Константин и его ближайшее окружение предприняли еще одну героическую попытку примирить враждующие лагеря церковнослужителей. Василевс торопился: посланник Феофана уведомил его, что внушительное войско численностью до 50 тысяч сабель отделилось от армии султана, движущейся на юго-восток, в сторону мятежного Караманского эмирата. Вскоре, под предводительством опытного полководца Турхан-бея на грузовых судах началась переправка солдат в Морею, на греческий полуостров. Это означало, что помощи от братьев Константина, Фоки и Димитрия, уже не дождаться. Положение заметно ухудшалось. Но это, казалось, лишь подливало масла в огонь неутихающей религиозной межусобицы, грозящей расколоть византийцев на разные лагеря. Взаимное ожесточение, подпитанное тревогой и страхом на каждый еще не прожитый день, продолжало давать свои злокачественные всходы.

По рассохшимся, скрипящим ступеням лестницы кардинал Исидор медленно поднялся на корму галеры и, приблизившись к кромке борта, опустил ладони на брусья перил. Перед ним, как на наполненной светом картине, в мельчайших деталях разворачивалась панорама Константинополя.

В прозрачном, кристально чистом воздухе, подобно золотым половинкам яйца, сверкали раскаленным металлом купола церквей и храмов; светлые прямоугольники зданий ступенями спускались вниз почти до самого моря, а там, у берега, казалось, прямо из воды, вырастали геометрически совершенные стены и башни оборонного пояса, увенчанного бесчисленным множеством зубцов. Дорожка от солнца, искрясь и сияя на волнах, вела прямо в город; сквозь плеск воды доносился дальний колокольный перезвон.

Ноздри прелата жадно раздулись, вбирая восхитительный, пьянящий аромат морского ветра и от нахлынувших воспоминаний внезапно, в острой тоске, защемило сердце.

Все тринадцать предыдущих лет прошли в бесплодных метаниях. Не принятый на родине взбунтовавшимися после заключения Унии ортодоксами, упорно видящими в нём лишь изменника веры и вековых устоев, ренегата, сменившего ради благ земных клобук епископа на пропахшую ересью шапку кардинала, он был вынужден покинуть Константинополь.

Но и Рим встретил изгнанника прохладно. Папа Николай V и его окружение стремились убрать подальше от столицы неудобного многим священнослужителя, живое напоминание о несостоявшейся сделке. Вскоре последовало назначение Исидора наместником святейшего престола в Литве и в России. Исидор отправился в Московию, но и там его подстерегла неудача: возмущённые непомерными требованиями апологетов католицизма, русские иерархи еще во Флоренции отвергли Унию, и великий князь Московский Василий II, подстрекаемый патриаршеством, объявил Исидора самозванцем и бросил его в темницу.

С большим трудом, подкупив несговорчивых стражей, кардинал бежал из застенка и звериными тропами пройдя сквозь леса, укрылся в соседнем Литовском княжестве. Лишь позднее Исидор осознал, что побег был скорее всего подстроен — князь Василий не желал неминуемых осложнений для своего сотрясаемого мятежами престола и не собирался из-за опального прелата ухудшать и без того не слишком дружественные контакты с католическим миром.

И вновь Ватикан, полный интриг, подпольной борьбы за власть и место под солнцем на той вселенской ярмарке властолюбия, тщеславия и стяжательсва. Уединившись в отдаленном монастыре, Исидор почти все свое время проводил в чтении книг: жизнь среди сановников от церкви стала ему омерзительна. И едва прослышав о посольстве от императора Константина, воспрянул духом так, что чуть насмерть не загнал своего любимого жеребца по дороге в Рим. Долго настаивать там ему не пришлось: кроме него не оказалось ни одного желающего принять на себя миссию представителя папского престола в Византии.

И вот теперь, после десятка с лишним лет разлуки, он вновь возвращается в этот прекрасный город на семи холмах, в город, ради которого он поступился верой и честью, и который отверг его жертву. В город, по недоброй воле судьбы, оказавшийся на пороге катастрофы и оттого ставший ему в стократ дороже. В город, одно название которого неземной музыкой звучит в его ушах — Константинополь.

— Ваше Высокопреосвященство, — раздался голос за спиной.

