— Возвращайся к себе, аль-Асир, — наконец вымолвил он. — И не забудь покрепче держать язык за зубами.

— Нет такой тайны, которая не умерла бы во мне по воле моего господина, — с поклоном ответил араб и сев на коня, направился в центральную часть лагеря.

— Поедем и мы, паша. К тебе, в твоё гостеприимное жилище. Нам нужно о многом переговорить.

Визирь тронул плетью коня.

— Как быть с этим человеком?

— С этим человеком? — переспросил Халиль-паша.

— Стража! — громко окликнул он.

Воины гурьбой ринулись на зов.

— Этот солдат — страшный преступник, лазутчик гяуров. Посадите его в мешок, привяжите камень и утопите в море. В самом глубоком месте.

Приговорённый дёрнул головой, поднял мутные глаза на пашу, как бы силясь осознать смысл слов визиря. Когда его схватили и заломили руки за спину, воин хрипло вскрикнул и слабо, насколько хватало его быстро гаснущих сил, стал вырываться из железной хватки стражей.

— Мой господин! — стонал он. — Я ни в чем не повинен. За что же ты караешь меня?

Визирь поворотил коня. Исхак-паша, недовольно хмурясь, последовал за ним.

— Что нам делать с остальными? С теми, кто уже заболел и кто мог заразиться, — произнёс он, не скрывая раздражения. — Всех же не перетопишь.

— Ты так думаешь? — бросил визирь через плечо. — Напрасно.

Он натянул поводья.

— Мне расхотелось ехать в твой шатёр. Разговор предстоит серьёзный, а у стен могут оказаться уши. Побеседуем-ка лучше на открытом воздухе.

Исхак-паша согласно кивнул головой.

Повинуясь его приказам, слуги расстелили на земле ковёр, разложили на нем подушки и с помощью шестов натянули поверху навес от солнечных лучей. Убедившись, что на расстоянии полусотни шагов кроме стражи нет ни единой души, визирь опустился на подготовленное сидение и жестом пригласил бейлер-бея последовать его примеру.

Долгое время сановники молчали.

— Аллах послал нам кару за святотатственный поступок султана, — начал Исхак-паша.

— Ты говоришь о метании трупов в осаждённую крепость?

— Да, мудрейший. Добро бы это были вражеские воины. Но бросать на осквернение нечестивым тела правоверных, погибших к тому же в бою за торжество истины…. Как же страдали их души на небесах, когда смотрели вниз, на землю, и видели творимое там бесчинство!

Визирь согласно покачал головой.

— Да, и я думаю так же. Дурной пример всем тем, кто не страшится потерять жизнь в бою. Но хуже всего, что наш повелитель принял это решение под влиянием винных паров, одурманивших его мозг. Тебе хорошо известно, паша, что он с малых лет страдает болезненным пристрастием к горячительным напиткам, которое перешло к нему по наследству от отца его, султана Мурада. И если этот недуг будет развиваться и дальше, мы увидим много скороспелых, необдуманных, а иногда и просто преступных поступков султана.

— Но что нам надо предпринять, чтобы предотвратить начавшееся бедствие? — бей поспешил уйти от обсуждения столь опасной темы. — Аллах велик и кара его сурова, однако большинство из тех, кто вымрет от этой болезни, ни в чём не повинны перед ним.

— Сейчас не время рассуждать о вине и о мере кары за неё, — оборвал Халиль-паша. — Я должен кое-что обдумать и прошу тебя, бей, не задавать мне пока никаких вопросов.

Визирь опустил руки на колени и погрузился в долгое молчание. Исхак-паша терпеливо выжидал, теребя на запястье массивный, золотой, украшенный россыпью драгоценных камней, браслет.

— Я слышал, бей, в Анатолии беспокойно? — вопрос прозвучал столь неожиданно, что бейлер-бей едва не подскочил на месте.

— Нет, мудрейший, мне неведомо это. Но если бы в моих землях возникло недовольство, гонцы немедленно сообщили бы мне это.

— Твои гонцы, — визирь выделил первое слово, — еще не поспели к тебе с известием. От своих же верных людей я знаю совершенно точно — на границе с Караманом зреет мятеж против власти султана.

— Неужели так и есть? — забеспокоился Исхак-паша. — Надо немедленно сообщить повелителю и двинуть войска на подавление бунта.

— Много войск не понадобится, — ответил визирь. — Три-четыре полка легко справятся с мятежниками.

— Два-три полка? — бей начал понимать. — Пожалуй, это так, мудрейший.

