Два месяца, почти каждый день и каждую ночь, мы доблестно отражали сарацин. И каждый раз неприятель с потерями откатывался назад. Да не смутит вас, что стены обрушены во многих местах. Насколько это было возможно, мы восстановили их, заделали наиболее крупные проломы. И если враг тешится своей многочисленностью, то мы возлагаем надежду на светлое имя и славу Господню, и лишь потом — на силу рук наших и неистощимое мужество духа.

Завтра огромное стадо нечестивых двинется на нас со всей своей силой, пойдет с великим шумом и воинскими кликами. Не дайте им запугать себя. В тот трудный и ответственейший час пусть каждый спокойно выполняет свой долг. В схватке с врагом не теряйте присутствия духа и ясности ума. Помните, противник не владеет столь совершенными орудиями боя и по недомыслию пренебрегает бронёй для тела и для головы. Пользуйтесь же этим преимуществом, разите всех без пощады и да пребудет с вами милость Всевышнего!

Одобрительные возгласы прервали речь василевса. Когда же он вновь заговорил, мощь и звучание его голоса перекрыли шум и выкрики толпы.

— Из года в год нечестивые жгли наши поля, сады и жилища, уводили в плен наших братьев и сестер, отнимали у матерей и обращали в лживую веру детей, а стариков убивали, как ненужный скот. Скрепя сердце, мы взирали на то бесчинство над естеством человека, копили обиду на слабость свою и немощь. Но вот пришел день и мы поняли: враг рода людского, предтеча Антихриста, уже стучится в наши ворота. Не дайте возможности ему уничтожить вас, накинуть на ваши шеи рабское ярмо. Спасение в наших руках! Бейте их везде, где застигнете, уничтожайте дьявольское отродье всеми силами. И да поможет нам в этом Всевышний!

Вручаю вам этот великий и древний, славный своей историей город, первейшую из всех столиц, Отечество наше!

В толпе, среди воинов и горожан, слышались возбужденные возгласы. Многие прошедшие сквозь несколько войн седовласые ратники, с лицами, изборожденными боевыми шрамами, расчувствовались так, что стыдливо отворачивались в сторону, чтобы скрыть набежавшие на глаза непрошенные слёзы. Воины помоложе не скрывали своих эмоций: кто-то воинственно потрясал секирой, другой целовал перекрестие меча, третий пылко сжимал в руке нагрудный крест или медальон.

Император повернулся к стоящим по правую руку венецианцам.

— Благородные граждане Венеции! Вы не понаслышке знакомы с вероломством турок. Вам часто приходилось биться с врагом на суше и на море и почти всегда победа оставалась за вами. Не покидайте в беде Город, ставший для многих из вас вторым отечеством. Прикройте его в час опасности своими крепкими щитами!

Повернувшись налево, Константин обратился к генуэзцам.

— Славные воины — лигурийцы! Не буду описывать ваших многочисленных подвигов. И без моих слов они известны всем. Я лишь напомню, что на протяжении столетий стены Города служили вам и вашим семьям надежной защитой. Будьте и вы защитой стенам, отплатите Городу добром за добро и за ваши старания вам еще при жизни воздастся сторицей.

Император помедлил, окидывая взглядом лица людей.

— Мне не хватит времени перечислить всех доблестных мужей из разных стран, по велению сердца своего прибывших к нам, чтобы помочь своим единоверцам в битве со смертельным врагом. Одно лишь скажу вам, что если на Небесах за мужество ваше вам уготован алмазный венец, то здесь, на земле — память вечная и праведно заслуженная!

Ответом ему послужили громкие одобрительные выкрики. Император поклонился народу и вернулся во дворец.

Люди расходились возбужденные, с просветлёнными лицами; казалось, невидимый груз спал у каждого с сердца. Многие спешили на свои посты, чтобы поведать тем, кто оставался в дозоре, содержание речи василевса. Другие направлялись к расположенному неподалеку храму Святой Софии, чтобы вновь, как и прежде, влившись в толпы верующих и единомышленников, пережить тот могучий душевный подъем, который помогал им и поддерживал их в долгие, тягостные месяцы осады.

