Смуглолицый солдат подскочил к бездыханному телу, наотмашь рубанул саблей по лицу упавшего и, удостоверившись таким образом в его смерти, помчался дальше, вперед, навстречу ожидающему его богатству — золоту, ценностям, рабам.

Так, или почти так, окончил свои дни последний император Византии.

Наследник царской династии Палеологов, один из наиболее мужественных и несгибаемых венценосцев в истории Империи, Константин XI всю свою жизнь посвятил борьбе с османскими завоевателями. На протяжении многих лет он безуспешно пытался сплотить вокруг себя тех, кто в силу собственного малодушия не мог или не желал понять опасность тактики выжидания, терпимости к врагу, разрушающего, подминающего под себя основы прежнего жизненного уклада. Человек незаурядного ума, энергии и способностей, он делал все, что было в его силах. Но пробудить совесть, накрепко уснувшую в людях, так и не сумел.

В день решающей битвы, преграждая путь прорвавшимся в город полчищам врага, он погиб, как и подобает воину-государю, правителю древнего и славного своей историей народа.

Клубы серо-черного дыма поднялись и зависли над западной границей города. Медленно раздаваясь вширь, они ползли, гонимые ветром, на еще не охваченные пожарами кварталы столицы. Ужас и смятение овладели жителями Константинополя. Тревожные вести летели со скоростью молнии. Взывая к небесам, гулко и беспомощно звонили церковные колокола, в тщетной надежде моля Всевышнего о защите. Но Бог в те дни позабыл о милосердии.

Обычно затихавшие на время штурма городские улицы ожили и наполнились тревожным гулом. Неспокойно ржали и брыкались запрягаемые лошади и мулы, блеяли позабытые в скотных дворах овцы и козы. Слышался перестук дверей и ставен окон, тоскливо выли псы, женщины бестолково метались из стороны в сторону, причитая на все голоса и таская за собой испуганно ревущих детей. Те, кому посчастливилось достать подводу с лошадьми, сбивались с ног, вынося из жилищ свои немудреные пожитки; другие на тачках или на своих спинах волокли к пристани всё, что только можно было унести.

Людские ручейки вытекали из улиц и переулков, сливались на площадях в единый поток и обегая препятствия и заторы, вновь дробились на части, стремясь как можно скорее добраться до спасительной гавани.

В невообразимой суматохе муж терял жену, а мать — детей. Несмолкаемый гомон стоял над толпой, панический страх превращал людей в полуживотное стадо. Стараясь не отстать от молодых, проворно ковыляли старики и калеки; двое отроков, кряхтя от натуги, несли на руках престарелую мать; простоволосая девица металась в толпе и заглядывая встречным в лица, громко звала по имени малолетнего брата. Полусвихнувшийся проповедник с ногами взобрался на каменную тумбу и вещал с нее, как с амвона, о скором пришествии Судного дня. Неподалеку от него жалобно хныкала потерявшаяся девчушка лет шести, одной рукой вцепившаяся в тряпичную куклу, другой — размазывающая по щекам слезы вперемежку с грязью. Мимо них, не останавливаясь, шли, брели, бежали люди, на чьих лицах уже застыла маска страха и тупого отчаяния.

Всё живое бежало от смерти и несмотря на безысходность, упорно не желало умирать.

Но Город еще жил и продолжал сражаться. Несмотря на бегство малодушных, немалая часть простолюдья столицы готова была драться насмерть. Улицы Константинополя быстро заполнялись людьми. Влив в себя отступающие от крепостных стен отряды ополченцев, остатки горожан преградили путь врагу. Разгорелась беспощадная битва, в которой обе стороны далеко шагнули за грань человечности. Каждая улица, переулок, дом, доставались врагу лишь после долгой и ожесточенной борьбы. Горожане, не имеющие под рукой боевого оружия, дрались чем придется; метали во врага кухонные ножи, топоры, вертела; забрасывали турок вывернутым из мостовой булыжником; обрушивали с крыш тяжелые балки, поленья, черепицу; лили из окон кипящую воду и нечистоты. Укрывшиеся в городе селяне вооружились вилами, цепами и распрямленными косами; безоружные выдергивали дреколье из оград и наскоро заострив концы, присоединялись к товарищам. Прославленные, наводящие ужас на весь цивилизованный мир османские воины, с неимоверными усилиями овладевшие стенами Константинополя, гибли теперь под натиском разъяренных горожан, бесстрашно бросающихся на защиту своих жилищ.

