— А где мы сейчас?

— У Адрианопольских ворот. Да пусти же меня, женщина!

Ополченец вырвал руку и оглядываясь, поспешил прочь. Алевтина растерянно посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на крепостные стены. Семибашенный замок? Но ведь это более четырех миль к югу от Месы. Как добраться туда, у кого спросить дорогу? От бессилия ей хотелось плакать. И тут она вспомнила, что между Адрианопольскими и Полиандровыми воротами располагаются две башни, которые защищает отряд Романа. Там же должен быть и Фома, товарищ по играм ее детства.

Алевтина приняла решение. Она пошлет Фому узнать об отце, а сама останется с Романом, единственным по-настоящему близким ей человеком, опорой и поддержкой в этом непонятном, полном ужаса и боли кошмаре.

Она бросилась вдоль укреплений, машинально отсчитывая башни. Четвертая, пятая, шестая. Седьмая! А может, восьмая? Повинуясь наитию свыше, она выбрала ближайшую башню. У самой дверцы внимание Алевтины привлек человек, в неестественной позе лежащий на камнях. Что-то знакомое почудилось ей в этой изломанной, распластавшейся на стертом булыжнике фигуре. Поколебавшись, она приблизилась и заглянув в приникшее к земле лицо, вскрикнула и отшатнулась. Одним остановившимся, выбитым из орбиты глазом смотрел на нее Фома, вторая половина лица являла из себя сплошное кровавое месиво. Алевтина попятилась, осеняя себя крестом, затем повернулась и стремглав бросилась к входу в башню.

Задыхаясь от сдерживаемых рыданий, она поднималась вдоль кажущихся бесконечными лестничных проемов, пробиралась по внутреннему лабиринту переходов башни. Когда, наконец, она вышла на открытую площадку, лучи солнца, нестерпимо-яркие после полутьмы коридоров, ослепили ее. Сквозь мутную пелену проступивших слез, Алевтине на мгновение показалось, что люди, вповалку лежащие внутри замкнутого с четырех сторон пространства площадки, погружены в глубокий сон — настолько тихой и умиротворяющей была картина всеобщего покоя и неподвижности.

Она сделала шаг, поскользнулась и чуть не упала. Переведя взгляд себе под ноги, девушка коротко закричала и отпрыгнула в сторону: ступни чуть ли не по-щиколотку утопали в большой луже крови. Только сейчас, да и то не полностью, она стала осознавать страшную явь.

— Роман! — каким-то не своим, тоненьким голоском позвала она.

Стараясь не наступать на мертвых, заглядывая каждому в лицо, Алевтина прошла вдоль всей площадки. Вздрогнув, уставилась на русые пряди на голове, поникшей из-под груды мертвых тел. Волосы цветом похожи на волосы Романа, но рука какая-то страшная и чужая: верхняя часть кисти отсутствует полностью, на ее месте — полоска оголённого мяса с белыми пятнышками перерубленных костей. Конечно же нет, не может быть, чтобы это был…..

— О, Боже! — вскрикнула она и схватившись за изуродованную руку, стала отчаянно дергать и тянуть ее.

Но мертвые, казалось, не желали выпускать свою добычу.

Обессилев, Алевтина опустилась рядом с телом Романа и беззвучно заплакала.

— Девушка…., - со стороны позвал ее тусклый голос.

Алевтина медленно подняла голову.

У самого края парапета сидел человек в камзоле критского легионера. Обеими руками он зажимал себе бок, откуда, несмотря на его старания, струйками выбивалась кровь и текла между пальцами, окрашивая их в матово-красный цвет.

— Беги вниз…, - с натугой, в несколько приемов выговорил он. — Зови воинов на помощь….. нас всех перебили…. турки скоро будут здесь….

И как бы в подтверждение его слов, из-за стены взметнулись две смуглые руки, ухватились за последнюю перекладину приставной лестницы и вслед за этим в пространство между двух выступов выскочил чужеземный солдат. Мусульманин скалил зубы с зажатым между ними ножом и настороженно озирался, поводя глазами по лежащим вокруг мертвым телам. Грек в последнем усилии с криком бросился на него и враги, накрепко сцепившись, стали раскачиваться над краем башни. Затем, не разжимая рук, они полетели вниз, стиснув друг друга в предсмертном объятии.

