На юго-восточной части Константинополя, среди части османского флота, ещё не снявшегося с якорей, возникла паника. Экипажи спешно рубили якорные канаты и бросались за весла, торопясь поскорее уйти с дороги с рвущихся вперед неприятельских кораблей, а также турецких галер, которые преследуя врага, в слепой ярости уже не разбирая, таранили борта судов своих единоверцев, если те оказывались у них на пути.

Хотя запасы ядер и пороха быстро иссякали, «Святой Павел» по-прежнему продолжал отбиваться от врага, не щадя своей огневой мощи. Но наиболее устрашающее действие производило жидкое пламя.

Греческий огонь — оружие, на протяжении восьми веков, не раз выручавшее Империю в морских сражениях; неугасимая смесь, способная гореть на воде и под слоем песка; стараниями византийских мастеров доведённая почти до совершенства — и в тот день переломил неблагоприятный ход событий.

К трем часам полполудня сражение начало затихать. Разгром османского флота, лишенного к тому же своего предводителя, был настолько внушителен, что оставшиеся военачальники уже более не помышляли о противостоянии.

Грохоча ржавыми звеньями, часть заградительной цепи сползла глубоко в воду. К образовавшемуся проходу приблизились высланные навстречу венецианские галеры, но в том уже не было необходимости: наученные горьким опытом, турецкие суда остерегались подходить на пушечный выстрел. Византийский корабль сманеврировал, пропуская генуэзцев вперед и выпустив в сторону моря прощальный залп, последовал за ними.

Колокольный звон величаво плыл над Константинополем. Со стен ему вторило ухание пушек и торжественное пение фанфар. На башнях распускались полотнища стягов, в воду летели охапки цветов. Под звуки священной литургии ворота храма Святой Софии медленно распахнулись, пропуская процессию священослужителей, несущих впереди крестного хода икону Богоматери. При виде святыни народ опускался на колени, славил и благодарил, не спуская увлажнённых глаз с её строгого в своей простоте лика.

Четыре корабля медленно плыли вдоль Золотого Рога. Ликование горожан взбодрило измученных моряков и с их лиц ушли остатки боевого запала и ожесточенности. Вёсла с новой силой опускались в воду; солдаты выстраивались вдоль бортов, махали встречающим касками и руками; выставляли напоказ изрубленное и окровавленное оружие.

Ноги почти не держали Флатанела. Он опустился на ступеньку мостика, обеими руками снял с головы тяжёлый шлем. Случайно встретился глазами с критянином, который оседлав свою катапульту, нежно, как женщину, гладил ее по бокам.

— Где Анисим? Где этот негодный канонир? — внезапно вспомнил он. — Я задолжал ему один золотой.

Стоящий рядом адъютант заботливо баюкал свою повреждённую стрелой руку. Вопроса он не расслышал и честно в этом признался.

— Анисим. Старик. Тот самый, кто с первого выстрела подбил турецкий флагман.

Адъютант подумал и пожал плечами.

— Где-нибудь там, — равнодушно кивнул он в сторону уложенных возле мачты тел погибших. — Среди раненых и прочих я его не видел.

Капитан глубоко вздохнул.

— Жаль. Значит, награда ему и впрямь не понадобилась.

— Не надо скорбеть о нём. Его ждет высшая награда на небесах!

Священник, стоящий на коленях подле мертвых, повернул к Флатанелу свое покрытое гарью лицо, по цвету мало отличающееся от черной сутаны и значительно поднял указательный палец к верху.

На пристани солдаты еле сдерживали напор возбуждённой толпы. Каждому хотелось протиснуться вперед, дотронуться рукой до героев или хотя бы досыта насмотреться на них. Раненых заботливо укладывали на груженные соломой возки и оберегая от малейших толчков, быстро везли в госпитали при монастырях. Целый отряд плакальщиц окружил погибших. Громко причитая, они смывали копоть и кровь с холодеющих лиц, укутывали тела в белоснежные полотнища саванов. Тем же, кто мог самостоятельно передвигаться и не нуждался в срочном врачевании, на улицах устраивали торжественные встречи, напоминающие чествование триумфаторов во времена древнего Рима.

