Парламентер ответил не сразу. Паша без труда читал на его лице борьбу недоверия с желанием спасти себя и других от расправы.

— Нам нет дела до чужого имущества, — наконец выговорил тот. — Но насчет всего остального я должен посоветоваться с собратьями по оружию.

Паша ухмыльнулся и перекинулся взглядом с ближайшим санджак-беем. Ему ли, владетелю миллионов людей, не знать какое решение примут бунтовщики? Чувство самосохранения довлеет над всеми остальными чувствами, как бы они сильны не были: ненависть, любовь, месть и алчность — всё это ничто по сравнению с непреодолимым желанием жить. Самое ценное, чем обладает человек со дня своего появления на свет — это жизнь. И менее всего, как бы храбр и отчаян он не был, готов поступиться своим наиважнейшим достоянием.

Через недолгий промежуток времени войнуки перестроили свои ряды и угрюмо косясь в сторону тимариотов, размеренным шагом вернулись в лагерь.

Трактир находился на самой окраине Галаты. Из-за близости опорной точки караула, он пользовался популярностью среди солдат городского гарнизона. Его стены и двери носили следы бесчисленных попоек и драк, но так как вечер еще не наступил, трактир, подобно прочим увеселительным заведениям был погружен в сонное оцепенение.

Маленькое помещение пропахло запахами дешевой стряпни и пива. Солнечный свет с трудом протискивался сквозь мутные, засиженные мухами слюдяные окошки, скупо освещая грубо сколоченные столы и табуреты, покрытый не первой свежести опилками пол, и тёмную, в разводах от пролитого пива стойку. Хозяин заведения, над широкими плечами которого куце возвышалась несоразмерно маленькая голова с глубоко посаженными глазами и перебитым носом, хмуро вытирал руки некогда белым, но сейчас неопрятным полотенцем. Его объемистый живот покоился на стойке, обтянутый кожаным фартуком с карманами по бокам.

Несколько человек, по одиночке или попарно сидящие за столами, не сводили взглядов со своих полупустых кружек. Пиво, дешевое и невкусное, уже кончалось, темы для разговоров исчерпались давно, но посетители вставать не торопились. Им незачем и некуда было спешить. И потому они упорно, как бы желая измором взять соседа, продолжали сидеть, время от времени отхлебывая из кружек и произнося пустые, ничего не значащие фразы.

Входная дверь натужно заскрипела, пропуская вовнутрь еще одного посетителя. Завсегдатаи трактира дружно подняли головы, смерили вошедшего пристальными взглядами, затем разочарованно отвели их в стороны: от новоприбывшего едва ли можно было ожидать бесплатного угощения или хотя бы интересного рассказа. Посетитель прошел прямо к стойке и молча встал перед трактирщиком.

Тот бросил вытирать руки, скомкал полотенце и отшвырнул его на край стола.

— Джузеппина! — громко крикнул он в сторону кухни.

На зов из-за двери показалась худая как жердь женщина с морщинистым, преждевременно состарившимся лицом.

— Посиди здесь, — бросил ей трактирщик. — Мне нужно поговорить с уважаемым гостем.

Женщина открыла было рот для ругани, но муж сделал страшные глаза и замахнулся кулаком. Шипя как сало на сковороде, она подчинилась и подхватив брошенный ей на руки передник, пошла между столов, смахивая на пол крошки и пролитое пиво.

— Пойдемте, синьор, пойдемте, — трактирщик угодливо распахнул перед гостем дверь в боковую комнату.

Посетитель, в котором угадывался человек высокого происхождения, молча проследовал вовнутрь, снял с себя шляпу и плащ и швырнул их на стол. Затем опустился на табурет и вперил пристальный взгляд в хозяина. Трактирщик так и остался стоять на ногах.

— Что ты приберег для меня, Джованни? — спросил гость. — Какие новости?

Голос у него был глухой, с неприятно режущими нотками.

— Не знаю, что и сказать, синьор Бертруччо, — развел плечами толстяк. — Посетителей мало, доход небольшой, а налоги…..

Он сокрушенно покачал головой.

— Впору закрывать заведение.

— Плевать я хотел на твои дела, — ровно произнес генуэзец. — Я спрашиваю тебя, осла, об известиях из Константинополя.

