Сановники слегка оживились. Послышалось одобрительное перешептывание. Саган-паша ненавидел визиря, чьим верным сторонником являлся Палда-паша, но заметив колебание в глазах султана и почувствовав общее умонастроение, неожиданно принял его сторону.

— Повелитель, дозволь и мне сказать свое слово. Я лично допрашивал командиров многих галер и все они в один голос утверждали, что Палда-паша отважно сражался в первых рядах. Раны, полученные им в бою и которые только что мы видели своими глазами, свидетельствуют о том же.

Несмотря на свои молодые годы, зять султана был весьма дальновиден: гнев Мехмеда вскоре пройдёт, а обычай казни провинившихся полководцев вполне может укорениться. И в этой затягивающейся войне, в которой одна неудача сменяет другую, а исход с каждым днём становится все более непредсказуем, головы военачальников могут начать слетать с плеч в удручающем количестве. Не худо бы лишний раз отвести беду (как знать? кому открыто собственное будущее?), в дальнейшем, может быть, и от самого себя. Более того, ни в коем случае нельзя допускать и тени сомнения в преданности султану многих придворных христиан-ренегатов, принявших учение ислама, к числу которых принадлежит и он, Саган-паша. А такие разговоры уже идут и с каждым днем становятся все громче!

— Правда, — заторопился он, заметив хмурящиеся брови Мехмеда, — будь на месте этого презренного опытный командир, враг никогда бы не прорвался в гавань. Главное, в чём виновен Палда-паша — это в своей полной непригодности.

— Христианские корабли высоки бортами. Они быстроходны. Стрелки на них метки и искусны, — подхватили голоса сановников.

Долгое время султан молчал, кусая себе губы. Затем его лицо разгладилось.

— Палда-паше оставить жизнь, — наконец произнёс он. — Отсчитать по спине и по пяткам сто палочных ударов, лишить имущества в пользу янычар и посадить гребцом на галеру. Пусть там, под ударами кнута, изучает премудрости военного мастерства.

Придворные зашевелились, взбодрённые султанской милостью. Нарочито громко пробежал по толпе шепоток одобрения.

— Теперь я хочу услышать о результатах сражения, — заявил Мехмед.

Великий визирь поклонился.

— Предугадав желание своего господина, я велел своим слугам составить подробный отчет и просчитать потери с обеих сторон.

С этими словами он вытолкнул вперед писца, маленького перепуганного человечка.

— Читай, — потребовал Мехмед. — Читай самое главное — цифры.

— Пусть простит меня мой повелитель, — заикаясь, выговорил писец и громко сглотнув, начал:

— Убыток наш ввергает в огорчение! Семнадцать гребных и парусных кораблей было сожжено или потоплено неверными. Ещё полтора десятка сильно повреждено и требует продолжительного ремонта. Количество уничтоженных феллук определить затруднительно, поскольку мы не распологаем данными об их первоначальной численности. После боя команды кораблей недосчитались более двух с лишним тысяч моряков и солдат…..

— Довольно, — оборвал Мехмед, кипя от еле сдерживаемой ярости. — Какие потери понесли неверные?

— Несмотря на то, что все их суда прорвались в гавань, они потеряли много людей. Очень много! Прости, о великий, назвать точное количество я не в состоянии….

— Однако, — тут голос писца окреп и приободрился, — наши храбрые моряки отбили у врага, сожгли и потопили весьма ценную баржу, которая везла в осажденный город провиант и…..

Он поднял глаза на султана и увидел во взгляде владыки нечто такое, от чего пергамент выпал из его рук, а сам он невольно попятился.

— Убирайтесь все вон! — заорал Мехмед, швыряя подушкой в царедворцев. — Я не могу видеть ваши гнусные лица! Глупец, и вот с такими-то….

Он поискал нужное слово и не найдя, сплюнул наземь.

— ….вот с этими я мечтал овладеть столицей мира!

Он горько рассмеялся.

— Мне следует разогнать вас всех и набрать себе армию из греков. Презренные! Евнухи! Торговцы телами своих матерей! Прочь с глаз моих!!

