аххум?

Крисс покосился на купца.

— Для этого у Гаррана слишком мало сил.

— Важно начало! — живо возразил Зенопс. — К нему присоединятся десятки тысяч аххумов, таосцев, намутцев, угнанных хуссарабами. В степи теперь кого только нет! Много рабов, но есть и свободные работники. И, как я слышал, даже воинские отряды, охраняющие хуссарабские города и княжеские ставки!..

Крисс промолчал.

Небо было затянуто серыми облаками, и море тоже казалось свинцово — серым, лишь на гребнях тяжелых волн светилась белая пена. Над черными утёсами кричали чайки.

Корабли медленно выгребали в открытое море, поднимали паруса, ловя ветер.

— Это побережье совсем дикое. Горы и лес, и дикие люди, которые не любят торговать. Да и их на этой стороне Ринрута встретишь нечасто. Наверное, потому, что здесь очень холодно. Здесь часто дуют северные ветры, принося туманы, сырость, и даже снег… Ты знаешь, что такое снег?

Зенопс сидел на верхней палубе, под навесом перед входом в каюту. Рядом с ним на скамье, прямой, как палка, застыл Раммат.

Зенопс не дождался ответа.

— Снег — это… — начал было он и внезапно замолчал.

Словно по волшебству из серо-свинцовых туч вдруг посыпались белые хлопья. Сначала редко, потом гуще и гуще. Снег исчезал, не достигая волн, оставляя на палубе мокрые пятна.

Похолодало, и Зенопс, кутаясь в свой дорожный бурнус, решил, что его услышали боги. А раз так — то лучше помолчать, чтобы не сболтнуть лишнее. Он поднялся и пошел в каюту.

А Раммат все сидел, прямой и неподвижный. Его голова и плечи побелели от снега. Побелела и палуба.

Матросы и солдаты, высыпав на палубу, громко обсуждали невиданное зрелище, пробовали снег на вкус, и удивлялись, что он не солёный. Тогда кто-то предложил пополнить запасы питьевой воды, над палубой растянули парусину.