Вражеское судно быстро приближалось. Турецкие воины вопили и бесновались, осыпая ромеев стрелами, копьями и топорами. Флатанел бросился на корму и оттолкнув рулевого, сам всем телом навалился на перекладину руля. Толстое дерево бруса протестующе заскрипело, выгнулось дугой, грозя переломиться, и «Святой Павел», чудом избежав столкновения, прошёл всего лишь в нескольких саженях от турецкого корабля. В это мгновение критянин, опасно перегнувшись через перила, поджёг пороховую заглушку цилиндра-сифона.

Раздался приглушенный взрыв, сменившийся затем чудовищным гулом и свистом. Гигантский язык огня ударил в борт неприятельского судна, расцвёл на нём грозным пламенным цветком. Ревущая огненная струя сметала с палубы людей, мгновенно прожигала канаты и паруса. Почерневшие от страшного жара борта тут же воспламенились и сквозь треск и гудение начавшегося пожара стали слышны дикие вопли моряков, живыми факелами бегающих по палубе.

Белая пена выступила на губах султана, когда он увидел гибель своих лучших кораблей. С яростным криком, он пришпорил коня и направил его в море, где всего лишь в двух сотнях саженей от кромки воды кипела жестокая битва.

Но уже через несколько шагов лошадь стала захлебываться в волнах, поднятых сражающимися кораблями и вымокший до нитки султан был вынужден вернуться на берег. Вместе с ним возвратились обратно и сановники его свиты, не по доброй воле принявшие вслед за своим господином морские ванны.

— Смелее, воины Аллаха! — кричал, срывая голос, Мехмед. — Смелее, провались вы в пасть сатане!

В отчаянии он сорвал с головы тюрбан и спрятал в нём лицо. Затем вновь принялся кричать, взывая к мужеству своих моряков. Неподалёку от него на берег выполз турецкий матрос с потопленного судна. Вода ручьями текла с него, мокрые шаровары облепили худые ноги, лицо ещё кривилось от пережитого ужаса. Шатаясь от усталости, он рухнул на колени, вознося хвалу Аллаху за своё чудесное спасение. Но не успел он произнести и двух слов, как подскочивший султан перегнулся с коня и одним ударом снёс ему голову. Голова откатилась на два шага и немного покачавшись, застыла на мокром песке, не сводя с Мехмеда скорбного взгляда остекленевших глаз.

— Вот что ждёт каждого, кто отступит в бою! — вопил Мехмед, потрясая окровавленной саблей. — Бежавший жизнью заплатит за свою трусость!

Он снова бросился в море, страшными угрозами посылая своих капитанов в бой.

Еще не пришедшие в себя от сильного отпора, командиры турецких галер вновь направили свои суда вперёд, стремясь отсечь генуэзские корабли от византийцев и поотдельности расправиться с врагом. Но это им не удалось. «Святой Павел» свирепо огрызался ядрами и огненными зарядами, заставляя даже самых отважных отворачивать в сторону. Тогда вперёд устремилась бесчисленная флотилия феллук, до того благоразумно пережидающих битву гигантов. И если предыдущее сражение походило на схватку медведя с волчьей стаей, то последствия этой атаки наводили на на память библейскую причту об избиении младенцев.

Остроносые плоскодонки подпускались вплотную и только потом, в упор расстреливались из орудий — один залп картечи пускал на дно сразу несколько феллук. Даже тем, кому посчастливилось невредимыми доплыть до кораблей христиан, это не приносило удачи: турки не могли преодолеть высоких бортов, с которых к тому же обрушивалось на их головы всё, что имело хоть какую-то тяжесть и годилось в качестве метательных снарядов. Под хруст проламываемых черепов, оставляя на бортах отсечённые руки, атакующие валились вниз, переворачивая свои неустойчивые суденышки.

Турецкие галеры бросились на выручку, но огневая мощь христиан по-прежнему держала их на почтительном расстоянии. Стоило неприятелю приблизится, как спаренные цепями чугунные ядра вновь начинали рвать паруса, ломать мачты и проделывать большие безобразные дыры в обшивке корпусов. Свинцовая картечь генуэзцев свирепо свистела над палубами, унося сотни жизней; чадящие языки греческого огня, подобно пятнам проказы расползались по воде, поджигая всё новые и новые суда османов. Акватория прибрежного участка кишела тонущими людьми, чьи взывающие о помощи, полузахлебывающиеся выкрики не слышал и не слушал никто.

