Зенопс не удовольствовался рассказами Крисса и Гаррана, и отправился в Лаверну. В порту и в таверне, в городском совете и просто на улицах он расспрашивал о том, чем торгуют в Кейте, какой товар везут туда, и какой покупают там.

— Выгоднее всего торговать металлом и камнями. Они занимают немного места, и приносят большой доход, — рассуждал он. — Спросите у любого в Билуогде или Тулуде, и вам расскажут, о том, как однажды я вернулся из плавания на чужом корабле, купив у капитана место на палубе. Я сошел с корабля в Билуогде, и люди думали: вот приехал какой-то нищий из дальних стран. Я вернулся в свой дом и постучал дверным молотком в двери. Двери открыл старый слуга.

Он не узнал меня. Тогда я попросил позвать сына, — но сын тоже не узнал меня. Впрочем, — засмеялся Зенопс, — я тоже его не узнал, поскольку плавал больше трех лет.

Тогда я назвал себя, а старый дурень-слуга заявил:

— Мой господин — богатый и уважаемый купец. Дом его, конечно, постарел и требует ремонта, но все соседи знают — вернется Зенопс и отремонтирует дом.

Тогда я попросил вынести на улицу коврик из прихожей. Слуга вынес — старый драный коврик. А я снял с себя выцветший ветхий плащ, взял нож и надрезал подкладку. И высыпал на коврик целую гору рубинов и изумрудов. И что бы вы думали? Старый дурень заплакал и заявил:

— Воистину, ты — Зенопс, мой господин!

Зенопс рассказывал все это, сидя в таверне на набережной, в окружении нескольких слушателей. Вместе с Зенопсом были Ом Эро и Раммат.

— Но это еще не конец рассказа, — посмеиваясь, сказал Зенопс. — Из городской управы, прослышав о моем возвращении, в тот же день принесли счет. Штраф за неисправный водосточный желоб. Сам по себе штраф был небольшим, и я заплатил бы его, даже не заметив. Но за три года накопилась такая пеня, что на уплату штрафа ушли три не самых мелких изумруда!

Зенопс грохнул по столу оловянной кружкой с легким вином и расхохотался.

— Я вижу, — улыбаясь, сказал Ом Эро, — что имею дело не только со знающим и бывалым, но еще и с честным и порядочным человеком.

— Вот именно. Ни один дурак не стал бы платить такую дикую пеню. Я же не виноват, что плаванье затянулось, верно?

Он погладил бороду, хитро взглянул на Ом Эро и добавил:

— Но я оспорил этот штраф в городском суде. И мне вернули пеню!..

Лаверна строилась.

И корабли отплыли под стук молотков и визг пил. Небольшая толпа собралась на пристани, — во главе с Архамом, который был избран городским магистратом.

Крисс без грусти смотрел на новенькие домики на каменных фундаментах. Домики были рассыпаны по зеленому склону холма, и тут и там между домами высились золотоствольные сосны.

Пусть это хорошее место, думал Крисс, но все же это чужое место… Пора возвращаться на родину.

После целого дня изнурительной скачки каан-бол свалился без сил в наспех растянутом шатре и мгновенно уснул.

Когда он проснулся, отблески костра плясали внутри шатра — полог был откинут. У костра сидели трое мужчин и тихо беседовали.

Каан-бол сразу же всё вспомнил, приподнялся и испуганно позвал:

— Мама?

В шатер скользнула Домелла.

— Да, сын. Я здесь.

Каан-бол успокоился и снова прилег.

Домелла присела рядом, взяла его за руку.

Мужчины продолжали беседу, и пламя костра играло на стенах шатра, словно плясали светлые человечки.

— Хочешь, спою тебе песню? — тихо спросила Домелла, склонившись к сыну.

— Какую?

— Ту, что пела тебе всегда, когда укладывала спать.

— Наверное, это было давно, — сказал мальчик. — Я не помню той песни.

Домелла сказала:

— Ты вспомнишь…

Она негромко запела. Слова показались каан-болу непонятными и чужими, а мелодия — странно тягучей. Но потом, постепенно, он стал понимать, о чем говорилось в песне, хотя и не мог бы повторить этих слов. Мать все пела, и наконец каан-бол ощутил, что уже слышал эту мелодию, и эти слова знакомы ему настолько, что он, казалось, мог без труда повторить их.

Мужчины у костра давно замолчали. Из шатра слышалась та самая песня, которую все они помнили с детства.

