— А что в полку янычар, — он обернулся к сотнику, с надеждой ожидая ответа.

— Может и они…?

Тот отрицательно покачал головой.

— Ничего нового, господин. Под вечер была разгромлена еще одна лавка виноторговца и все это время….

— Можешь не продолжать. Хоть караул на ночь они выставили?

Юзбаши ухмыльнулся.

— Выставили, господин, выставили. Выбираясь в полночь из казарм, наш соглядатай споткнулся об одного из караульных, упал и расшиб себе колено.

— А часовой так и не проснулся? — высказал догадку бей.

— Нет, господин, проснулся. Но очень долго искал свою саблю.

Комендант повернулся к окну и с плохо скрытой неприязнью взглянул в сторону казарм султанской гвардии.

— Любому из своих солдат, уснувшему на посту я самолично отрубил бы голову.

— Да, господин.

— Вели седлать лошадей и поскорее. Я прямо сейчас отправляюсь ко двору Исхак-паши. Надо разведать планы нашего достойнейшего господина. И слуг зови, пусть несут мой новый шелковый халат, пожалованный мне самим султаном!

Неисчислимые, подобно косякам мигрирующих рыб, медленно и целеустремленно потянулись вдоль дорог Анатолии потоки людей и животных.

Время для похода было выбрано крайне неудачно — весна еще только начинала вступать в свои права. Кочевники недоуменно качали головами: выступать в набег, когда земля еще не способна прокормить даже лошадей, казалось им по меньшей мере неблагоразумным. Но увлекаемые общим течением, они шли подобно прочим, предвкушая в воображении щедрую награду за участие в походе.

Погода за сутки менялась по несколько раз. То и дело налетали холодные северные ветра и небо застилалось серой пеленой облаков, превращающей день в подобие сумерек. Когда же тучи рассеивались, слепяще-яркое солнце начинало поднимать с земли белесые дымки испарений, возвращающихся под вечер в виде дождя или всепроникающего тумана. Пропитанная влагой земля, еще покрытая местами клочьями подтаявших сугробов, превращалась под бесчисленным множеством ног в полужидкое месиво и эта серо-черная жижа, чавкающая и плюющаяся во все стороны брызгами, липкой коростой покрывала лица и одежду бредущих людей. Войска растянулись на десятки миль и порой отставшим направление указывала лишь широкая вытоптанная тропа, устланная слоем грязи, испражнений и брошенных пожитков.

На третий день пути густо повалил мокрый снег, и армия невольно приостановила движение: дороги размыло окончательно, недавние мелкие ручейки разбухли и превратились в мутные бурые потоки. От холода страдали все: на много миль вокруг невозможно было отыскать сухой валежник для растопки костров.

Промозглый воздух леденил дыхание, вытягивал остатки тепла из тел. Крепко пахло нечистотами, мокрой кожей и ржавым железом. Едкий дым от тлеющих сучьев полз по земле, вызывая кашель и слезы и не принося никакого облегчения. Под тяжестью тающих снежных хлопьев порой с громким треском лопались полотняные навесы кибиток, до земли проседали стены шатров из звериных шкур. Снегопад утих только к ночи, а уже утром следующего дня войска вновь зашевелились, окружая себя гвалтом людских голосов, ревом тягловой скотины и ржанием измученных лошадей.

Армия медленно ползла вперед, неудержимо, как лава на склонах вулкана, с трудом преодолевая непролазные топи глинистых низин.

Позади оставались разоренные села, имевшие несчастье оказаться на пути продвижения войск; чернели выжженные пятна кострищ с разбросанным вокруг них всевозможным мусором; валялись на обочинах дорог остова вконец увязших и разломанных телег.

Тяжкое зловоние висело в воздухе: от сырости трупы павших в пути животных и людей быстро разлагались. Но хоронить их ни у кого не было ни времени, ни желания: нужно было спешить, чтобы не опоздать к разделу богатой добычи.