— Что сказать, синьор, — вновь пожал плечами хозяин. — Сам-то я там не был давно. А рассказывают многое, да только кто ж поймет, где правда, а где ложь.

— Говори что знаешь.

— Ну, рассказывают, что кондотьер Джустиниани, а вместе с ним и другие важные синьоры убеждали императора сдать город туркам.

— Какой же был ответ?

— Да вроде, император сказал так, что советчики дурные ему не нужны, а если кому не по душе, то ромеи силой никого не держат.

— Значит, отказал?

— Выходит так.

— Это все правда или солдатская пьянная болтовня?

— Вот уж не знаю. Мои уши всегда открыты — что говорят, то я и слышу.

— За это тебе и платят.

— Да, синьор. Слышал еще, что у турок мор вот-вот начнется.

— Я тебя не о турках спрашиваю.

— Говорят, флот венецианцев, что на помощь городу выплыл, особенно и не торопится с прибытием.

— Это верно, — усмехнулся Бертруччо. — Адмирал Лоредано получил строжайший наказ «поспешать медленно» и не приближаться к Константинополю ранее конца июня.

Он пристально взглянул в маленькие глазки хозяина.

— Запомнил? Не забывай у себя за стойкой почаще выбалтывать это. Жена и прислуга тоже не должны держать языки на привязи.

Он усмехнулся и как бы про себя добавил:

— Венецианцы жаждут явиться в ореоле славы спасителей, но лишь когда греки и турки измотают друг друга в войне. После чего уже не составит труда растолкать ослабевших локтями и поудобнее устроится у чужого котла.

Некоторое время они молчали.

— Много ли жителей Галаты переправляются повоевать на другой берег? — вновь задал вопрос Лодовико.

Трактирщик ненадолго задумался.

— Когда как. В субботние и воскресные дни не много, чуть более двух сотен. По будням больше раза в два.

— Подеста не чинит им препон?

— Напрямую, конечно же, не позволяет. Но закрывает глаза, когда лодки отчаливают от пристани.

— Что говорят солдаты? Много ли провианта и пороха в городе?

— О каком городе спрашивает синьор? О Константинополе?

— Да, да, — нетерпеливо произнес Лодовико. — Не притворяйся глупее, чем ты есть на самом деле.

— Про то они не сказывали. Но вот….

— Говори!

— Недавно здесь сидела группа солдат, только что прибывших с другого берега. Ну, пили они как всегда, шумели. Так вот, один из них рассказывал, что после вылазки из города в тыл туркам одна из калиток в крепостной стене осталась незапертой.

Генуэзец подобрался, в глазах у него заплясал настороженный огонёк.

— Дальше! — потребовал он.

— Отразили они нехристей, пошли отдыхать. А под вечер глянь — засов-то не задвинут! Значит, любой с обратной стороны мог пролезть в город. И обнаружили это случайно, а то всю ночь до утра дверца оставалась бы открытой.

Лодовико от души расхохотался.

— Нелепый все-таки этот народ, греки, — отсмеявшись, проговорил он. — Ведь через ту дверцу турки могли проникнуть в город, перерезать стражу на воротах и распахнуть их как можно шире. Защищали город, реки крови проливали, а тут из-за чьей-то дурацкой оплошности, возьми и лишись всех плодов своих побед!

— Вот и я говорю, — ободренный смехом генуэзца, зачастил трактирщик. — Если бы кто обнаружил калитку….

— Где она находится? — перебил Лодовико.

— Что где? — растерялся Джованни. — Калитка? Я не знаю.

Бертруччо раздраженно повел головой.

— Где обычно дежурит солдат, рассказавший эту забавную историю?

— Сейчас, сейчас, — забормотал толстяк, надувая в раздумии щеки.

— Вспомнил! — хлопнул он себя по лбу. — Он же говорил! Третья башня от Калигарийских ворот.

Генуэзец взглянул на него, извлёк из-за пазухи скатанный в трубочку лист пергамента и молча развернул его на столе.

— Третья башня от Калигарийских ворот, — раздельно проговорил он, водя пальцем по карте. — Действительно, там есть незамурованная калитка.