И ей пришлось уйти после того, как очередное потрясение от увиденного лишило ее чувств. Настоятельница монастыря, в котором размещен был госпиталь, хотя и деликатно, но в достаточно ясных выражениях дала ей понять, что не считает нужным отвлекать опытных сиделок от страдальцев, лишь затем, чтобы приводить в сознание чрезмерно впечатлительных девиц.

— Ты лучше вместе с нами возноси молитвы, сестра, — напутствовали ее монахини. — Молись и о душах усопших, помогай их обездоленным семьям.

Да, просить у Всевышнего милосердия! Это все, что она была в силах делать.

Алевтина вскочила с кровати и не чувствуя прохлады половиц под босыми ногами, подбежала к иконе Богоматери. Опустилась на колени, вглядываясь в темный лик, почти неразличимый в в слабом, подрагивающем пламени лампады. И надолго застыла так, пытаясь подавить нарастающее смятение.

— Господь Всемогущий, Отче наш, — шептала она, молитвенно сжав на груди ладони, — Спаси, избавь нас от этой напасти.

Она непроизвольно всхлипнула.

— Сделай так, чтобы следующий день никогда не наступал.

На востоке, сквозь полуприкрытые ставни окон, белела на горизонте полоска света занимающейся зари.

— Переселение народов представляется мне процессом по большей части стихийным. И в это слово я вкладываю почти буквальный смысл. Подобно волнам от брошенного в воду камня, потоки миграции распространяются во все стороны и одна волна переселенцев нагоняет, давит, теснит предыдущую. Там, где возможность свободного продвижения ограничена естественными причинами — берега Великого океана, непроходимые горы, безводные пустыни или вечный холод северных земель — миграция останавливается или идет вспять, в обратном направлении. Если подобных причин нет, народы устремляются вперед, до тех пор, пока не иссякнет их поступательная энергия.

— Но что вызывает эти волны?

— О, причин может быть множество. Голод, неурожай, засуха, болезни, — Феофан отпил из золоченой чаши и продолжил, — а также исчерпанные ресурсы своих земель, перенаселенность, агрессия соседних народов.

К примеру, где-то на краю света, у границ земель желтокожих синов, в течении двух-трех лет не выпадали дожди. Явление на самом деле довольно заурядное в природе. Тогда, как можно предположить, солнце быстро выжжет почву и бесчисленные кочевые племена узкоглазых людей, дальних родственников гуннов, придут в движение — истощенные пастбища уже не в силах будут прокормить их стада. Спасаясь от вымирания, всем своим укладом накрепко привязанные к скоту, они вынуждены будут перемещаться на соседние земли, туда, где могут надеяться найти прокорм для своих животных. Но свободных территорий давно уже нет, если они когда-либо вообще существовали. Тем самым кочевники неминуемо вступят в конфликт с народами, на чьих землях они вознамерятся переждать тяжелые времена. Они выжмут коренных жителей с их насиженных мест, погонят их прочь, а могут и просто уничтожить, если те окажутся достаточно упорными, чтобы посторониться или дать себя поработить.

— Почему же эти народы не отражают неприятеля? Ведь оседлость предполагает государство, зачастую с сильной княжеской властью и регулярным войском, — задал вопрос Феофил.

— Почему? — Феофан пожал плечами. — Ответ очевиден — пришельцы сильнее и многочисленнее. Они мобильны, постоянно в движении, перемещаются с места на место и могут покрывать при этом громадные расстояния — ведь это необходимо для их выживания. Они до крайности неприхотливы — на том построен весь их быт. Кочевники дики, злы и агрессивны. Пока центральная власть попадающей под завоевание страны опомнится от присущей ей беспечности и начнет принимать меры, захватчики, волна за волной, подточат пограничные заслоны и устремятся вглубь земель. Прирожденные наездники, великолепные стрелки из луков, грабители по крови и по духу, они боеспособнее даже профессионального войска. Потерпеть поражение, отступить, когда отступать некуда, означает для них гибель, уничтожение всего, что составляет смысл существования человека — семьи, рода, нажитого многими поколениями имущества. Они будут драться до последнего. И потому кочевые бродячие народы — первейшая опасность для молодых, еще неокрепших государств.

