Бусундай бросился к выходу.

Глухо стучали наккары. Дробь была прерывистой и тревожной, она говорила об опасности.

Крисс поднял голову, глянул на лежавшего рядом, свернувшись калачиком, Эйдо.

— Ты слышишь?

Эйдо подскочил:

— Что?

— Наккары. Наккары стучат…

— Наккары?

— Это такие большие военные барабаны… Их делают из буйволовых шкур.

Эйдо поморгал.

Над ними колыхался от ветра небольшой навес. Стоял самый жаркий час дня, этот час они обычно пережидали, прячась под навесом от жгучих лучей солнца.

Ветер, колыхавший навес, тоже был невыносимо горяч. Он обжигал, если становился достаточно сильным, и поднимал в воздух желто-белый песок.

— Нет, я ничего не слышал, — сказал наконец Эйдо.

Он зевнул, потянулся к мешку, достал сапоги. Если сапоги не прятать — в них набьется столько пыли и песка, что невозможно будет ходить.

— Такое бывает в этих местах. Мне рассказывали охотники, забредавшие сюда с той стороны, где Куэ. Здесь часто чудятся звуки. Разные. И даже бывают видения. Лучше всего — не обращать на них внимания. И выпить вина.

Вино у них еще оставалось, — не вино, а отвратительное пойло, давно прокисшее; от него была изжога и жажда делалась острей. Зато оно хотя бы слегка дурманило голову и отгоняло звуки.

Крисс вздохнул и, отворачиваясь от ветра, стал обматывать голову выбеленным солнцем куском ткани.

— Еще рано идти, — сказал Эйдо.

— Если не идти, сойдешь с ума, — ответил Крисс.

Эйдо вздохнул, выбил из сапогов пыль, стал натягивать их, охая и причитая.

Крисс уже не знал, каким богом — добрым или злым — был послан ему Эйдо. Этот простоватый охотник, казалось, просто смеялся над ним. И еще Крисса в последние дни не оставляло подозрение, что Эйдо водит его по пустыни кругами…

Он сложил вещи в мешок, снял навес, замотал в него два колышка. Поднялся на ноги.

Ослепительно белый песок тянулся до горизонта и там, на горизонте, сливался с ослепительно белым небом.

Голова у него закружилась, кровь застучала в висках. И снова где-то в отдалении проснулись и глухо забили наккары.

Главное — сделать первые шаги. Они самые трудные. Потом втянешься — и идти станет легче. А потом настанет благословенный вечер, недолгое время, когда жара уступает место холоду. Время блаженства…

Криссу почудилось, что впереди, за жухлыми кустиками травы, вокруг которых вырос бархан, раздался плеск воды.

Нет, это обман. Это пустыня заманивает их. Чтобы усыпить и выбелить солнцем и ветром их желтые кости…

Не оборачиваясь, Крисс забросил за спину мешок, и сделал первый шаг.

Вечер принес облегчение, но ненадолго. Когда солнце уйдет за барханы, станет холодно, из песка выползут скорпионы и гремучие змеи. И надо будет всю ночь поддерживать огонь тощими кустиками сухой травы, и бояться заснуть…

Ночью, дежуря у костерка, Крисс поглядывал на Эйдо и тешился мыслью о том, что сейчас этот узкоглазый варвар полностью в его руках. Вот он лежит, свернувшись калачиком, положив под голову шапку. Лицо его кажется красным в свете костра, на подбородке, среди редких волос, засохла полоска слюны.

Крисс ясно представил себе, как берет нож, садится верхом на Эйдо. Надо обязательно взглянуть в его глаза, чтобы увидеть наконец в них хоть какое-то осмысленное чувство. Страх, недоумение, растерянность. Дождаться, когда он осознает происходящее, поймет, — и только тогда с наслаждением чиркнуть ножом по ярёмной вене.

Польется кровь. Много крови. Ее можно будет собрать в кувшин и выпить…

Крисс протер глаза.

Над ним было громадное, бескрайнее небо с ярчайшими, каких никогда не бывало в Киатте, звездами.

В библиотеке отца Крисс читал трактат по астрономии, в котором утверждалось, что движутся не звезды — движется сама земля. Может быть, это и правда? Земля — корабль, как думают аххумы, и как привык уже думать сам Крисс, и этот корабль медленно вращается, поворачиваясь носом в бескрайних водах в поисках верного пути.

