— Этого не может быть!

Он медленно повернулся к своей свите и придворные, завидев выражение его бескровного лица, падали ниц, скрючившись от ужаса.

— Привести сюда главного садовода, — тихо произнесли бледные, стянутые в узкую полоску губы.

Стражники сорвались с места и выдернули из толпы нужного человека. Грузный старик мешком висел у них на руках: от страха ноги отказались служить ему. Швырнув его на колени перед султаном, воины встали по бокам, не спуская с него глаз.

— Где? — спросил Мехмед, тыча пальцем в стеклянные колпаки.

Старик застонал, не отрывая лица от земли.

— Я спрашиваю тебя, грязное животное, где м о я дыня?

Стражник занес ногу и отвесил могучий пинок в зад прислужника. Толстяк оторвался от земли, пролетел целый ярд и плюхнулся у самых ног султана.

— Я не слышу, что ты там бормочешь! — заорал Мехмед, отпихивая ногой содрогающееся тело.

Садовод приподнял мокрое от слез лицо и жалобно запричитал:

— Не гневайся, о свет моих очей! Я не знаю точно, но могу предположить: не далее как вчера твоим постельничим было прислано мне пятнадцать рабов для земляных работ……

— Достаточно, — оборвал Мехмед. — Привести сюда всех, кто работал вчера в этом саду.

Не прошло и нескольких минут, как полтора десятка человек, растерянно озираясь, стояло перед ним. Рабы были босы, в лохмотьях, с непокрытыми головами, на которых были грубо сострижены волосы.

Мехмед пристально осмотрел невольников.

— Спроси их, — кивнул он юзбаши, — спроси этих свиней, кто из них сожрал мою дыню.

Сотник прошелся вдоль рядов, выкрикивая в лицо каждому вопрос. Но рабы лишь недоуменно разводили руками.

— Они не понимают вопроса?

— О нет, мой повелитель, понимают, — ответил постельничий. — Все они не первый год в услужении и уже неплохо знают наш язык.

— Хорошо, — Мехмед сделал несколько шагов и остановился. — Если они не желают признаваться, тогда я сам разыщу виновного. И сделаю это так: прикажу всем поочередно вспороть животы и проверить содержимое желудков.

Повинуясь взмаху его руки, солдаты набросились на рабов, посбивали их с ног и прижали к земле.

— Начните с этого, — Мехмед указал на рослого негра, дико вращающего белками глаз.

Раб взревел, вырвался из рук и бросился бежать. Его тут же настигли, вновь повалили на землю и перевернули на спину. Двое стражников уселись ему на ноги, еще двое — прижали коленями руки. Юзбаши извлек из-за пояса нож, попробовал пальцем кривое лезвие, удовлетворенно хмыкнул и принялся за дело. Склонившись над рабом, он одной рукой уперся ему в грудь, другой — умело рассек живот. Протяжный нескончаемый вопль заполонил все пространство маленького дворика; казалось невероятным, что так может кричать один человек.

Юзбаши погрузил обе руки в кровавое отверстие распоротого живота и покопавшись, извлек блестящий сизой слизью желудок. Разрезав его пополам, он поворошил ножом содержимое и отрицательно покачал головой.

— Следующего, — кивнул султан.

Еще одного раба подняли и поволокли за вывернутые руки. Несколько обреченных стали сильно биться, подобно выброшенным на землю рыбам. Одному даже посчастливилось стряхнуть с себя солдат и схватить валяющуюся неподалеку мотыгу. Но прочие невольники не поддержали отчаянной борьбы и буянов успокоили быстро, перерезав им глотки. Над смельчаком, схватившим мотыгу, даже слегка позабавились, и хотя ему удалось проломить головы двум солдатам, его убили не сразу: сперва отсекли руки и только потом — голову.

В уютном маленьком саду тошнотворно завис запах смерти: запах сырого мяса, крови, требухи и зловоние вспарываемых желудков. Оставшиеся в живых рабы уже не кричали, а тихо стонали в смертной тоске. Те из них, кто еще не успел помутиться в рассудке, молили, каждый своего бога, чтобы останки той злополучной дыни поскорее обнаружились в желудке соседа.