Кардинал обернулся и высоты своего внушительного роста невидяще взглянул на приземистого римлянина, капитана галеры.

— Я слушаю тебя, сын мой, — глухо произнёс он и, не сдержавшись, вновь обратил взгляд на вырисовывающуюся на фоне лазурной воды и неба ровную полосу Морских стен города.

"Здравствуй всегда, Царица цариц», — неслышно прошептали его губы.

— Не укажет ли синьор кардинал пристань, в которой он предпочтёт поставить корабль, — допытывался капитан, настойчиво заглядывая в лицо прелату.

— Плыви к Влахернскому причалу, — ответил Исидор, и тут же забыв о собеседнике, впился глазами в проплывающие мимо, до боли знакомые кварталы города.

С палубы неслись хохот и нетерпеливые выкрики. Кардинал досадливо поморщился: папский престол не счёл нужным выполнить взятые на себя даже те ничтожные обязательства. И Исидору пришлось на свои более чем скудные средства нанимать на острове Хиос две галеры, около полутора сотен солдат, да еще столько же из числа портовых головорезов. Но точно так же он бы поступил, если бы римская курия сдержала свои обещания.

Да, он изгнанник. Ну и что с того? Разве можно обвинять любимую за то, что тяжкий недуг, поразивший ее, исказил до того прекрасные черты?

Долго, очень долго разворачивалась галера, пристраиваясь бортом к каменному молу. А там, вблизи от полощущих по ветру флагов, уже толпились празднично одетые люди, слышались приветственные возгласы и смех.

— Они встречают меня! — захолонуло сердце от радости, и у дородного, в расцвете сил мужчины едва не подкосились ноги.

Краски ярче заиграли в глазах, воздух живительной струёй вливался в грудь, наполняя тело пьянящей легкостью и силой.

Толпа взорвалась радостными криками, когда он ступил ногой на отшлифованный временем камень причала. С башен ухнули крепостные орудия, и в образовавшийся живой коридор, на белоснежном красавце-коне въехал император. Пурпурная мантия волнами спускалась с его плеч на круп скакуна, шитый золотом хитон облегал широкую грудь, а на кожаных сапожках василевса сверкали вышитые золотом двуглавые орлы — фамильный герб Палеологов, символ неукрощенного духа Империи.

Вслед за императором двигалась его свита, и во многих из них Исидор узнавал некогда близких ему людей. На мгновение ему мучительно захотелось поверить, что не было тех долгих лет изгнания, что это праздничное торжество и люди на пристани — всё это для него, Исидора, бывшего гражданина и епископа Византии. Но тут же, невесело усмехнувшись, одёрнул себя: нет, они видят в нём всего лишь посланника Ватикана, представителя католической Церкви и вассальных ей европейских государств. Им не нужен он как личность, в этом качестве он давно умер для ромеев.

Император легко, подобно юноше, спустился с коня и приблизившись к прелату, почтительно приветствовал его. Исидор ответил на приветствие, заверяя василевса в своём дружеском расположении к нему и к его стране, а также выразил желание как можно скорее разрешить спорные вопросы, мешающие установлению согласия и прочного договора.

— Кроме того, я надеюсь, василевс помнит, что я по происхождению ромей, и интересы отечества, которое я, невзирая на обстоятельства, по-прежнему считаю своим, остаются для меня превыше всего.

— Мы рассчитывали услышать это и будем рады принять в свой круг ещё одного союзника и друга. Для нас человек, поступающий согласно своим убеждениям и долгу, вне зависимости от сторонних суждений, всегда был и будет достоин уважения.

Константин отступил на полшага в сторону и сделал рукой приглашающий жест. Сдерживаемая тонкой цепочкой гвардейцев толпа вновь взорвалась приветственными криками, и на дорогу перед прелатом и василевсом полетели охапки цветов. Под звуки кимвалов и фанфар они приблизились к карете, впряжённой в шестерку лошадей, но Исидор отклонил приглашение сесть в неё, мотивируя своё нежелание тем, что сквозь маленькие оконца ему не удастся в достаточной мере насладиться обликом Константинополя. Тогда, как бы заранее предвидя отказ, к нему подвели гнедого жеребца, украшенного лентами и бантами, с пышным плюмажем на голове.