Или, может быть, звезды — это души айдийских героев? Или небесные хуссарабские стойбища?

Или знаки судьбы, по которым ученые могут вычислить, когда и от чего умрет человек, когда наступит мор, будет затмение, в каком году к земле приближался небесный огонь и сжег множество людей?

Крисс откинулся на спину. Он разглядывал созвездия, вспоминая их названия. На разных языках они звучали по-разному, и у каждого народа была своя звездная история.

Но большая часть людей никогда не смотрит в небо, занятая только земным. Даже жрецы, служители всех верований, озабочены собственными доходами и доходами монастырей больше, чем мыслями о вечных звездах.

Крисс задремал. Глухо и тревожно издалека застучали наккары. Но он знал — это стучит, пульсируя, отдаваясь в ушах, его собственная кровь.

Эта кровь такая же, как у Эйдо, как у Аххага, как у Домеллы.

Красная, как пустыня в час заката.

Красная, как вон та планета, которую варвары ошибочно считают звездой.

Крисс уснул. Наккары стучали.

Наккары стучали.

На восемнадцатый день пути они встретили кочевников. Это была семья из восьми человек, пятеро из которых были детьми.

У них было два верблюда и странная повозка из двух больших палок. Один их конец был подвешен к упряжи, а на двух других скрипели небольшие колесики из камня. Между палок был натянут полог, в котором лежало все семейное добро, в том числе главное богатство — палатка из войлока, решетчатые стены и длинная жердь для открывания и закрывания дымохода.

Крисс увидел их только после того, как Эйдо показал пальцем; до этого Эйдо каким-то необыкновенным чутьем определил, что неподалеку есть люди.

— Караваны здесь не ходят, — сказал Эйдо, улыбаясь во всю ширину и без того широкого лица с приплюснутым носом. — Значит, это местные кочевники из племени цай. Племя обитает на северной окраине пустыни, там, где с Синих гор текут ручьи, есть колодцы и пастбища. Интересно, зачем они забрели так далеко на юг?..

Крисс слушал вполуха. Он давно уже слушал Эйдо вполуха, устав от его бесконечной и раздражающей болтовни.

И только когда Эйдо нашел на песке что-то, похожее на следы, Крисс очнулся и прислушался.

— Люди, люди близко! У них должна быть вода, а может быть, найдется и лишний верблюд!..

Не только лишнего верблюда, но и лишнего глотка воды у кочующей семьи не оказалось. Семья была изгнана из племени и уже полгода скиталась по пустыне.

Черный от загара, худой, с загноившимися глазами старик — глава семьи — рассказал об этом Эйдо и Криссу на привале, устроенном ради встречи. Эйдо сказал, что цай не знают языка Гор, но их язык немного похож на язык народа нукта, а язык нукта — на его собственный. Так что Эйдо переводил Криссу слова старика, ошибаясь и иногда переспрашивая.

— Он отправился на охоту, — старик показал пальцем на хмурого мужчину. — Это мой непутёвый сын. Хотя охотиться было нельзя, до тех пор, пока антилопы не соберутся в стадо и не придут к водопою. Но у нас не было еды, мы голодали, и сын мой ночью, тайком, отправился на охоту. Он подстрелил антилопу и вернулся удачно, до рассвета. Но стадо он напугал, и антилопы ушли в предгорья. Тогда народ цай собрался на суд и решил, что человек, оставивший голодным целый народ, должен быть изгнан. Так мы и оказались в пустыне. У нас было три верблюда и верблюжонок. Но верблюдица сдохла, а верблюжонка нечем было кормить, и мы его съели.

— Спроси, куда же они идут? — Крисс повернулся к Эйдо.

— Они не знают. Ветер несёт их по пустыне, как песок. Они были на востоке, и не нашли там приюта: голые скалы и нет воды. Теперь идут на юг. Они слышали, что там много плодородной земли и, может быть, для них тоже найдется место.

— А на западе?

— На западе, он говорит, дурная вода. Там растет только полынь, да и то, лишь когда ветер с моря приносит дожди. Вода мертвая, он говорит. В ней нельзя даже купаться. А ветер разносит от нее соль, которую тоже нельзя есть. Она горькая и ею можно отравиться.