— К сожалению многих своих сатрапов и к великой радости моего господина, султан прислушивается к мнению лишь одного человека.

— Вот как? И кто же этот счастливейший из смертных?

— Тот, кого сам султан почтительно именует Учителем.

Хотя лесть была грубой, и к тому времени не столь уж близкой к истине, Халиль-паша ощутил приятный укол тщеславия. Вот если бы все недруги были бы того же мнения!

— Твоему хозяину должно быть хорошо известно, что я никогда не одобрял намерений султана по отношению к Византии и был бы рад изменить цель похода. Однако на этот раз воля молодого владыки оказалась сильнее моих доводов.

— Мастер Феофан лишь сожалеет, что султан оказался менее уступчивым, чем в случае с шейх-уль-исламом.

Визирь высокомерно поднял голову.

— На что ты намекаешь, лазутчик? Уж не думает ли твой хозяин, что я когда-нибудь снизойду до объяснения своих поступков кому-либо из смертных?

— Кроме своего повелителя, разумеется, — добавил он чуть погодя.

— Все мы служим своим господам, — возразил старик, — но каждый служит им по-разному.

Визирь подобрался. Вызов брошен был напрямую, и похоже, пора начинать игру в открытую, без уверток. А может быть лучше кликнуть стражу и немедленно обезглавить гонца?

— Твои слова или глупы или таят в себе некий смысл.

— Я говорю словами моего хозяина, мастера Феофана.

Перед мысленным взором первого министра чередой промелькнули лица его главных противников — Саган-паши, Шахаббедина, Махмуд-паши и Саруджа-бея. Вот кто истинно возрадуется, если у них в руках обнаружатся доказательства, порочащие великого визиря.

— Что хочет твой господин? — почти выкрикнул он и швырнул перстень в лицо византийца.

— Мой господин желает тебе благ и долгих лет жизни, — старик на лету поймал кольцо и возвратил его к ногам визиря.

— Он знает, что лишь ты один при турецком дворе можешь по праву считать себя другом ромеев и имеешь влияние на султана. Он надеется с твоей помощью изменить ход событий.

— Что могут предложить византийцы?

— Император готов признать себя данником султана.

— Этого мало. Мехмеду нужен город, а не покорство вассала.

— Более месяца трехсоттысячная армия не в силах овладеть укреплениями. Константинополь окружён, но горожане готовы биться до последнего человека. А если еще придёт помощь извне…..

— Известий о том пока нет.

— Они появятся в скором времени. Мы знаем, что венгерский король собирает войско, венецианский флот загружается добровольцами из числа принявших Святой Крест и со дня на день поднимет паруса, если уже не сделал это.

— Хотел бы я знать, кто распускает эти ложные слухи.

Лазутчик усмехнулся.

— Как знать, ложны они или нет. Слухи имеют обыкновение подтверждаться впоследствии фактами. А распускают их те, кому прискучило топтаться у стен крепости и жертвовать жизнями ради пустых обещаний.

Визирь встал и несколько раз прошелся по зале.

— Уходи, — наконец сказал он. — Передай своему господину, что угрозы в мой адрес бесполезны. Я слишком долго жил жизнью первого министра, чтобы на склоне лет дорожить своей головой. Однако я, как никто другой, осознаю опасность этой войны и приложу все усилия, чтобы склонить Мехмеда к миру. Удастся ли мне это, ведомо лишь одному Аллаху. Но если неудачи наших войск будут следовать непрерывной чередой, то я, чтобы сохранить армию, любой ценой добьюсь уступок со стороны султана.

Гонец низко поклонился.

— Именно это мой господин и желал услышать из твоих уст.

— Уходи, — повторил визирь.

Но когда лазутчик был уже у самой двери, Халиль-паша неожиданно остановил его.

— Назови мне свое имя. Я желаю знать, с кем из греческих вельмож я имел беседу.

Византиец остановился и повернулся к визирю. Глаза его непонятно блеснули, он сдвинул на затылок грязную чалму и только тут паша понял, что перед ним в личине старика предстал юноша не старше шестнадцати-восемнадцати лет от роду.

