Огромные клубы пыли медленно расползались над местом схватки, скрывая происходящее от взглядов окружающих. Прибывшие на подмогу турецкие всадники, не в силах распознать неприятеля, растерянно топтались на месте, со смятением на лицах вслушиваясь в ужасающие звуки сражения. То и дело из пылевой завесы вырывались кони с пустыми седлами на хребтах и дико храпя, с налитыми кровью глазами, неслись прочь, не разбирая дороги.

Роман, находящийся в первых рядах построения, не уберегся: округлый шлем, поначалу неплохо защищавший от вражеских клинков, просел под ударом палицы тимариота и съехал вперед, закрывая глаза. Упругий кожаный наголовник смягчил тяжесть удара, но сотрясение было так велико, что у сотника на мгновение помутилось в голове. Полуоглохший от удара, полуослепший от сдвинутого забрала, он некоторое время разил мечом наугад, затем улучив момент, локтем возвратил шлем на место.

Что было потом, он помнил плохо. В яростной сече, на фоне беспрерывно колышущегося моря рук, голов и спин, заносимого оружия и оскаленных лошадиных пастей, то и дело всплывали у него перед глазами размытые от быстрых телодвижений силуэты неприятельских бойцов в остроконечных шлемах. И тогда он во всё плечо замахивался мечом и….. Рука, в короткий срок привыкшая убивать, наносила ряд безошибочных ударов.

От недостатка воздуха под тесным забралом он задыхался; смешанный с пылью горячий пот разъедал глаза, кровь громко шумела в голове и звоном отзывалась в ушах. А может то был звон скрещиваемых клинков? Роман не знал. Он и не думал об этом, как не думал ни о чём другом. У него не оставалось времени даже на самые простейшие мысли. Он успевал только отбивать наскоки вражеских наездников и вкладывать всю силу в ответные удары.

Основная тяжесть сражения легла на рыцарей головного отряда. Не менее десятка турок, теснясь и отталкивая друг друга, наседало на выдвинувшегося вперед Кантакузина. Щедро раздавая по сторонам удары тяжёлого шестопёра, непобедимый, как герой из древних преданий, он упорно расчищал себе дорогу в плотном скоплении неприятеля. Закованный с ног до головы в броню, в глухом шлеме с узкой прорезью для глаз вместо забрала и со стальными выростами особой формы рожек по бокам, в которых то и дело застревали или ломались вражеские клинки, он был неуязвим для копий и мечей. Его могучий рыцарский конь грудью опрокидывал легконогих турецких лошадей, подминал под себя сброшенных наземь всадников.

Клин византийской конницы всё глубже взламывал строй тимариотов. Не в силах пробить латы горожан, турки обращали оружие против их лошадей. Но и это приносило мало пользы — кони надёжно были защищены кожаными попонами с нашитыми на них стальными полосами.

Тела убитых османских воинов густо покрывали поле битвы. Ни одно войско, как бы не были храбры и отважны его воины, не выдержало бы столь чудовищного избиения: тяжёлые мечи византийцев разили без промаха и без пощады, шутя разрубая кожаные доспехи степняков. Оружие тимариотов бессильно было против врага — тонкие клинки сабель и ятаганов не способны были состязаться с железом панцирей и зачастую просто разлетались от ударов.

Вскоре, несмотря на свой более чем десятикратный численный перевес, полки турецкой конницы дрогнули и поползли в стороны, спасаясь от полного истребления. Заметив отступление, горожане усилили напор и турки, вконец расстроив ряды, обратились в беспорядочное бегство.

Не понеся серьезного урона, византийцы продолжили путь к северной оконечности города и въехали в столицу через Адрианопольские ворота.

Роман, оглушенный ударом вражеской палицы, до конца сражения полностью оправиться так и не сумел. Когда схлынул душевный подъём, вызванный яростью и опьянением боем, и опасность осталась далеко позади, он ощутил подступившую к горлу тошноту и постепенно нарастающее головокружение. Хотя в глазах временами темнело, а уши наполнял неприятный звон, он не слезал с коня и даже находил в себе силы отвечать на улыбки и приветствия горожан.

«Только бы добраться до кровати», — думал он, крепко сжимая коленями округлые бока коня.