Песня стала стихать и тихо сошла на нет. Домелле показалось, что сын уснул. Она выпустила его руку.

— Мама, я помню эту песню, — сказал каан-бол. Замешкался и внезапно повторил по-аххумски, хотя и запинаясь:

— Я помню эту песню, мама.

Домелла отвернулась. Сын привстал и погладил ее по плечу.

Она повернулась, обняла его. В глазах ее стояли слезы.

— Хочешь, спою еще?

— Да, мама. Хочу.

Костер почти догорел. Мужчины сидели, горбясь.

— Боги, — прошептал Харрум, — вот что хуссарабы отняли у нас.

— Хотели отнять, — поправил его Сейр. — Но не смогли.

Когда закончилась и вторая песня и в шатре стало тихо, Сейр взглянул на Каршу и негромко спросил:

— Расскажи, как ты попал в рабство?

Карша вздрогнул. Он полулежал лицом к костру, глядя в гаснущие огоньки. Лицо его потемнело. Он медленно ответил:

— Об этом написано в договоре о купле.

Сейр сидел у костра по-хуссарабски, поджав под себя ноги, не горбясь. Он выглядел, как таосский бог — сидящий каменный памятник с бесстрастным широким лицом. Лицо казалось красным в отблесках костра, но на самом деле оно было загоревшим, с копной отросших седых волос, закрывавших виски.

Не шевельнувшись, Сейр заметил:

— Там сказано, что… В общем, ведь это неправда. Или не вся правда. Я вижу, что ты был воином, а выправка говорит о том, что ты — не простой воин. Обычно таких хуссарабы либо берут к себе на службу, либо убивают.

Карша глубоко вздохнул.

Харрум, дремавший, завернувшись в попону, открыл глаза, прислушиваясь к разговору.

— Ты тоже не простой воин, — наконец проговорил Карша. — Но я же не спрашиваю, как ты воскрес.

Сейр улыбнулся улыбкой каменного бога и ответил:

— Я тоже не спрашиваю, как ты воскрес. Я спрашиваю, как на тебя надели ошейник.

Карша отвел сумрачный взгляд.

— Я… был тысячником. После завоевания Нуанны Аххаг разделил войско на четыре части и послал в четыре стороны света… Это ты знаешь?

Сейр не ответил ни да, ни нет. Он смотрел на Каршу из-под полуопущенных тяжелых век.

Не дождавшись ответа, Карша продолжал:

— Берсей Безумный, темник Аххага, повел нас на восток. Мы прошли Каффар, штурмом взяли Сенгор. Невидимый враг шел следом за нами. Это ты тоже знаешь.

Сейр молчал.

— Берсей всюду видел предателей, и отчасти был прав. Хуссарабы подкупили некоторых командиров, в войске были их шпионы. Кроме того, они наняли намутцев, и те крались за нами, всюду сея смерть. Местные жители боялись нас и говорили о Берсее: Вот идёт сама Смерть.

На этот раз в глазах Сейра вспыхнул какой-то огонек — и сейчас же погас.

— Когда мы достигли земель Тао, Берсей вызвал меня и сказал, что получил важное сообщение от одного из верных людей. В сопровождении агемы он помчался на север, в Канзар, древнюю столицу Тао. Но это оказалась западня. Берсей нашел в Канзаре собственную гибель.

Карша остановился. Он уже не глядел на Сейра, в глазах его вспыхивали и гасли воспоминания.

— Дальше на восток войска повел я. Мы прошли через вольные города Ровандар, Альваналь, Куинну. На границе с Киаттой нас внезапно атаковали. Это был Фрисс, киаттский король, сын короля Эрисса, которого сверг Аххаг. Фрисс служил хуссарабам. Он очень хотел задержать нас, он даже выслал нам навстречу своего старшего брата — несчастного безумца, который говорит стихами. Не знаю, на что Фрисс надеялся, на красноречие брата или на его безумие. Но он добился своего — мы задержались и два дня штурмовали столицу Киатты Оро. Но не взяли её, потому, что из Аххума пришли страшные вести. Хуссарабы штурмом взяли Хатабатму, Аммахаго, Кейт, и подошли к Ушагану. Мы упустили время, от Оро до Ушагана восемнадцать дневных переходов по тридцать миль в день. Это расстояние мы прошли за семь дней. Часть пехоты мы посадили на лошадей и в повозки, во все, которые только смогли собрать. Мы мчались день и ночь, делая перерывы только тогда, когда кони начинали исходить кровавой пеной. Мы бросали лошадей и не ждали отставших.