— Сражайтесь на пути праведном со всеми, кто непокорен Аллаху! Избивайте их повсюду, где застигнете, иначе их лисьи сердца склонят вас к состраданию, а за это полагается вечное пламя ада!

Подавляющее большинство бродячих проповедников было слабо знакомо с основополагающими заветами Пророка, чьё имя они славили на каждом шагу, и потому ориентировались лишь на несколько произвольно выхваченных и заученных стихов из Корана.

Они взахлёб перечисляли все доступные их воображению блага жизни; путались в размерах шёлковых подушек, в количестве гурий, положенных каждому герою; нудно перечисляли всевозможные яства и пряные напитки; наделяли будущих счастливцев множеством дополнительных мужских органов, лишь ненамного меньшим, чем число игл в шкуре ежа, и потому способным доставлять нескончаемый поток наслаждения.

Между палатками и шалашами возили на ослах мешки анаши и щедро оделяли опьяняющим зельем всех желающих. Было разрешено забить половину оставшегося скота; не возбранялось даже (хотя это и запрещено Кораном) пить вино тем, кто сумел раздобыть его в близлежащих сёлах.

Удушливый зной становился все нестерпимей. По мутному от горячего марева небу неслись вдаль редкие клочья облаков, белесых и прозрачных, как тополиный пух. Подобно застрельщикам, они влекли за собой облака покрупнее, за которыми грузно и величаво плыли вслед огромные, как снеговые шапки гор, клубы студеной небесной влаги. Молочно-белые вверху, в нижних своих слоях они отливали темной синевой и затягивая горизонт, тихо громыхали в вышине, подобно отрядам крадущихся латников.

Смеркалось. Солнечный свет более не казался столь ослепительным и режущим глаз. Внезапно, как бы пробудившись после долгой спячки, порывисто и резко задул северный ветер. Сухие горячие волны, одна за другой, погнали впереди себя пыль и легкую, как пепел, прошлогоднюю листву.

Поверхность моря покрылась мелкой рябью, голубая толща воды потускнела и приобрела серо-стальной оттенок. То исчезая, то появляясь вновь, в долинах закружились несколько малых, в обхват толщиной, воздушных смерчей. Изгибаясь подобно танцующим под флейту заклинателя змеям, пылевые столбы вытягивались на десятки метров в высоту, жадно шарили остроконечными хоботами по вытоптанной поверхности почвы, вырывали из рытвин и трещин комки сухой глины, песчинки, камешки, мелкое крошево пересохшей травы и уносили всё это ввысь, чтобы затем, распавшись, вернуть отобранное у земли обратно.

Воздух сгустился, стал вязким и липким, как патока. Свинцово-сизые облака покрыли небосвод от края и до края, заполонили собой всё видимое пространство, набрякли тяжело и мрачно пока ещё не пролитым дождем. Кое-где уже поблескивали вспышки зарниц и эхо над землей разносило далекий гул грозовых раскатов.

Всё живое торопилось найти себе убежище. Перестали звенеть в полях цикады, смолкли сердито гудящие шмели, забились в норки пугливые паучки и неповоротливые жуки. Птицы смолкли, исчезли, будто бы их и не существовало вовсе. Лишь юркие любопытные ящерицы высовывали из расселин камней свои плоские головы и как бы облизываясь, ловили раздвоенными змеиными языками запахи подступающего ненастья.

Беспокойство ощущалось и среди прирученных человеком животных. Табуны стреноженных лошадей, похрапывая и перекликаясь между собой тихим ржанием, вздрагивали от громовых раскатов, поднимались на дыбы, пытаясь стряхнуть с себя путы, лягали воздух в попытках избавиться от неведомого врага. Значительно поредевшие отары овец уныло щипали траву и время от времени тревожно блея, без видимой причины сбивались в плотную кучу. Даже медлительные волы и верблюды, не переставая жевать свою вечную жвачку, озадаченно вскидывали головы к небу, чтобы затем, не найдя там ничего примечательного, вновь вернуться в свое обычное полусонное состояние.

Первый удар небесного огня разорвал облачную пелену слепяще-яркой вспышкой. Земля содрогнулась от могучего громового раската; тяжело упали крупные, как горошины, ядрышки градин. За первой вспышкой последовала вторая; третья, наисильнейшая, сумела дотянуться голубым зигзагом до самой поверхности земли.