Продвижение турок заметно приостановилось, а кое-где и повернуло вспять: мало кому была привлекательна резня с отчаявшимися, доведенными до крайней степени исступления людьми, сознающими к тому же, что настал их смертный час. Что может быть горше и позорнее для ратников Аллаха, чем пасть в самом конце сражения от рук презренного «живого товара», среди которого, к тому же, немалую часть составляли женщины и неокрепшие подростки?

Рукопашная битва разрасталась, охватывая районы Ливадии и Аврелианы. И может еще можно было отразить врага, если бы разбитые ворота не впитывали в себя подобно губке все новые и новые полчища аккынджи.

Кантакузин застонал и приоткрыл веки. Прямо перед глазами высилась неровная, покрытая растрескавшимся слоем штукатурки, белёная стена жилого дома. Он перевел взгляд вверх: сквозь застилающую небо черную пелену дыма тускло светил медно-красный диск солнца.

«Где я? Куда подевались остальные? «- стратег многое бы отдал за ответ на эти два простых вопроса.

Он попытался было встать, но тут же скрючился от острой боли в бедре. Схватившись за пояс, он с облегчением нащупал рукоять запасного меча и обнажив его, опираясь на клинок, как на костыль, с трудом поднялся во весь рост. Бросив взгляд по сторонам, он понял, что находится на незнакомой узкой улице, совершенно безлюдной, окна домов на которой были наглухо закрыты деревянными ставнями.

Димитрий прислушался. Откуда-то издалека доносились крики и шум сражения.

Стальной обод шлема подобно тискам сдавливал голову. Стратег расстегнул кожаный ремешок, сорвал с себя шлем и бегло осмотрел его. Вся левая сторона была смята и вогнута вовнутрь, по-видимому от сильного удара палицей или секирой: меч не мог оставить такого следа. Один из защитных рогов был отрублен напрочь, другой — зазубрен и свернут в сторону.

Скорее всего, оглушенный сыплющимися отовсюду ударами, Кантакузин на какое-то время потерял сознание и перепуганный конь вынес обмякшего на его спине всадника из гущи схватки, сбросил наземь на одной из дальних улочек города.

Боль в ноге не отпускала его. Стратег взглянул на бедро и досадливо поморщился: одна из стальных защитных полос на кожаной брючине сорвалась от скользящего удара сабли и именно в это уязвимое место врезался второй удар вражеского клинка. Кантакузин задрал кольчугу, оторвал лоскут от нательной рубахи, скомкал его и просунул под рассеченную как бритвой брючину. Похоже, кровотечение удалось на время приостановить и он, с трудом переставляя ноги и опираясь на меч, медленно побрел вдоль улицы.

Дойдя до перекрестка, стратег остановился: в сотне шагов от него возвышалось мрачное здание Арсенала. Оно еще не было захвачено врагом: у открытой двери в створе ворот стояло несколько ромейских стражников. Сжимая в руках алебарды, они тревожно озирались, прислушиваясь к звукам надвигающегося сражения. Признав в приближающемся к ним человеке Кантакузина, двое из них подбежали к стратегу и заботливо подхватив его под руки, почти понесли его на себе к воротам.

— Что происходит в городе, мастер?

— Где турки? Далеко ли они?

— Жив ли василевс? Где он?

Но стратег на все вопросы отвечал молчанием. Те же самые мысли мучили его не меньше, чем стражей.

Неожиданно дальние крики усилились и стали быстро приближаться. Солдаты повернули головы и обмерли: с другого конца улицы широким потоком неслись к ним мусульманские воины в блестящих кольчугах.

— Ну-ка, живее! — заорал стратег во весь голос. — Всем войти в ворота!

Он задержался у входа, проталкивая вовнутрь здания растерявшихся солдат. Массивная дверца уже захлопывалась, когда последний из воинов подпрыгнул и переломившись надвое, рухнул прямо между створами. Его судорожно сведенные пальцы заскребли спину, пытаясь дотянутся до стрелы, глубоко засевшей в позвоночнике.