Султан насторожился.

— Почему ты так думаешь?

— Он весь в крови….

— В крови? — перебил Мехмед. — Улуг-бей?

— Господин, — начальник стражи шагнул вперед. — Тот человек говорит, что стража гяуров пыталась его задержать и что в схватке с ними ему рассекли плечо и поставили на лоб отметину.

— Это так?

Улуг-бей развел плечами.

— Я думаю, он лжет, господин, — вместо него ответил смотритель гарема. — Пусть у него лицо и одежда в крови, но это еще не доказывает, что он силой прорвался из города.

— Что заставляет тебя сомневаться?

— Его глаза, мой повелитель! В них нет подобающего перебежчикам страха и почтения. Они злы. Этот человек не пришел с добром!

Мехмед заколебался.

— Его обыскивали?

— Да, мой господин, — ответил Улуг-бей. — Это первое, что было сделано. При нем был только меч со следами крови, который мы сразу же отобрали. Шахабеддин присутствовал при этом, пусть сам подтвердит.

Он подтолкнул смотрителя гарема в спину.

— Да, — неохотно признал тот. — Я находился рядом.

— Тогда чего же мне остерегаться?

— Не знаю, господин, не знаю, — зачастил евнух. — Я боюсь за тебя, мне неспокойно на душе. Гяуры коварны, они способны на всё. Они даже могут послать на тебя порчу. Всем известно, как много у них нечестивых колдунов. Они хотят твоей смерти!

Мехмед презрительно рассмеялся. Он не боялся сглаза. Оружие — дело другое. Оно создано для убийства. А россказнями о тёмных чарах и насылаемой порче пусть древние старухи потчуют не в меру доверчивых или детей.

— Слишком много людей жаждет моей смерти. Но если они действительно хотят извести меня, пусть придумают способ подейственней, чем вытаращенные глаза какого-то гяура.

Он хлопнул в ладоши.

— Улуг-бей, прикажи ввести горожанина ко мне.

— Стой, Улуг-бей! — крикнул Шахаббедин, запрещающе вытягивая руку к нему.

Мехмед от негодования едва не потерял дар речи..

— Ты что же, ничтожный, перечить мне вздумал? Или от страха совсем лишился разума?

— Прикажи казнить меня, но прежде выслушай! Помнишь ли ты, мой повелитель, смерть прадеда своего, доблестного султана Мурада I?

Мехмед вздрогнул. Об этой смерти он был хорошо наслышан.

— В разгар боя с сербами, — продолжал Шахаббедин, — один из гяуров, прикинувшись перебежчиком……

— …..перебежчиком, мой повелитель! — перебил он самого себя и значительно вытянул палец к потолку.

— Так вот, господин, — евнух чуть ли не захлебывался в словах. — Обманом приблизившись к престолу, этот серб выхватил спрятанный на груди кинжал и насмерть заколол не в меру доверчивого султана!

Мехмед протрезвел окончательно.

— Да, ты прав, всё было именно так, — угрюмо произнёс он.

— Как можем мы знать, не задумал ли этот гяур подобное злодеяние? Ведь, вспомни, завтра ты поведешь войска в решающий бой! Но если бесценному твоему здоровью будет нанесен ущерб (да вырвет Аллах мой грешный язык!), кто возглавит твои полки? Визирь, который только и мечтает распустить по домам солдат великой армии? Или бейлер-беи, которые во всём с ним заодно? Я знаю, тебя, воина по духу и по крови, опасность не может устрашить. Но, мой повелитель, ты рискуешь не только собой! Впустив к себе этого человека, ты рискуешь славой и мощью всего султаната, который без твоей направляющей воли рассыплется, как постройка из песка!

Мехмед вскочил и взволнованно заходил по подушкам.

— Да, это так! Но…. не могу же я прогнать человека, который может и принесет мне бескровную победу. И только потому, что его глаза не приглянулись главному евнуху! — недовольно бормотал он.

— Если ты не желаешь посредника между вами, впусти его, господин, впусти. Но молю, окружи гяура кольцом стражников и не подпускай к себе ни на шаг.

— Так я и поступлю. И еще одно: чтобы полностью успокоить твое сердце, Шахаббедин, я повелеваю тебе принести мою любимую кольчугу из дамасской стали и облачить меня в нее.