— Человечество не раз наблюдало это на примере гуннов, арабов и монгол, — кивнул головой Исидор.

— Им несть числа, — возразил Феофан. — Уважаемый прелат привел наименования лишь нескольких народностей, оставивших в памяти людской наиболее масштабные и кровавые злодеяния. А сколько было прочих, бесследно канувших в Лету? Ведь разрушая захваченное, они взамен не созидали ничего, лишь иногда походя перенимали уклад и обычаи местных жителей. Наглядный пример тому Болгарское царство. Поначалу дикие, булгарские кочевники впоследствии без следа растворились в покоренных ими славянских племенах, и, попав под владычество ромеев, переняли от нас нашу веру и государственный строй, сохранив в истории лишь имя своего народа.

— Это достаточно спорное утвеждение, — покачал головой Исидор.

— Как некогда ранее те же славянские племена, впоследствии покоренные булгарами, потеснили и растворили в себе фракийцев, народ, с незапамятных времен населявший эти земли, — не слыша возражения, продолжал Феофан.

— История идет по кругу, — Феофил развел руки в жесте безмолвного покорства перед Судьбой. — Тем более, мы, обладая знанием, должны были найти способ уберечься от катастрофы, используя опыт ошибок и побед, накопленный нашими предками.

— Кто как не ромеи, сломили мощь и погнали прочь орды гуннов, завоевателей Европы! — стукнул кулаком об подлокотник кресла Нотар. — И разве это единственный пример?

— Да, — согласно кивнул головой старый дипломат, — именно Византии принадлежит честь развенчания мифа о непобедимости кочевников. Мобилизировав все свои силы, призвав на службу весь свой вековой опыт борьбы с завоевателями, не обретшими государственности, нашим войскам удалось отразить натиск армии Аттилы. И не только его, как только что правильно отметил мастер Нотар. На протяжении веков Империя ромеев сдерживала полудикие азиатские племена, рвущиеся на покорение Запада. Там, где не было смысла возводить могучие крепости и задействовать войска, неприятелей сдерживали золотом и богатыми дарами. В самом деле, не лучше ли, чем годами гоняться за мелкими отрядами грабителей, предвестников скорого переселения пришлых народов, переманить их к себе на службу, подкупив их предводителей? Или, даровав им прежде малолюдные земли, прикрепить их к ним, сделать оседлыми. Так наша дипломатия и поступала, за исключением тех случаев, когда гордыня и амбиции новоизбранных венценосцев и их окружения не толкали Империю на военные походы, сулящие на первый взгляд лишь легкую победу, а значит и славу, и триумф, закрепляющий власть. Здесь-то и запрятано слабое звено: победа зачастую таит в себе поражение. Примеров тому можно привести немало. Борьба с могучей персидской державой, доставшаяся нам в наследство от наших предков — римлян, а им, в свою очередь — от эллинистических государств, подточила мощь двух колоссов. Когда рухнул, разбитый нами на множество осколков-княжеств наш вековой неприятель, то вместе с ним исчез и естественный барьер, буфер между Византией и полудикой, племенно-кочевой Азией. Не сдерживаемые более персами, хлынули через пограничные области поначалу арабы, а затем пришедшие им на смену тюрки-сельджуки. И этим набегам противостоять оказалось значительно сложнее.

— Уважаемый Феофан упускает некий немаловажный факт, — проговорил Нотар, бегло взглянув в сторону кардинала. — Первое падение нашей государственности вызвали не дикие, нецивилизованные пришельца с востока, а не уступающие им в первобытности и злобе народы Запада. Наши единоверцы, паломники, подобно нам проповедующие учение Спасителя, обманным путем завладели столицей и устроили в ней такой разгром, которому могли бы позавидовать те самые наводящие ужас гунны с монголами. Затем, не в силах изобрести что-либо лучшее, глупо скопировали наш государственный строй и правя страной, как своей деревенской вотчиной, довели империю до полного упадка. Именно на них, а не на азиатах, лежит вина за нашу сегодняшнюю участь.