Алевтина вскочила, подбежала к котлу, в котором глухо булькала черная нефтяная смола и вытащив оттуда объемистый ковш на длинной рукояти, сгибаясь от тяжести, быстро понесла его к краю стены. Темная нить стынущей смолы протянулась вслед за ней и оборвалась, когда девушка вылила густую жидкость на голову взбирающемуся на башню вражескому солдату. Дикий вопль сменился неразборчивым бурчанием и турок, моментально превратившийся в эфиопа, покатился вниз по лестнице, сшибая собой карабкающихся вслед.

В полном забытьи, как бездушный автомат, Алевтина металась от котла к краю башни, обрушивая на врага все новые и новые потоки горячей смолы. До тех пор, пока меткая стрела янычара не пронзила ей горло.

Узнав о бегстве генуэзцев, Константин поспешил на пристань. Он все еще не мог поверить услышанному, сгоряча возводя напраслину на Феофила. Наемники дезертировали по приказу Лонга? Нелепость, абсурд! Покинули стены вопреки его воле? Это вероятно лишь в том случае, если кондотьер мертв — будучи живым он никогда бы не допустил отступления. Но разве от раны в бедро умирают? Скорее всего, что-то напутал гонец Феофила, второпях исказив первоначальный смысл слов протостратора.

Константин прибавил шпор коню. Одни вопросы и предположения, ответ пока на них не найден. Нужно разобраться во всем самому и любыми способами вернуть генуэзцев на стены. Им мало полученных денег? Константинополь отдаст свои последние ценности. Они напуганы, помышляют лишь о спасении? Но как они могут на это надеяться, если город окружен двойным кольцом неприятеля?

Спасение заключено в победе, ландскнехты должны понять это, если разум еще не окончательно угас в них.

Чувство тоскливого бессилия охватило василевса. Почему так жесток к своим детям Всевышний? Ведь на оголенных, штурмуемых отборными султанскими войсками всего две сотни воинов Феофила! Сколько могут они продержаться? А если и венецианцы, поддавшись дурному примеру лигурийцев, отступят с позиций, катастрофы не миновать.

Маленький отряд проскочил через незапертые ворота пристани и выехал на площадь перед причалом. Неподалеку шел бой — христианские моряки отбивали атаку турецких гребных суден. Облака от пороха и горящей смолы низко плыли над водой, скрывая противоположный берег; отовсюду слышались крики и громкое ухание пушек.

Вне всяких сомнений, Джустиниани мертв, погиб на стенах. Мир праху его!

Константин не решался признаться себе, что в глубине души завидует Лонгу. Заманчиво, нет слов, не испив до дна чаши страданий, уйти в мир иной с сознанием выполненного долга. Но участь государя — не участь простого смертного. Перед Богом, перед Вечностью он в ответе не только за себя, но и за весь свой несчастный народ.

— Где галера главного генуэзца? — окликнул Франциск Толедский пробегающего мимо моряка.

Тот остановился, пару раз растерянно моргнул и ткнул рукой куда-то в сторону. Константин повернул голову в указанном направлении.

Облако серо-черного дыма застлало на мгновение корабль, остались видны лишь верхушки его длинных мачт. На одной из них, центральной, колыхался на ветру командирский вымпел. Константин вздрогнул и натянул поводья так, что железо узды в кровь разорвало губы коню.

«Лонг жив? Этого не может быть! Но почему тогда на мачте командирский флаг?»

От потрясения у василевса закружилась голова. Он пришпорил испуганного жеребца и помчался к галере.

С палубы неслись крики и торопливый топот. Стража у трапа нацелила было копья, но признав василевса, спешно отступила в сторону. Константин спешился и по убегающему из-под ног мостику поднялся на борт корабля. Суматоха на галере почти сразу же улеглась; генуэзцы замерли от неожиданности, затем стали сбиваться в толпу, недружелюбно посматривая на пришельцев.

— Командир ранен, к нему нельзя! — Доменик попытался преградить дорогу императору.

Удар кулака кастильского графа швырнул адъютанта в сторону. Доменик упал, перекатился набок, сел и заскулил, придерживая руками сломанную челюсть.