Теснясь, сановники бросились к выходу. Огромный шатёр моментально опустел. Всхлипывая от бешенства, султан опустился на подушки и глухо застонал.

Поздно вечером, когда в чернильно-черном небе зажглись по-южному крупные звезды, наблюдательными придворными было отмечено странное оживление возле шатра султана. То и дело под конвоем офицеров гвардии через полотняные двери входили и выходили чужестранцы из числа наёмных знатоков военных ремёсел и кондотьёров на службе у султана.

Недобрый слух тут же пополз среди сановников: повелитель, разочаровавшись в своих верных слугах, намеревается выполнить свою угрозу и приблизить к себе иноземцев. И даже (о, ужас!) готов передать им в руки, в руки язычников без роду и племени, все верховные посты в османской армии! Не на шутку встревоженные военачальники не находили себе места, многие уже ощущали на своих плечах всю тяжесть предстоящей опалы. Брожение умов разрасталось; к шатрам влиятельных царедворцев, во избежание внезапных арестов, уже подтягивались отряды лично им преданных солдат; гонцы томились возле оседланных лошадей, готовые по первому же приказу помчаться к янычарам с призывом к мятежу.

Однако всё объяснялось проще: у молодого правителя возникла острая потребность в человеке, чьё имя напрочь вылетело у него из памяти. Вскоре после того, как изгнанные придворные покинули шатёр, в голове у не находящего себе места, удручённого позором султана мелькнуло смутное воспоминание. Некий кондотьер, чей отряд был настолько малочисленен, что не вызывал интереса у нанимателей, был за хорошие деньги принят на службу к султану. И он, желая выслужиться на новом месте, предложил своему благодетелю на первый взгляд совершенно безумную идею. Суть её заключалась в следующем: как, не имея возможности преодолеть заградительную цепь, перехитрить ромеев и без потерь переправить турецкие корабли в Золотой Рог.

В тот день, от души повеселившись, Мехмед прогнал болтуна, но сейчас, после сокрушительного разгрома, невольно призадумался. Этот шаг, на первый взгляд казавшийся столь безрассудным, одним махом мог оборвать тягостную цепь неудач, перечеркнуть неблагоприятное действие небесных светил. Мехмед решился. Но найти нужного человека оказалось непросто: обладая великолепной памятью на лица, имя этого кондотьера султан вспомнить так и не смог.

И поэтому теперь, под какими-то надуманными предлогами, он поочерёдно, группами вызывал к себе всех предводителей отрядов наёмников-христиан. Вскоре, среди десятков прочих, он признал того человека.

— Всем, кроме этого, убираться прочь, — приказал он, указывая пальцем на кондотьера.

И когда шатёр опустел, поманил его к себе.

Итальянец подошел без видимого страха. Даже сквозь маску напускной почтительности, на его лице проступало выражение врожденного нахальства и бесшабашности.

— Садись, — милостиво пригласил султан.

Кондотьер подчинился.

— Как твоё имя?

— Гаспар Сколари, повелитель.

— Из каких же земель происходит твой род?

— Флоренция, господин. Север Италии.

— Скажи мне, иноземец, — продолжал допрашивать через переводчика султан, — В здравом ли ты уме предложил своему господину план переброски суден в залив Золотого Рога?

Кондотьер наконец-то уяснил себе, для чего он так срочно был разыскан и заметно приободрился.

— Да, синьор, в весьма здравом уме. В моем предложении нет ничего невозможного: сооружается деревянный настил, густо смазывается жиром и по нему, на катках, влекомые быками, перетаскиваются мимо Галаты галеры твоего флота.

— Твой план в деталях совпадает с замыслом нашего властелина, — заявил переводчик. — Но всё-таки султан желает знать, правильно ли ты представляешь грандиозность этой операции, чтобы сопоставить потуги твоего недалёкого ума с божественным предвидением нашего повелителя.

Сколари посмеялся про себя.

«Всё ясно. Эта желтокожая обезьяна на троне хочет представить дело так, будто эта идея первым озарила его, а не была подброшена мною».