Он шумно вздохнул.

— У меня отлегло от сердца, — искренне признался он. — Поначалу я и впрямь подумал…. Да, ты прав, визирь. Бунт удастся подавить малыми силами. Но что потом будут делать в Анатолии эти солдаты? Разносить заразу по окрестным землям?

— Они не доберутся до Анатолии, — спокойно возразил визирь. — В море их перехватят и пустят ко дну пиратские суда христиан.

— Но кто сообщит неверным о направлении кораблей с солдатами на борту?

— Никто. Роль христиан сыграют несколько боевых галер Палда-паши.

Бейлер-бей невольно поёжился.

— Если правда раскроется, как на это посмотрит султан?

— Он будет нам благодарен, — усмехнулся Халиль-паша. — Ты забываешь, что он видит перед собой только одну цель. Человеческая же жизнь для него не стоит и выеденного яйца.

— Но могут возникнуть нежелательные пересуды в лагере. Всем очевидцам ртов не заткнуть.

— Вызвал ли пересуды мой приказ утопить хворого солдата? Нет, ведь он оказался изменником. Любая попытка измены должна нещадно пресекаться, равно как и разговоры, смущающие боевой дух наших солдат. А если посланная вдогонку тем транспортным баржам военная флотилия на некоторое время задержится у берегов Анатолии, вреда это не принесёт. Тем более, что флот наш у стен Константинополя раздут чрезмерно и матросы на кораблях голодают.

Он довольно потёр свои тонкие холеные руки.

— Адмирал — мой сторонник. Лишних вопросов задавать он не станет.

— И всё-таки мне это не по душе, — заявил Исхак-паша. — Из-за нескольких заражённых солдат жертвовать четырьмя, а то и более полками? Не лучше ли ограничиться сотнями, в которых были выявлены заболевшие?

— У нас нет выбора, бей. Можем ли мы знать, как далеко распространилась зараза? Если мы не уничтожим всех, кто мог подвергнуться болезни, мор перекинется на остальные части войск. Не сочти себе за труд представить последствия. В земле не останется места хоронить умерших от чумы. Лагерь превратится в гигантский могильник, а остатки армии в ужасе разбегутся по домам, неся в себе погибель для всего живого.

— Нет, нет, ты прав, мудрейший! — бей вскочил на ноги и возбуждённо зажестикулировал руками. — Злой дух попутал меня усомниться в твоих словах. Сегодня же все полки, в которых выявлены захворавшие, будут отведены к берегу моря и под надёжной охраной будут ждать погрузки на корабли.

Визирь тоже поднялся на ноги.

— Я знал, что ты будешь согласен со мной. Мы оба не хотели этой войны, но коли уж вынуждены выполнять высокую волю, то должны довести задачу до благополучного исхода.

— С наименьшими потерями для нас и как можно скорее, — добавил он чуть погодя. — Сейчас наш главный враг — мор, а не византийцы!

— Прикажи подвести коня, Исхак-паша, — визирь обеими руками поправил сбившуюся на бок чалму.

— А ты, бейлер-бей, не жалей в сражениях полки, соседние с теми, которые отправятся в море. Бросай их на штурм на самые трудные участки. Когда они полностью израсходуются, а чем скорее это произойдёт, тем лучше, я пришлю тебе новые, хорошо обученные, из резервных частей армии.

Халиль-паша повернулся к бею спиной, давая понять, что разговор окончен.

Дым ароматических смол сочился из отверстий курильниц и извилистыми струйками возносясь к потолку, зависал там голубовато-сизыми кольцами. Двойные стены шатра глушили все внешние звуки, тишину нарушало лишь потрескивание тлеющих благовоний и шорох осыпающихся углей в очаге.

Несмотря на раннее пробуждение, Мехмед не торопился покидать свое ложе; зябко кутаясь в необъятное пуховое одеяло, он сидел, скрестив ноги и тихо, сквозь зубы, сыпал проклятиями.

Причин для недовольства было предостаточно: почти за месяц войска ни на шаг не продвинулись к цели, хотя потери за то же время понесли немалые. Султан не сожалел об убитых, искалеченных, из-за ран или болезней вышедших из строя — в первую очередь избиению подвергались неумелые, плохо обученные части азиатских войск. Для подобной армии, численность которой затруднялись определить даже собственные полководцы, это было равносильно стреле, засевшей в шкуре носорога. И отчасти походило на очищение от ненужного балласта. Но частые и удачные вылазки византийцев подрывали грозную славу османского войска, ставили под сомнение репутацию самого султана как полководца.