Из-за края застилающих горизонт туч выглянуло солнце и заиграло напоследок предзакатными лучами на золотых куполах тысячелетнего града.

— Иногда меня гложет чувство вины перед сестрой.

Кантакузин положил руку на плечо Романа.

— Перед моей матерью? Но почему?

— Похоже, сам того не желая, я отнял у нее единственную отраду в старости. Не надо было мне этого делать.

— Я не понимаю, дядя.

— Всё указывает на то, что завтра будет бой. Один из самых жестоких. Скорее всего, многим из нас придется сложить в нем головы.

— Но ты не сказал мне ничего нового. Любой из нас, воинов императора, знает, что может не увидеть следующего дня. Так о чем же сожалеть?

Роман стряхнул с себя руку Кантакузина.

— Мне странно слышать от тебя подобные слова! Ведь я нахожусь, пусть даже с твоей помощью, на том самом месте, где я и должен быть. Мое происхождение, возраст и чувство долга просто не позволяют мне отсиживаться в стороне.

Он встал и отошел на несколько шагов.

— Не ты ли мне говорил, и я с тобой согласен полностью, что коли уж я рожден дворянином, а значит — воином, то самой судьбой мне предназначено сражаться с врагом. И умереть, если того потребует долг солдата. Перед смертью же лучшее утешение для воина — знать, что жизнь отдана не зря, что умер он, исполняя свой долг, за правое дело, за народ свой и за государя.

Роман положил ладонь на стенной зубец и взглянул в сторону турецкого лагеря.

— Смешно даже вспомнить, но раньше я считал ремесло наемника, за деньги продающего свое умение воевать — достойным занятием. Возможно, в годы затишья, когда враг далеко и родному очагу ничто не угрожает, это неплохая тренировка мужества. Но сейчас…..

Он на мгновение запнулся.

— Здесь мне открылось многое. Человеческая отвага, доблесть, мужество, самоотверженность. Готовность вознести на алтарь свободы даже самое сокровенное.

Он помолчал, подбирая слова.

— Здесь я познал любовь! Не ту, о которой поют слащавые менестрели. Нечто несоизмеримо более высокое — страсть, наполняющую душу счастьем. И ужасом от возможной разлуки.

Звук, похожий на подавленный смешок, заставил его резко обернуться.

— Ты смеешься, дядя?

Он шагнул вперед, гневно стискивая кулаки.

— Что ты, племянничек! Я просто пыли наглотался, — оправдывался Димитрий. — Вот она и лезет наружу.

Хотя в его бороде затаилась усмешка, глаза смотрели на Романа с легкой, чуть ироничной грустью.

— Скажи, — после некоторого молчания спросил он, — та, которая одарила тебя своей любовью — не дочь ли Феофила, прекрасная Алевтина?

Роман подошел и отворачивая в сторону лицо, оперся рядом с ним на каменный простенок.

— Об этом поговорим позже, — неохотно ответил он.

— Что ж, после так после, — согласился стратег.

Хлопнув ладонями по коленям, он поднялся на ноги.

— У меня до ночи дел невпроворот, — Кантакузин неодобрительно глянул на солнце, низко висящее над горизонтом. — Да и у тебя их должно быть немало.

— Сегодня в дозор выставь самых надёжных своих людей, — кинул он на прощание и двинулся к лестнице, ведущей вниз с крепостной стены.

Роман проводил его взглядом, затем медленно, стараясь ничего не упустить, прошелся вдоль линии участка, занимаемого его отрядом.

Уже совсем смеркалось, когда он, завершив обход, спустился вниз и потребовал себе коня. Оруженосец из числа слуг Кантакузина подвел к нему жеребца и подал поводья. Бросив последний взгляд на темные силуэты башен, Роман направился в город. На полпути к центру Константинополя его внимание привлекли доносящиеся со стороны мелодичные звуки лютни. Он поворотил коня и прислушался.

Неподалеку, в центре небольшой площади, с трех сторон затёртой жилыми постройками, ярко полыхал костёр. Вокруг плотным кольцом сидели люди, чьи тени, как живые, плясали на стенах окружающих домов. Заинтересовавшись, Роман спешился, кинул поводья на руки оруженосцу и со словами: «Жди меня здесь», направился к костру.