Каждым своим нервом Мехмед ощущал, что те же соображения всё чаще посещают многих, от царедворцев до простых солдат. И понимал, что рано или поздно сдерживаемое страхом недовольство прорвется наружу. Не раз он со скрытым содроганием вспоминал слова, некогда сказанные визирем: «Большая армия — палка о двух концах. Зачастую полководцы бывают вынуждены следовать на поводу у заупрямившейся солдатской массы. И тогда почти всегда их ожидает разгром.»

Похоже, это предсказание начинает сбываться. Ситуация понемногу выходит из-под контроля. Если упрямство ромеев не будет сломлено в ближайшие же дни, нужно будет принимать срочные меры, вплоть до удаления части войск от города, иначе армия развалится, расползется, как плохо сшитое лоскутное одеяло. Дезертирство уже началось: под покровом темноты войнуки целыми отрядами покидают свои лагеря. А если за ними последуют другие? Татарская конница, аккынджи и многие прочие — все те, кто хороши лишь до первого боя, для которых война — это разбой, короткие стычки, грабежи и последующее бегство с награбленным восвояси. А тут еще и зловредный слух, запущенный византийскими шпионами, слух о том, что вскоре пол-лагеря вымрет от заразной болезни, насланной колдунами в черных рясах! Лишь посулив денежное вознаграждение за донос и упокоив на виселицах с полторы сотни болтунов, удалось добиться прекращения уже начинающейся паники.

Нет, нужно, просто необходимо что-то предпринять, пока разложение не перекинулось на остальные, традиционно верные части регулярных войск.

Мехмед стиснул руками виски и забормотал:

— Что, что можно сделать? Ворота города д о л ж н ы распахнуться!

«Если первый приступ успешно отражен неприятелем, овладеть стенами крепости становится очень сложно», — настойчиво вертелись в голове слова некоего европейского мыслителя, не столь давно гостившего в Эдирне.

Легкий шорох со стороны входа отвлек его. Мехмед дернулся и подался назад: страх перед убийцами никогда не оставлял его. Но тут же он успокоился: из-за двустворчатой двери осторожно, одним глазом, выглядывал начальник личной охраны. Заметив, что повелитель не спит, он вошел вовнутрь и низко поклонился.

— Прости мою дерзость, господин! Я никогда бы не осмелился нарушить твой покой, но….

— Говори!

— Флотоводец Палда-паша покорнейше просит соизволения предстать перед твоими очами. Он говорит, что это не терпит отлагательств.

Мехмед не колебался.

— Зови его.

Быстрым шагом, едва не задев головой прекладину дверного косяка, в шатёр вошел человек богатырского телосложения. В десяти шагах от ложа султана он опустился на колени и прижался лбом к ковру.

— Мой повелитель!

— Зачем ты пришел ко мне?

— Я спешу сообщить тебе важное известие. Дозорные на мачтах кораблей заметили со стороны моря приближение четырех парусных и гребных суден христиан, а также одну грузовую баржу вместе с ними.

— Четыре? Ты уверен, они не ошиблись в числе?

Мехмед вскочил на ноги.

— Это венецианцы! Они всё-таки выслали флот в поддержку грекам!

— Нет, о повелитель. Я с болью в сердце осмеливаюсь перечить тебе, но это не венецианцы.

— Тогда кто же? Чьи это корабли?

— На мачте одного из них развевается ромейский флаг. Остальные, судя по оснастке, принадлежат генуэзцам.

— И за ними нет других кораблей?

— На много миль вокруг море пустынно.

Топча подушки, Мехмед в волнении заходил по постели. Не поднимаясь с колен, Палда-паша пристально наблюдал за ним.

— Что бы это значило? Какую еще хитрость придумали неверные?

— Осмелюся доложить, повелитель, военной хитрости я здесь не вижу. Скорее наоборот: корабли в нерешительности стоят на одном месте. Вероятно, они везли в Константинополь припасы и солдат, но не ожидали увидеть здесь твоего флота.

Мехмед остановился, взглянул на адмирала. Лицо богатыря светилось хищной улыбкой.