Стаи воронов неотступно следовали за живым потоком. Для этих птиц, по древним поверьям — предвестникам войны, находилось немало поживы; и среди прочего — глаза падали, лучшее лакомство. К вечеру, притомившись, они спускались на ночлег и чернея мазками сажи сквозь голые ветви деревьев, хрипло перебранивались перед сном. С рассветом, возбуждаемые запахом тлена, вороны неторопливо принимались за трапезу, без всякой нужды шумно ссорясь и отталкивая друг друга от мертвечины.

Насытившись, стаи летели на запад, обгоняя головные отряды и оглашая окрестности тяжелым и звучным хлопаньем крыльев. Мрачные крики, несущиеся с поднебесья, невольно привлекали внимание.

— Доброе предзнаменование, — кивали головами бывалые воины. — Торопятся в Румелию. Птицы знают, где для них найдется угощение.

— Летите, летите! Ждите нас там. Мы придем и поделимся с вами! — заливисто хохотала молодежь и махала вслед зловещим стаям.

В день, когда вдали, на горизонте, у границы слитых воедино неба и моря, показались белые пятна парусов османской эскадры, у многих горожан захолонуло в сердце. Несмотря на долгие месяцы подготовки к войне, в жителях столицы ещё теплилась надежда на благополучный исход. Они все еще верили в то, что зовётся Высшей справедливостью, верили вопреки рассудку, что опасность обойдет их стороной, не затронув привычного жизненного уклада. Теперь же стало очевидно — неизбежное сбывается.

Флот медленно приближался и его численность поражала даже видавших виды итальянских мореходов. Выходцев из городов-республик, построивших своё достояние на морской торговле, трудно было удивить грандиозностью военно-морских экспедиций, но и они, под рассуждения о скороходности вражеских кораблей, о их огневой мощи и количестве принятых на борт людей, пытались скрыть растерянность, охватившую их, как и всех прочих.

В османском флоте были представлены все типы судов, существовавших в то время: от мелких феллук под косыми треугольными парусами и тихоходных неповоротливых барж для грузовых перевозок, до длинных и узких, как туловища акул, галер с парными ярусами вёсел по бокам и высокобортных трёхмачтовых парусных кораблей, сделанных по особому заказу заморскими мастерами.

Орудия на Морских стенах города молчали; хотя неприятельский флот не спешил открывать враждебных действий, корабли предусмотрительно бросили якоря вне досягаемости пушечных ядер. Суда швартовались вдоль береговой излучины Босфора, неподалёку от причала Двойных колонн, выстраиваясь в порядок, подобно отряду воинов.

Феллуки и баржи сбились в середину строя, образованного более крупными судами, а на внешнюю стороны выдвинулись галеры, как корабли, мало зависящие от прихоти ветров и морских течений.

Чёткие, продуманные действия неприятеля только раззадорили пыл итальянских моряков. Горячие головы, снедаемые желанием померяться силой с врагом, начали требовать от мегадуки решительных действий: с наступлением ночи опустить заградительную цепь и произвести вылазку, расстрелять из корабельных орудий тесно стоящие суда. Они настаивали на своем, вновь и вновь с пеной у рта доказывая эффективность внезапной атаки, неизбежность больших потерь для неготовой к бою османской эскадры и открыто выражали недоумение сдержанностью властей.

Но Лука Нотар на все доводы отвечал отказом. Наконец, выведенный из себя бесчисленными упрёками, он категорически заявил:

— Империя вступит в сражение не иначе как по приказу своего государя. Вы вправе начинать военные действия с кем и когда угодно, но только как подданные своих государств и вдали от границ Византии. Мы не собираемся никого удерживать силой, но помните, что любой корабль, выпущенный из Залива, обратно вернётся лишь по личному разрешению василевса.

Оскорбленные в лучших чувствах капитаны отправили делегацию к императору, но и Константин отверг предложение атаки: он ещё не до конца разуверился в мирном исходе и не желал первым начинать бой у стен своей столицы, давая тем самым туркам лишний повод к войне.

— Утопающий цепляется за соломинку, — досадливо пожимали плечами моряки, покидая кабинет императора.

Утром следующего дня пришло известие о пересечении передовыми отрядами Караджа-бея границ Византии и о выступлении в поход со стороны Эдирне всех частей османской армии.