— Турки не осмелятся напасть на Константинополь! — в голосе купца звучала робкая надежда.

Генуэзец рассмеялся хриплым каркающим смехом.

— Кто же им помешает? Они осмеливались нападать на целые страны, владеющие сильными войсками и многочисленным населением. И покоряли их, синьор подеста! А что осталось от Византии? Дым былого могущества и дряхлые стены опустевшего города.

Подеста вскочил с места и заходил по комнате, покачиваясь и ломая себе руки.

— Это конец…. конец всего, созданного с такими трудами! За что Всевышний карает нас?!

— За вашу жадность и самонадеянность, — охотно ответил гость, наливая себе третий кубок.

— Не нужно так убиваться, синьор Ломеллино! В конфликте императора с турками колония останется в стороне и будет преспокойно набивать карманы, выворачивая их поначалу у побежденных, а затем и у победителей.

— А если султан в первую очередь обрушится на нас!? — вскричал подеста, не обращая внимания на издевательский тон собеседника. — Ведь у Галаты нет могучих стен Константинополя. Гарнизон ее слаб, а командиры наёмников продажны, как непотребные девки!

— Золото творит чудеса. В крайнем случае отделаетесь надлежащим выкупом. И еще одно сообщение, равносильное приказу: наши соотечественники должны быстро и неприметно извлечь вклады не только из византийских, но и венецианских торговых домов. Так как по некоторым сведениям война Венеции с султанатом начнется вскоре после падения Константинополя.

— Это достаточно серьёзный шаг, чтобы я или кто-либо иной мог бы взять на себя ответственность, — возразил Ломеллино. — Мне нужны веские гарантии, что это будет оправданно в дальнейшем. А перстень…. Он всего лишь вызывает доверие к твоим словам, но не более того.

Бертруччо искоса взглянул на него, вытянул из внутреннего кармана камзола свернутый в трубку пергамент и бросил его на стол.

— Этот документ многое скажет посвященному человеку.

— Сдается мне, — добавил он в полголоса, — что именно за ним, а не за моей скромной персоной гонялись те незадачливые убийцы.

Подеста взломал печать и быстро пробежал глазами по тексту. Шумно вздохнул, внимательно перечитал заново, затем приблизив пергамент к пламени свечей, принялся дотошно изучать подписи и печати под ним.

— Надеюсь, подлинность сомнений не вызывает? — осведомился гость.

Подеста отрицательно покачал головой и поднял глаза на посланника.

— Синьор не возразит, если я оставлю документ при себе?

— Синьор возражает, поскольку этот документ обязан сопровождать его повсюду.

Ломеллино пожал плечами и с видимым сожалением вернул пергамент владельцу.

— Что предпримет магистрат в ближайшее время? — спросил он.

— Республика не заинтересована в падении Византии: с османами договориться о свободной торговле будет значительно сложнее. Сенат согласен на бесплатный провоз всех желающих сразиться под стенами Константинополя. Но я сомневаюсь, что их наберется значительное число.

В наступившей тишине слабо потрескивало пламя свечей и мерно капал на поддон расплавленный воск.

— Возможно ли, что город сдастся без борьбы? — прервал молчание генуэзец.

Ломеллино сделал отрицательный жест.

— Пока у власти император Константин, это не произойдет.

— Жаль. Некоторые проблемы отпали бы сами собой.

Подеста не сводил с гостя глаз.

— Не знает ли синьор Бертруччо что-либо о намерениях святейшего престола? Не готовится ли новый крестовый поход на неверных?

— В Европе самоубийц становится все меньше.

Ломеллино отпил глоток из кубка.

— Тогда нам остается одно — надеяться на милость Божью.

Ответа не последовало. Купец заговорил вновь, убеждая скорее себя, чем собеседника.

— Уже дважды османы подступали к стенам города и оба раза уходили ни с чем. Господь не оставит нас в беде!

— Господь не оставит нас в беде….- как эхо отозвался гость, поднимаясь на ноги.

— Я устал, почтенный. Устал так, что тебе и вообразить непросто. А утром у меня еще немало срочных дел. Прикажи застелить постель, сегодня я заночую у тебя.

— Я проведу тебя в свою опочивальню, — засуетился подеста, направляясь к выходу. — Мне до утра нужно многое закончить, а сведения, полученные от тебя, при всем моем желании, не дадут сомкнуть глаз не одну последующую ночь.

Держа подсвечник в вытянутой руке, он пошел впереди освещая гостю дорогу и часто оглядываясь назад. Пройдя вдоль узкого коридора, он остановился перед дверью и приглашающе распахнул ее настежь.