— Мой господин! Никто не может сравниться с тобой в умении одаривать счастьем своих слуг! — евнух склонился в глубоком поклоне.

— Зачем ты пришел?

Перебежчик оторвал голову от пола. Левая часть его лица была покрыта полосами плохо стёртой крови из глубокой ссадины на лбу — ссадины, которую он сам себе нанес перед приходом в османский лагерь.

— Прости меня, о султан, — он с трудом, как бы пробуя на язык, подбирал слова, хотя турецкую речь знал в совершенстве.

— Мои братья там, — он указал в сторону города, — они хотят мира. Они не любят воевать. Они любят свои семьи, они любят иметь деньги. Они любят жить. Они посылают меня к султану сказать: «Мы отворяем ворота султану, а он за это оставляет нас в покое».

Мехмед переглянулся с Шахаббедином и с вызванным в шатёр Саруджа-пашой.

— Как они собираются сделать это?

Византиец открыл было рот для ответа, но вдруг его лицо исказилось и он схватился за левое плечо.

— Рука болит, — пояснил он и оперся о пол здоровой рукой.

— Можешь встать, — разрешил султан.

И обратившись к смотрителю гарема, вполголоса произнес:

— Это не убийца. Видишь, рана настоящая и он едва держится на ногах.

— Но, мой господин, — так же вполголоса отвечал евнух, — у него телосложение бойца, а не мирного жителя.

Мехмед недоверчиво хмыкнул.

— Пусть я ошибаюсь, господин. Но умоляю, держись настороже!

Византиец поднялся с колен и знаками показал, что у него пересохло в горле. Саруджа-паша, презрительно морщась, приказал одному из слуг наполнить чашу вином и поднести ее горожанину. Евнух пристально смотрел на перебежчика. Показалось ли ему или на самом деле гяур стоит уже чуть ближе, чем находился прежде?

Не успел стражник приблизиться к византийцу, как тот, едва не упав, сделал два шага навстречу, подхватил чашу с вином и провозгласив здравицу в честь султана, одним духом опорожнил ее. Шахаббедин отметил про себя, что перебежчик на место так и не вернулся.

Алексий, в свою очередь, из-за края чаши окинул шатер быстрым взглядом. На расстоянии пяти шагов от него стояло полукругом шестеро рослых широкоплечих стражей. С каждого края ложа султана расположилось по двое воинов. Еще двое — за его спиной. Итого — двенадцать. По левую сторону от Мехмеда стоит начальник охраны, тот самый, который приказывал обыскать его; по другую сторону — двое сановников, один из которых, судя по его дряблому безволосому лицу — евнух. До самого Мехмеда не менее пятнадцати шагов. С помощью ухищрений удалось немного сократить это расстояние, но все равно, шансы на успех ещё были очень малы.

Ступни Алексия вновь задвигались по ковру, как бы в поисках надёжной опоры.

— Ты не ответил на вопрос султана! — рявкнул Саруджа-паша.

— О, прости, господин! Как только мои друзья перебьют стражу, они дадут знак. Слуги султана пойдут и возьмут спящий город.

— Какой знак? — возбуждённо спросил Мехмед.

Алексий сделал шаг вперед и поклонился.

— Великий султан оставит им и их семьям свободу? Прикажет не трогать их дома?

— Да, да, — Мехмед дрожал от нетерпения. — Их пальцем никто не посмеет тронуть.

— Они помажут свои двери белой краской, чтобы воины султана не могли ошибиться.

— Довольно торговаться, гяур! — в бешенстве заорал Саруджа-паша. — Или ты сам называешь условный знак, или это выпытает из тебя палач!

— Зачем палач? Палача не надо! — византиец в притворном ужасе замотал головой. — Я всё скажу! Они должны зажечь на башне большой огонь.

Султан шевельнулся. Алексий уловил слабое, еле слышное позвякивание. Бес его побери! У него под халатом кольчуга. Значит, надо подобраться ближе, чтобы бить наверняка, в голову.

Мехмед в свою очередь не сводил глаз с перебежчика. Смутное воспоминание не оставляло его: без сомнения, он уже где-то видел этого человека.

— Но прежде воины султана должны подойти к самой стене, чтобы сразу войти в город. Моих друзей мало, они долго не удержат открытые ворота.

— А теперь ответь, — Мехмед приподнялся на ложе. — Где я мог видеть твое лицо.