Солнце уже давно миновало зенит, но морская битва не утихала. Четыре корабля, подобно тарану, уверенно взламывали строй турецких галер, прокладывая себе путь к спасительной гавани Золотого Рога.

Устрашенные греческим огнем, под градом камней, ядер и пуль, спасаясь от полного уничтожения, турецкие галеры отвернули во второй раз.

Ликованию византийцев на Морских стенах Константинополя не было предела. На глазах у всех маленькая эскадра прокладывала себе путь в густом скоплении вражеских кораблей, из которых не менее полутора десятка галер уже горело или тонуло в море, а остальные беспорядочно сновали из стороны в сторону, как птицы в переполошенном курятнике.

Горожане радостно обнимались и покатываясь со смеху, указывали пальцами на противоположный берег, где металась, беснуясь от ярости, маленькая фигурка верхом на белом скакуне. Некоторые, повернувшись к берегу спиной, спускали штаны и показывали врагу свои голые зады, подпрыгивая и похлопывая по ним. Столь неприкрытое глумление вызывало у турок яростные крики и, теряя головы от злости, они пытались дометнуть до стен копья и стрелы. Но расстояние было слишком велико.

Торжествующее выражение не покидало лицо василевса. Еле сдерживая улыбку, он повернулся к Луке Нотару.

— Когда корабли приблизятся, прикажешь опустить Цепь на один пролёт и выслать в поддержку пять галер под началом Тревизано.

— Это слишком опасно, государь. Османские корабли только и ждут момента, чтобы прорваться в залив.

— Что же ты предлагаешь? Бросить наших храбрецов на произвол судьбы?

— Отнюдь. Корабли укроются в гавани Феодосия: подступы к ней простреливаются с башен и там они будут в полной безопасности. С наступлением же сумерек, под защитой стенных камнемётов, они проследуют вдоль берега до входа в Золотой Рог, где их и примут под конвой венецианские галеры.

— Мне нравится твой совет, — согласился василевс.

Предложение Нотара было хорошо продуманным, но довести его до сведения сражающихся мореходов оказалось непростым делом: на кораблях не замечали отчаянных усилий сигнальщиков на башнях или, в горячке боя, просто не успевали расшифровать условные знаки разноцветных флажков.

Турки предприняли ещё одну бесполезную попытку сломить сопротивление христиан. Палда-паша сорвал себе глотку, пытаясь собрать вокруг себя разрозненные корабли, вдохнуть боевой дух в объятые паникой экипажи судов. Он взывал к доблести и мужеству, обещал награду или смерть на колу и на плахе, напоминал о радостях битвы и об ожидающем смельчаков загробном блаженстве. Его бирема, как ткацкий челнок, сновала сновала вдоль линии боя, с каждым поворотом увлекая за собой всё больший хвост галер с оправившимися от растерянности командирами. Османские суда сгруппировались и вновь, мешая и преграждая путь друг другу, помчались на уже изрядно потрепанные корабли христиан.

Атака захлебнулась точно так же, как и в предыдущие разы. Поспешное отступление увлекло за собой и бирему предводителя, который, стоя на мостике, осыпал проклятиями трусость своих подчиненных.

— Да падут на ваши головы все кары небесные! — вопил он, размахивая кривым отточенным мечом. — Но если даже Аллах простит, то я вам никогда не спущу!

— Ах ты, собака болгарская! — прошипел капитан одной из удирающих галер, которая как раз проплывала мимо адмиральского судна. — Прикинулся правоверным, чтобы руками нечестивых истреблять нас?

Он выхватил у солдата пращу, вложил в неё камень и быстро завертел над головой.

Яркая вспышка боли ослепила флотоводца. Он вскрикнул, схватился за лицо и ощутил струйку крови у себя между пальцами. Мучительная боль сводила глазницу; Палда-паша понял, что свет навсегда померк в его правом глазе. Тихо застонав, он опустился на палубный настил и впал в беспамятство.