— Если мое скромное ложе устроит синьора посланника, то я прошу его отдыхать спокойно до тех пор, пока неотложные дела вновь не призовут его к себе.

Генуэзец без церемоний повалился на широкую кровать, не снимая ни запыленного камзола, ни покрытых грязью сапог.

— Если синьор Бертруччо пожелает, — купец остановился в дверях, — то утром Пьеро проведет его до того места, какое синьору угодно будет назвать.

— Нет, благодарю, — ответил тот, безуспешно пытаясь подавить раздирающую рот зевоту. — В соглядатаях я не нуждаюсь.

И прежде чем подеста успел на несколько шагов удалиться от двери, он услышал приглушенный храп генуэзца, по-видимому и впрямь смертельно уставшего, давно не имевшего нормального отдыха. Ломеллино повернулся к двери и недобро прищурил глаза.

— Не нуждаешься в соглядатаях, не так ли? Вскоре ты убедишься, что обложен достаточно плотными сетями и вряд ли легко выпутаешься из них. Люди Феофана редко упускают добычу.

Тяжело ступая, он вернулся в свой кабинет и до самого утра обдумывал эти неожиданные и безрадостные вести.

Утреннее солнце окрасило в нежно-розовый цвет пушистые облака, пробудило птиц на ветвях деревьев. Громкий щебет наполнил воздух. Рассвет, набирая силу, вытеснил остатки ночной мглы из переплетения улиц.

Царственный город медленно просыпался от дремы: стали раздаваться голоса людей, звуки отворяемых ставен и дверей. Застучали на булыжнике окованные железом колеса арб и телег; заскрипели оси груженных повозок, перебиваемые дробным стуком копыт ослов и мулов. Тяжело топоча, ночная стража удалилась на покой, уступая улицы и площади во владение толпам торговцев, мастеровых и разносчиков овощей.

У городских ворот, в скоплении селян, направляющихся в Константинополь, возникла небольшая заминка: шестеро всадников в запыленных кольчужных костюмах уверенно расталкивали лошадьми толпу простолюдья. Городская стража преградила было проезд, но дюжий десятник, взглянув в лицо головного всадника, сделал своим воинам разрешающую отмашку рукой. Маленький отряд миновал городские ворота и рысью устремился к центру столицы.

— Кто это? — один из стражников приблизился к командиру и кивнул в их сторону головой.

— Видать, какие-то важные птицы?

— Послушай, умник, — перед подчиненным десятник не счел нужным скрывать дурного настроения, — занимался бы ты своим делом. А если и впредь тебе повстречаются эти люди, постарайся не встревать у них на пути.

— Эй, хватит там копаться! — заорал он на кучку селян, пытающихся растащить сцепившиеся колесами телеги. — Долго будете загораживать проезд? Быстрее шевелитесь, я вам говорю!

Десятник зашагал вперед, щедро награждая тычками попадающих под руку людей.

Оборванный старик, удобно устроившись на пересечении двух улиц, просительно тянул руку к прохожим. Кое-как прикрытое лохмотьями тело сотрясалось в мелком ознобе, то ли от прохлады раннего утра, то ли от старческой немощи. Удлиненное иссохшее лицо с полуприкрытыми гноящимися глазами не выражало ничего, кроме терпеливого ожидания и безропотного покорства судьбе. Плаксивым монотонным голосом он тихо и невнятно бормотал себе под нос заученные слова, пытаясь высмотреть крупицу сострадания в проплывающих мимо него лицах. Сострадание, сильно смахивающее на брезгливую жалость, порой оборачивалось звенящей на камнях монеткой и тогда старик ловил ее опрокинутой горстью руки, как ловят дети полевых цикад.

Эти металлические кружочки много значили для него: они ненадолго воскрешали то единственное, что еще удерживало нищего в его никчемной жизни — его воспоминания. На эти монетки (когда их соберется с полпригоршни) в ближайшей таверне ему нальют пузатый кувшинчик вина; немного, всего лишь на пару десятков глотков. И это вино, невыдержанное и кислое, разольется по жилам подобно горячей неугомонной крови, встряхнет и напружинит дряхлые мышцы и он вновь ощутит в своем теле былую силу и молодой задор. Прошлое воскреснет и окружит его веселым хороводом призраков, давно уже канувших в небытиё. Он застучит кулаком по столу, затянет надтреснувшим голосом боевую песнь и станет окидывать окружающих вызывающим взглядом, требуя к себе внимания и уважения.