— Зови меня Ангелом, — ответил он. — Это имя мне дали родители при крещении.

Он помолчал и, как бы через силу, добавил:

— Ты не ошибся, они были знатного рода.

Затем, вновь сгорбившись, он тенью выскользнул из шатра и вскоре его безумный хохот стих вдали.

Визирь поднял лежащий у его ног перстень, приблизил к глазам, затем отстранил на длину вытянутой руки, безмолвно восхищаясь причудливой игрой световых бликов в глубине прозрачного, голубой воды камня. Там, как в магическом кристалле, в мерцании бесчисленных искр на полированных гранях ему еще долго грезились слава, могущество и безраздельная власть.

Удалившись от шатра визиря (стража больше не осмеливалась задерживать его) Ангел сменил приплясывающую походку на ровный и широкий шаг и устремился по направлению к Деревянным воротам Константинополя. Лазутчик был доволен собой: основная, наиважнейшая часть задания была выполнена успешно. Проявивший поначалу несговорчивость, надменный старик сломался сразу, стоило только упомянуть о порочащих его уликах. Хотя и не напрямую, он дал согласие начать тайные переговоры с наиболее влиятельной частью османской знати о снятии осады и принял дар, который в случае необходимости станет доказательством вступления паши в сговор с врагом. Теперь оставалось лишь проникнуть незамеченным в город и в мельчайших подробностях донести содержание беседы до Феофана.

Огромный лагерь спал беспробудным сном, лишь кое-где лениво подавали голоса собаки и красными пятнами светились затухающие кострища. Лазутчик на мгновение расслабился и тут же был за это наказан: недоглядев, он наступил на что-то мягкое. Спящий человек подскочил и испуганно вскрикнул. Это было его последним движением — как подброшенный пружиной Ангел взвился вверх, всей тяжестью обрушился на лежачего и коротко, два раза ударил его в грудь кинжалом.

Распластавшись на затихшем теле, весь превратившись в слух, он ловил малейшие звуки вокруг себя. Но убедившись, что выкрик никого не потревожил, вскочил на ноги и продолжил путь. Неожиданное, вынужденное убийство в другое время ни в коей мере не могло бы взволновать его, но сейчас торжество над поверженным врагом, будь то всесильный министр воинственной державы или безродный ополченец из далеких земель, мстительной радостью наполняло все его существо.

Он прошел еще несколько шагов, остановился и обведя взглядом пространство вокруг себя, недобро рассмеялся.

— Недолго ждать. Придет ваш срок.

Злое неистовство волнами затапливало его; от знакомой боли заломило виски.

— Заплатите мне за всё……

Перед глазами, как наяву, сменяли друг друга навечно выжженные в памяти картины прошлого.

….. пронзительные крики, звон железа, грохот пушек, топот ног по дощатой палубе…..

….. яркое солнце в дверном проеме, дымные пороховые клубы, широкая спина отца, закрывающего собой жену и детей….

….. гвалт голосов, полуголые люди с серой кожей и хищными лицами, солоноватый привкус крови, брызнувшей струёй в лицо…..

Боль в голове стекала вниз, сводя тело в судорогах. Он застонал и сильно стиснул ладонями виски.

…… обезумевшая женщина, за волосы волочимая по палубе……

….. тяжелые золотые кудри, мягкие и душистые, обычно заплетенные в косы и уложенные вокруг головы — в чужих, покрытых кровью и грязью руках…..

…… обступившая ее хохочущая суетливая толпа, как стая воронья над телом еще не остывшей жертвы….

— Ма-ама! Мамо-очка-а!

Ангел содрогнулся, услышав вдруг донесшийся из глубин прошлого свой детский, преисполненный ужаса и неверия в происходящее крик. Рухнул на колени, вновь ощутив тот страшный удар по затылку, швырнувший его в беспамятство.

Потом была пустота. Долго, очень долго. Пустота и мрак. А после….

….. невольничий рынок, смрад человеческих нечистот, испуганные полуголые люди со свежими ссадинами и следами плетей на теле, лохмотья вместо одежды, плач женщин и детей, выкрики работорговцев, оценивающе-клейкие взгляды безликой толпы….