Выбрасывая в воздух клубы чёрного дыма, медленно догорали остовы турецких кораблей. Множество моряков погибло в огне и в воде; обезображенные трупы густо устилали палубы. Несколько сот несчастных ещё держалось на плаву, но их мольбы о спасении оставались без ответа. Повреждённые галеры торопились к мелководью, чтобы там, вблизи от берегов, зализать свои раны; остальные, слабо полоща веслами, бесцельно бороздили акваторию моря.

Когда, перекрывая проход, заградительная цепь вернулась на своё место, Мехмед дико взвизгнул, пришпорил коня и помчался обратно в лагерь. Ворвавшись в свой шатёр, он рухнул на ложе, в слепой ярости молотя подушки кулаками. Затем, не успев отдышаться, с такой силой ударил в гонг, что серебрянная цепочка лопнула и диск, громко звеня, покатился по полу.

— Позвать сюда всех пашей и беев! — крикнул он выросшему в дверях начальнику охраны.

Низко кланяясь, военачальники и царедворцы поочередно входили в шатёр и толпясь у входа, чуть ли не прячась за спинами друг друга, стыдливо отворачивались, стараясь не попасть под испепеляющий взгляд молодого владыки.

— Что же вы молчите? — язвительно осведомился Мехмед. — Вам наверное есть, что рассказать своему господину!

Он вскочил и подбежал к ним.

— Но я не вижу среди вас славного, победоносного Палда-пашу. Или он стал скромен соразмерно своей доблести, если не смеет показаться показаться на глаза султану?

Саган-паша приподнял голову.

— Не гневайся, о всемогущий… Мы уже послали за ним. Флотоводец вскоре предстанет перед твоими очами.

— Хорошо, — согласился Мехмед. — Мы подождём. А я пока подумаю о людях, которые меня окружают.

Томительно-долго текли минуты ожидания; в гробовой тишине стук двух десятков сердец монотонно вёл отсчёт промежуткам времени. Топот, донёсшийся от входа позволил многим перевести дух. Придворные посторонились — окружённый четвёркой янычар в шатёр ввалился Палда-паша. Его вид был ужасен: изорванный и обгорелый халат висел на нем клочьями, одна из рук была перевязана грязной тряпицей, борода и волосы курчавились, опалённые огнём, а всю правую часть лица скрывала чёрная маска запекшейся крови.

Еле держась на ногах, качаясь на каждом шаге, он приблизился к султану и с размаху рухнул на колени.

— Прости меня, о великий! Я уповаю лишь на милость Аллаха и твоё добросердечие….

В измученном голосе звучала мольба о чуде. В лицо ему полетел тюрбан одного из стражей, пущенный рукой самого султана.

— Негодяй! Смердящий пёс!! — в бешенстве кричал Мехмед, осыпая несчастного ударами тяжелого золочённого жезла.

— О, как я был глуп, когда доверил тебе командование моим несравненным флотом! Ты подло обманул, предал меня и получай за это! Получай!

— Прости меня, о повелитель…,- тихо, в полузабытии шептал флотоводец.

Не смея уклониться от ударов, он только неуклюже прикрывал руками повреждённое лицо.

— Твои корабли не могли устоять перед колдовским зельем византийцев….

— Ты предал меня! — не слыша его, твердил Мехмед.

Тяжело дыша, он отбросил булаву в сторону.

— Ты заслужил самую жестокую казнь и завтра поутру, с восходом солнца, она с нетерпением будет ожидать тебя.

— Пощады, о великий султан….- чуть слышно выдавил болгарин и рухнул на пол.

По знаку Мехмеда, янычары схватили его и за ноги выволокли из шатра.

Сановники подавленно молчали, справедливо полагая, что каждое неосторожное слово может навлечь и на них гнев султана. Но Мехмед уже успел обуздать себя. По-прежнему тяжело дыша, он вернулся к ложу и с размаху уселся на упругие подушки.

— Мой повелитель…., - раздался со стороны негромкий голос.

Мехмед поднял глаза и повернул лицо к великому визирю, от которого тут же непроизвольно отодвинулись окружающие.

— Ты что-то хочешь сказать, Учитель?

Халиль-паша в жесте покорства приложил руки к груди.

— Прости великодушно мою дерзость, если слова мои не придутся тебе по душе. Твой гнев велик и это справедливо. Но незадачливый Палда-паша не столь виновен, как это может показаться. Да, наш флот потерпел позор, но причина тому не бездарные действия флотоводца, а высокое мастерство и опыт христиан. Они сызмальства обучены ходить под парусами, мы же делаем первые шаги на море.