Правитель города Галлиполи, болгарин по происхождению, христианин — ренегат, перешедший в ислам, Палда-паша слыл среди военачальников ревностным служакой. Целыми месяцами пропадая на верфях азиатского Средиземноморья, где ремонтировались и оснащались пришедшие в негодность старые корабли, он появлялся в султанских покоях лишь для того, чтобы выпросить из казны значительные денежные суммы на постройку новых быстроходных галер. Не раз вступал в ожесточенные перепалки с казначеем и пашами, возмущенными его непомерными требованиями, настойчиво доказывая важную роль флота в предстоящих войнах. Почти всегда Мехмед принимал его сторону: молодой владыка никогда не отказывал людям, сулящим ему новейшее оружие или господствующее положение там, где на протяжении десятилетий османы терпели одно поражение за другим — на море.

И теперь паша, неутомимой энергией которого создавался внушительный турецкий флот, стоял на коленях перед султаном и с нетерпением заглядывал ему в лицо.

— Только прикажи, о великий, и я твоими кораблями раздавлю, уничтожу дерзких!

— Да! На все воля Аллаха. Ступай и готовь корабли к бою. Я желаю видеть, как те посудины пускают пузыри. Тебя ждет хорошая награда, если ты сумеешь доставить мне удовольствие.

Палда-паша вскочил на ноги, но у самого выхода Мехмед окликнул его.

— Однако помни, горе тебе, если хоть один корабль врага ускользнёт от расправы.

Флотоводец низко поклонился.

— Пусть это не тревожит моего господина. Галеры великого владыки достаточно быстроходны. Ни одному поганому гяуру не удасться избежать своей смерти.

— Ступай, — кивнул головой султан.

Неожиданная удача встряхнула султана, погнала прочь тягостные мысли. Пока его одевали, он нетерпеливо притопывал ногой, затем, даже не прикоснувшись к завтраку, выбежал из шатра к толпе ожидающих его появления придворных.

— Коня! Почему до сих пор не оседлали коня?! — закричал он, хотя его любимый белоснежный жеребец, возбужденно пританцовывая, уже рыл землю копытами в пяти шагах от него.

Одним махом взлетев в седло, он цепко обхватил лошадиный круп кривыми, как у прирожденного наездника, ногами и пришпорив, хлестнул его плетью. Конь захрапел и с места понесся вскачь, сшибая с ног замешкавшихся конюхов. Многочисленная свита, поспешно рассевшись по седлам, устремилась в догонку за султаном.

На кораблях османского флота тем временем уже распускались паруса, с громкими всплесками погужались в воду длинные широколопастные вёсла. Большие сигнальные барабаны утробно рокотали, а поверх их глухого ритмичного боя неслись громкие и протяжные, как крики чаек, голоса матросов и надсмотрщиков. Спокойная вода залива вспенилась и заволновалась; под топот ног, плеск весел и скрип уключин галеры снимались с якорей; в спешке, не успевая вырулить, они сталкивались друг с другом и вновь расходились в стороны, мешая порядки и ломая строй.

Большой трехмачтовый парусник, взяв на себя роль флагмана, медленно выдвинулся вперед и расталкивая мелкие суда своими крутыми бортами, повёл за собой флотилию из полутора сотен больших и малых гребных кораблей. Сам же Палда-паша, чтобы облегчить себе руководство боем, обосновался на небольной быстроходной биреме и теперь маневрировал среди множества приходящих в движение судов, подгоняя их экипажи и выравнивая построение галер.

Ослеплённый своей мощью, предвкушая всю сладость расправы, османский флот широким строем, напоминающим по форме гигантский полумесяц, начал надвигаться на четыре замерших в отдалении корабля христиан.

На берегу и на прибрежных скалах зарябило от множества столпившихся людей — большинство воинов правого крыла турецких войск, прослышав о попавших в западню кораблях неприятеля, поспешили к кромке воды, чтобы в полной мере потешиться нежданно выпавшим развлечением. Отдельной группой расположились послы от вассальных или дружественных государств, а также иноземные советники на службе у султана. Как и положено зрителям на ристалище, они устраивались поудобнее, стараясь избрать наиболее удобную точку обзора; за флягами вина обсуждали детали разворачивающейся драмы; выкрикивая ставки, бились об заклад: попытаются ли скрыться команды христиан или предпочтут сдаться на милость неприятеля.