Костёр, в который более не подбрасывали дров, медленно угасал, постреливая напоследок пучками искр. Стефан зевнул, потянулся, на лету подхватил сползающую с плеч куртку и поднялся на ноги. Несколько человек, войнуков из сербского полка, в кружок сидящих у костра, повернули головы в его сторону.

— Спать? — лениво осведомился один из них.

— Притомился сегодня. Да и поздно уже — за разговорами полночи пролетело.

— Верно, отдыхай. Завтра начинать по новому.

— Это уж точно. — откликнулся кто-то. — Турки нас в покое не оставят. Вновь, как скотину, погонят на приступ.

Стефан махнул рукой и направился к почти неразличимым в темноте повозкам. Он шел медленно, глядя себе под ноги и стараясь не наступить на лежащих вокруг людей, устроившихся на ночлег прямо на голой земле. Дойдя до телеги с пожитками односельчан, он тихо чертыхнулся: все места под днищем повозки были заняты. Досадливо бормоча себе под нос, он отошел в сторону, нащупал ступнями небольшое углубление между двуми кочками, поплотнее запахнул вокруг тела длиннополую меховую куртку и лег на землю, положив руку под голову. Впоследствии он так и не смог припомнить, как долго он проспал. Пробудившись от толчка в плечо, он испуганно дёрнулся, попытался было вскочить, но быстро передумал: острое лезвие, режущим краем приставленное к горлу, уложило голову обратно.

— Тихо, — властно произнёс незнакомый голос. — Не вздумай трепыхаться или звать на помощь.

Стефан только и смог в знак согласия слегка кивнуть головой. Холодея от страха, он плотнее вжался затылком в землю, стараясь ослабить нажим железа на кадык.

— Кто ты? Что тебе нужно? — шепотом попытался он вступить в переговоры.

— Не торопись, — предостерёг незнакомец. — Вскоре узнаешь всё, что я сочту нужным тебе сообщить.

Он оглянулся по сторонам, мгновение помолчал, затем продолжил:

— Помнишь ли ты своего старшего брата?

— Йован? — войнук растерялся.

Чуть приподняв голову, ровно настолько, насколько позволило это сделать лезвие ножа, он пристально, до боли в глазах, стал вглядываться в неразличимые в темноте черты лица незнакомца.

— Йован, ты ли это? Но нет, у тебя другой голос, выговор чужака….

— Ты прав, я не Иоанн…..

Только сейчас войнук обратил внимание на своеобразное, с заметным чужеземным акцентом, произношение незнакомца.

— Твой брат отважно сражается в защиту Святой Церкви и уже успел покрыть своё имя почётом и уважением. Третьего дня копьё нечестивца ранило его в грудь. И хотя сейчас его жизнь вне опасности, за ним неусыпно наблюдают монахи при госпитале монастыря Святых Апостолов.

Стефан молчал, не зная, что ответить.

— Ты же в то время, не щадя своих сил и жизни, прислуживаешь подсобникам дьявола, позоришь славное имя своего брата.

— Неправда! Я не хотел, меня заставили. Если бы я не пошел с нехристями, они отняли бы у меня мою землю, забрали бы детей и пустили по миру стариков-родителей. А то и попросту продали бы нас в неволю.

Он еле сдержал стон. Затем осторожно дотронулся кончиками пальцев до лезвия кинжала.

— Убери нож, я не закричу, — жалобно попросил он.

Незнакомец, судя по выговору — грек, отнял руку. Стефан сел и бережно ощупал шею.

— Йовану хорошо, — принялся оправдываться он. — Мой брат не любил труда и всегда искал лёгкой жизни. И потому, едва ему минуло семнадцать лет, он ушел с отрядом ландскнехтов, навсегда покинул земли предков. Я же остался, чтобы было кому ходить за скотиной, валить лес, в поте лица обрабатывать надел. Выбивался из сил, чтобы прокормить стариков, а затем и свою семью.

Он всхлипнул от жалости к самому себе.

— За что мне выпадают одни лишь несчастье? Ведь это так просто, отбросить свои корни и жить перекати-полем.

— Довольно болтовни, — оборвал его грек. — Я здесь не для того, чтобы слушать твоё нытьё.