Град посыпался густо, как из ведра, устилая всё вокруг белесым ковром кусочков мутного льда. Ветер стих, повеяло слабым дыханием ушедшей зимы. Вскоре, как бы истощив свои ледяные запасы, небесное воинство, под вспышки и грохот яростной канонады обрушило на землю косые потоки дождевой воды. Мгновенно всё, что могло отсыреть или промокнуть, пропиталось влагой; в воздухе плыл туман от мельчайших капелек воды.

Поверхность моря, изборождённая мелкой рябью волн, вскипала большими пузырями, которые, множась и тесня друг друга, дробились под новыми ударами дождевых капель в пушистые шапки пены. По земле, в ложбинах между холмами, бежали мутные от взвеси пыли и песка ручьи; река Ликос разбухла и вышла из берегов, вода в ней загрязнилась и приобрела желтоватый оттенок.

Улицы Константинополя обезлюдели, как если бы город вымер столетия назад. Сплошные потоки воды, низвергаясь с небес, гулко барабанили по крышам домов, шумели в отверстиях сточных труб, журча и пенясь текли вдоль мостовых и придорожных канав, превращали землю в парках и садах в топкое болото. В блеске молний высвечивались сиротливо мокнущие статуи, подобно часовым непреклонно стоящие под дождём колонны Ипподрома и акведука Валента, прикрывающиеся от воды золотыми щитами своих куполов древние храмы и церкви.

Спустя некоторое время буйство стихии начало угасать. Всё реже вспыхивали огненные зигзаги, убавляли постепенно свою мощь громовые раскаты. Тучи медленно сносило на юг. Ливень редел и вскоре полностью прекратился. В сизой пелене облаков мелькали кое-где голубые оконца чистого неба и в одно из них неожиданно сумел протиснуться солнечный луч. Упав на землю косым золотистым столбом, он высветил большое пятно, своим краем задевшее османский лагерь.

Излишне говорить, как была воспринята осаждающими эта случайная прихоть природы.

«Небесами нам послано предзнаменование!» — эта мысль в устах множества людей с новой силой всколыхнуло поутихшее было на время ненастья ликование перед предстоящей битвой.

Забылись ужасы осады неприступного города, голод, лишения, десятки и десятки тысяч смертей. До поздней ночи чужеземное становище бурлило и веселилось, как в преддверии близкого праздника.

Рядом с парадным входом в дворец Вуколеона собралась большая, более пяти тысяч человек, толпа. Воины, выборные представители от отрядов и экипажей кораблей, военачальники всех рангов, горожане, среди которых было немало женщин и подростков — все собрались, чтобы выслушать обращение императора к народу.

Ожидая выхода василевса, люди вполголоса переговаривались, обсуждая ультиматум султана и оживление во вражеском лагере. Большинство сходилось на том, что в ближайшие дни последует серия ожесточённых штурмов; некоторые до хрипоты убеждали скорее себя, чем остальных, что ликование в стане турок было вызвано приказом о скором отходе.

Споры смолкли при звуках фанфар. По толпе прокатилось движение — люди обнажали головы. Вскоре в воротах показалась спаренная цепь гвардейцев и, разделившись на две колонны, солдаты выстроились по обе стороны лестничных ступеней. Спустя несколько мгновений фанфары запели громче и касаясь земли краями пурпурной мантии, к народу вышел император.

Выждав, пока смолкнут приветственные крики, Константин поднял руку, призывая к вниманию. Затем заговорил и даже в задних рядах людям не приходилось напрягать слух, чтобы слышать каждое слово его речи.

— Соратники мои, мой добрый и преданный народ! Пришел час, когда злейший враг наш готовится к решающему бою. Замкнув кольцо и с моря и с суши, он надеется сломать нас, раздавить, как в тисках. Но вы не должны страшиться — мы повергнем неприятеля. Он разбитым вернётся в свое логово.

Он на мгновение смолк, затем с не меньшей твердостью продолжил:

— Братья мои! Вы знаете, что в четырех случаях мы обязаны предпочесть смерть жизни. Во-первых, ради Веры нашей и благочестия. Во-вторых — ради Отечества. В третьих — ради государя вашего, помазанника Божьего. И наконец, в четвертых — ради родных и близких своих. И если мы готовы сражаться только лишь за одно из этих условий, то сейчас все мною перечисленное находится под смертельной угрозой.