Всецело поглощенный зрелищем, Мехмед не обращал внимания на свиту. Большинство сановников хладнокровно созерцало расправу, другие отворачивали лица или старались незаметно отодвинуться подальше, некоторых мучали рвотные позывы, а кто-то без сил и сознания опустился на землю. Но никому из них и в голову не могла прийти мысль удалиться прочь от этого судилища. Бесконечный животный вой стоял над той импровизированной бойней. Земля перестала впитывать кровь и из-под ног палачей, отгребающих в сторону дымящиеся внутренности, выплескивались красные густые струйки.

Нечто, отдаленно напоминающее пережеванные корки, обнаружили в желудке лишь у предпоследнего, четырнадцатого раба.

Мехмед был удовлетворен.

— Насадить труп мерзавца на кол и выставить на площади, — распорядился он, поднимаясь с табурета. — И приставить рядом глашатая, чтобы каждый знал, какая кара ждет расхитителей имущества султана! Так же поступить и с оставшимся: он видел преступление и не донес о нем.

Он брезгливо осмотрел свои забрызганные кровью сафьяновые сапожки и быстро направился к выходу.

Гонцы рассеялись по всем дорогам Малой Азии. В каждом городе, селении или кочевом становье они трижды провозглашали слова султана. Не брезговали они и еле приметными тропками, уводящими вглубь топких болот или в заоблачные выси горных пастбищ. И повсюду, куда только могли донести их выносливые кони, страстно звучал призыв к а к к ы н у — набегу.

Глашатаев окружали толпы людей и все они, от мала до велика, жадно внимали рассказам о сказочных богатствах далекого города. Гонцы уносились прочь, оставляя тлеть в душах посеянные там искры алчности и жажды легкого обогащения. Люди возвращались в свои убогие жилища, чтобы поутру двинуться в путь, поодиночке, толпами или целыми племенными кочевьями. Состоятельные отправлялись в дорогу конными, в сопровождении слуг и повозок с дорожным имуществом; кто победнее — шли пешими, пристегнув к поясу саблю или лук с колчаном, с котомками за спиной, в которых болтались их скудные пожитки. Многие имели при себе лишь палки вместо посохов и пустые мешки для сбора добычи. Шли землепашцы, скотоводы, пастухи, батраки и нищие; шли бродяги, калеки, беглые рабы и даже женщины с малыми детьми за спиной. Шли все, кто мог идти, кого влекла надежда обрести на развалинах порушенного города свое неверное счастье.

Шли огузские кочевые народы, костяк ополчений турецких пашей. Шли уроженцы анатолийских, персидских, сирийских земель и южного Кавказа. Шли многие прочие племена и народности, названий которых не сохранила история. Все они именовали себя аккынджы — участники набега — и были преисполнены гордостью и нетерпением.

Греческое слово «истамполи» («к городу»), произносимое турками как «истамбул», звучало на разных языках, порой теряя смысл и искажаясь до неузнаваемости. Часто, завидев богатый город, аккынджы с радостными воплями устремлялись к нему и бестолково карабкались стены, до тех пор, пока не убеждались в своей ошибке. Но и тогда отвадить их было непросто — они требовали выкупа с горожан, держа себя с каждым днем всё агрессивнее. Население деревень бежало от них, как от чумы; скрывалось за высокими гребнями замков и крепостей. Специально разосланные османскими властями отряды конной полиции отгоняли алчущих от городов и под конвоем сопровождали их к Анкаре — месту сбора ополчения. Одновременно туда же подтягивались сведенные в полки пешие части нерегулярных турецких войск — азапы, яя, тимариоты и джебели. Отдельным станом расположилась конница — мартеллосы, мюсселемы и сипахи.

На огромном, в охват человеческого глаза пространстве выросло целое море шатров, походных кибиток и шалашей. Пригнанные кочевниками стада овец и коз, сожрав в одночасье траву на лугах, наполняли окрестности голодным блеянием; по утрам дым ногих тысяч костров стелился по земле, подобно густому туману. Султанская полиция — чауши — не знала покоя, без устали вмешиваясь в то и дело возникающие столкновения — из-за пастбищ, колодцев, водоемов — и стараясь не допустить разрастания стычек в межплеменную резню.