Воловьи упряжки вращали огромные барабаны, которые круг за кругом наматывали на себя толстые пеньковые канаты. Канаты крепились к передней части башен и пропущенные через подвижные оси на вкопанных в землю столбах у самой кромки рва, подтягивали платформы вперед, к крепостным стенам. Впереди гелеполей двигалось несколько десятков бревенчатых щитов с укрывшимися за ними пращниками и джебелями: они должны были защищать башни от возможной вылазки врага. В свою очередь, джебели находились под охраной конницы, патрулирующей проходы между щитами.

Намерения турок были легко разгадываемы и мало отличались от шаблона: под прикрытием пехоты подтянуть осадные башни к кромке крепостного рва и пользуясь преимуществом в высоте, осыпать защитников ливнем стрел и дротиков. Затем, когда стойкость горожан ослабнет, заполнить участок рва охапками хвороста, без помех перебраться на другой край и разом наброситься на не осмеливающегося поднять голову от укрытия врага. После чего уже не составило бы труда переправить по перекидным мосткам сами башни и подтянуть их вплотную к крепостным стенам.

Византийцы загодя подготовились к штурму. Из камнеметов навстречу бревенчатым щитам полетели горшки с пламенной смесью; над атакующими шеренгами повисла завеса черного густого дыма. Но даже объятые огнем, щиты продолжали служить защитой от ядер и стрел. Осаждающие упорно пробирались вперед, надсадно кашляя и задыхаясь в едкой гари. Всадники отступили: кони обезумели при виде пламени, дико храпели, вскидывались на дыбы, топтались на месте, отказываясь подчиняться седокам. Зажигательные снаряды не щадили никого — неуберегшиеся от брызг огненной смеси, окутанные языками огня с ног до головы, визжа как тысячи бесов, неслись прочь, вместе с кожей срывая с себя пылающую одежду. И вскоре затихали, валяясь на земле уродливыми, смрадными головёшками.

Атака продолжалась вопреки усилиям горожан. Щиты удалось подтянуть почти к самой кромке рва. Вслед за ними, величаво раскачиваясь, придвинулись и башни. Горючая смесь была бессильна против мокрых воловьих шкур — от страшного жара кожа коробилась, открывая второй слой натянутых шкур. На эту следующую преграду силы огня уже не хватало. Турки готовились праздновать успех, но в это время противник нанёс неожиданный и весьма чувствительный удар.

Мало кто из осаждающих заметил дымовую змейку, пробежавшую от рва к подножию одной из башен. Земля дрогнула под ногами осаждающих и выплеснула вверх фонтан огня, дыма и камней. Когда ветром разволокло облако пыли, на месте сооружения в двадцать с лишним ярдов высотой зияла огромная воронка, усеянная по краям обломками дерева и кусками разорванных человеческих тел. Уцелевшие после взрыва воины в панике разбегались по сторонам; второй гелеполь прекратил продвижение.

Потрясение было настолько велико, что турки не сразу уяснили себе суть происшедшего: византийцы, заранее вычислив маршрут продвижения башни, за одну ночь заложили пороховую мину и замаскировали её так, что сумели не вызвать подозрений ни у одного из вражеских инженеров.

Ликование на стенах Константинополя сравнимо было лишь с растерянностью и упадком духа в турецком лагере. Многие, от пашей до простых солдат, оправившись от первого потрясения, поспешили обвинить во всем злых духов, к помощи которых колдуны неверных так любят прибегать в критический для себя момент. Однако Исхак-паша не дал разрастись мистическим страхам. С помощью конных чаушей он вернул бежавших солдат на прежние места и подкрепив боевой задор своих воинов тремя полками тимариотов, приказал немедленно начинать атаку.

В тот день впервые осаждающие увидели ворота Константинополя открытыми. Широкий строй закованных в броню всадников выехал из них и быстро устремился к перекидному мосту через ров.

Три сотни воинов, принимавших участие в кавалерийской вылазке Кантакузина, с почётом возвращались в Константинополь.

Одним строем они удалялись от Адрианопольских ворот вглубь города, пугая и восхищая жителей своими забрызганными кровью доспехами. В хвосте колонны, где преобладала молодёжь, слышны были смех и хвастливые выкрики. Бегущие вслед подростки жадно ловили каждое слово.

— А когда мастер Димитрий скомандовал: «Вперёд, христиане!», то-то задали стрекача эти хвалёные турки!

— Поначалу-то они ещё забрасывали нас стрелами и копьями, но когда увидали, что против нас их оружие, что птичьи клювы против вепря, мигом показали свои спины.

— Вот умора была! Бегут и вопят: «Бессмертные! Бессмертные!»

— Много голов посекли, да жаль клинок притупился. Не каждый точильщик возьмётся исправить.

— А помните, когда их конница попыталась преградить нам дорогу?

— Я! Я видел это! — подал голос юнец, бегущий рядом с всадником и, чтобы не отстать, держащийся за его стремя.

— …с площадки башни. Разлетелись в стороны, как волна об утес!

— Да уж, было дело. Заляпались в их кровище — вовек не отмоешься!

— Возница-то наш, Эпифаний! Вот герой, так герой! Сам поджёг фитиль и на полном ходу вогнал повозку с порохом в уцелевшую башню.

— Жаль беднягу: какой-то янычар сумел-таки достать его копьём.

— Зато теперь он на небесах. Тебе, греховоднику, такое и не снилось.

— Так-то оно так, да вот по-христиански его уже не похоронишь: ни клочка от него не осталось.

— Да только ли от него одного? Турки, что на башне сидели, сперва вопили истошно и копьями швырялись, а когда поняли, что дело худо, один за другим стали прыгать вниз.

— Ха-ха! Как вспомню эту потеху, живот со смеха болеть начинает!

— Конец всем один пришел: ошмётки сыпались с неба — успевай только уворачиваться.

— То-то будет поживы псам и воронью!

Пожилой сотник с белыми как снег волосами, повернулся в седле и укоризненно покачал головой.

— Попридержите языки, неугомонные! Не дело это, глумиться над смертью.

Латники на мгновение притихли, затем чей-то голос задорно выкрикнул:

— Ты что же, Поликрат, нечестивых жалеть вздумал?

— Нет, безусый, не жаль мне вражеской крови. Да только не по-людски это — погибать от дьявольского зелья. Такое остаётся от человека — смотреть и то грех!

Он в сердцах сплюнул на дорогу.

— А ты не смотри — и греха не будет, — с хохотом возразил юноша и пришпорил коня.

— Верно говорит! Турки — они же как волки, жадные и голодные. Так пусть им и смерть волчья будет!

Следуя в замыкающем отряде, Роман с трудом улавливал смысл слов окружающих. Удар, полученный в бою, оглушил его настолько сильно, что даже воспоминания об удачной вылазке были смутны и расплывчаты.

Как сквозь туманную пелену в голове он припоминал, как разогнав отряды пехотинцев, ромейские всадники устремились от Маландрийских ворот к северной оконечности города; как преграждая им путь, ринулись навстречу полки тимариотов. Завязался непродолжительный, но жестокий бой, один из тех, о которых очевидцы говорят с ужасом и восторгом, а участники не могут забыть и до глубокой старости.

На полном скаку перестроившись в клин — испытанный метод борьбы с сарацинской конницей — византийцы напролом врубились в середину вражеского строя. Над равниной грянул и завис беспощадный звон железа. Окрестности огласились боевыми кличами, топотом и ржанием лошадей, выкриками боли и ярости, стонами раненых и умирающих. Люди и кони сплелись в один клубок, поверх которого мелькали руки с заносимыми мечами, саблями и булавами. Летели в стороны обломки щитов и копий; искры сыпались из-под клинков, как на точильном камне. Подобно связкам встряхиваемых цепей лязгали сочленения доспехов, трещали под ударами панцири и шлемы, гулко грохотали окованные медью и железом щиты.

Неистовая жажда убийства овладела всеми, мольбы о пощаде не встречали сочувствия. Упавшего на землю ждало увечье или смерть: кони топтали сраженных, дробили им кости, спотыкались и скользили на мокрых от крови телах. Некоторые скакуны, вконец обезумев, вскидывались на дыбы и молотили передними копытами, другие лягались как дикие ослы; третьи, храпя и скалясь, тянули шеи, чтобы зубами ухватить за ногу чужого седока.