Люди растерянно останавливались перед своими дворами. В их руках появились заступы, они начали копать и рыть там, где стояли когда-то их дома. Но многих домохозяев еще не было. Село оживало не сразу.

Санитары разбили палатки на опушке леса. Машина вернулась в батальон. Комиссар отправился сообщать полкам по телефону о новом медпункте. Тигран решил остаться с группой санбата. Он говорил с жителями, входил в разрушенные и безлюдные дома, рассматривал пересекавшие улицы немецкие окопы, в которых рядом с трупами валялись патроны, ранцы, письма и фотографические снимки; на дощечках были намалеваны названия окопов: «Зигфрид», «Адольф Гитлер».

Тигран позвал крестьян, чтоб похоронить трупы гитлеровцев в их же окопах. Он смотрел, как взрослые лопатами сваливали в траншеи глыбы земли, а дети молча, хмуро следили за ними.

Громко вскрикнула какая-то женщина. Что там случилось? Тигран быстро направился в ту сторону.

Над головой убитого гитлеровского офицера, лежавшего на дне окопа лицом вверх, с заступом в руках стояла высокая бледная женщина, окруженная односельчанами.

— Он, как есть он! — негромко произнес старик с густыми усами.

— Вы его знали? — справился Тигран.

— Ну как же было не знать? — ответил старик. — Таких не забудешь. Капитана Шнайдера мы все знали!

Расталкивая людей, к окопу пробиралась та старушка, которая говорила с Кацнельсоном.

— Значит, он здесь, Антон Кузьмич? Неужто и впрямь он? — запыхавшись, говорила она, вглядываясь в лицо убитого.

— Ясное дело, он самый… Факт! — уверенно отозвался старик.

Тигран видел на лицах крестьян и следы пережитого ужаса и удовлетворение. Они, казалось, не решались поверить свои глазам. Чем же был примечателен этот гладко причесанный гитлеровский офицер с железным крестом на груди, лежавший в луже запекшейся крови на дне окопа «Адольф Гитлер»?

Старый Антон Кузьмич смотрел на фашиста, силясь улыбнуться. Но улыбки не получалось. Придерживая левой рукой подбородок, он пробормотал:

— Значит, капут тебе, Шнайдер? Подох, как собака.

Затем, повернувшись к Тиграну, Антон Кузьмич проговорил:

— Вот вы спрашивали, знаем мы его или нет… А как было не знать? Таких не забудешь… то есть того, что они творили!

И старый Антон Кузьмич рассказал, что капитан Шнайдер все село держал в страхе. Заходил в хаты, ласково беседовал с людьми. Но куда бы он ни вошел, в тот дом вслед за ним входила беда: обязательно вызывали кого-либо из этой семьи, и вызванный пропадал бесследно. Проклятый фашист, оказывается, знал русский язык, а об этом никто не подозревал. Вот наши и проклинали его, не опасаясь. А тот слушает себе спокойно, притворяется, что ничего не понял, а потом и тащат людей на суд и расправу… Мать той женщины, что первая его опознала, расстрелял, гад, перед всем селом, потому что она проклинала Гитлера. Ну, кому в голову придет, что семидесятипятилетнюю женщину можно к стенке приставить и в лицо ей выстрелить?! Он сам и стрелял, Шнайдер этот! Старуха, мол, по домам ходила, против фюрера агитировала. Она, мол, связь держала с партизанами и сама партизанка…

Старый Антон Кузьмич, поплевав на ладони, крепко сжал в руках заступ.

— Капут тебе, Фриц Шнайдер! Зарыть тебя нужно, вонь от тебя идет.

Лоб у Антона Кузьмича был весь в поту. Остановившись на минуту перевести дыхание, он с трудом выговорил, крепко сжимая заступ в руках:

— Плетями нас выгоняли рыть эти окопы. А вышло, что мы им могилу копали.

Детский голос прервал его слова:

— Пленных ведут… фашистов!

Четверо советских бойцов конвоировали группу гитлеровцев. Ребятишки побежали навстречу, чтобы вблизи рассмотреть пленных. Их вели прямо к окопам. Впереди с автоматом на груди шел молодой боец, поглядывая на собравшуюся толпу. Тигран узнал Аргама еще издали. Но тот, лишь подойдя совсем близко, радостно воскликнул:

— Тигран!

Группа остановилась на несколько минут.

— Всех их взял в плен наш батальон! — с гордостью сообщил Аргам.

Жители с любопытством разглядывали пленных фашистов. Им приходилось видеть, как те гонят советских военнопленных, но эта картина была для них новой.

— Какие жалкие! Словно бы и не они! — заметила одна из женщин.

Аргам с энтузиазмом повествовал о подвигах бойцов своего полка:

— Освободили три села. Подобно Давиду Сасунскому, обращались к крестьянам: «Вот ваши коровы и телята, теперь спокойно пашите и сейте на ваших землях!»

Тигран с ясной улыбкой смотрел на разгоревшееся лицо Аргама. Ему было понятно, что, не находя достаточно красочных слов для выражения своих чувств, Аргам невольно обращается к эпическим образам. Тигран слушал его, присматривался к его жестам, мимике и думал о том, что юноша уже становится воином, хотя и теперь в нем еще много осталось от старого. Он еще старается говорить «красиво». Kapo говорил бы не так. Тот просто и ясно рассказал бы, что именно сделано его полком.

В небе шел воздушный бой. Осколки со свистом падали на землю. Вместе с советскими бойцами смотрели в небо и пленные. Трудно было точно определить, какие из самолетов наши и какие — фашистские. Два истребителя прижимали к земле третий. Вот его прошили сверху очередями. И вдруг он вспыхнул и, окутавшись дымом, камнем упал вниз. Через минуту над лесной чащей поднялось густое дымное облако и послышался взрыв. Истребители, преследовавшие сбитый самолет, повернули обратно. Они летели низко, весело покачивая крыльями, на которых теперь легко можно было различить пятиконечные красные звезды.

Пленные опустили глаза, и один из них, огромный верзила с нашивками фельдфебеля, что-то злобно буркнул. Тигран оглянулся на него. Нос у великана был раздроблен, губы и подбородок покрылись подсохшей кровью, на лбу синели большие шишки. Заметив, что Тигран смотрит на фельдфебеля, Аргам подошел ближе и объяснил:

— Этот стрелял до последнего патрона, сопротивлялся, не хотел сдаваться. Знаки на лице — следы схватки с Миколой Бурденко… А вот те трое, что в сторонке стоят, спрятались в лесу во время утреннего боя, потом сами вышли и сдались.

Тигран внимательней вгляделся в стоявших отдельно солдат. Видно было, что это трудовые люди. Подойдя к ним, он спросил:

— Значит, вы сами сдались в плен?

Удивленные, тем, что советский офицер умеет говорить по-немецки, пленные заулыбались.

— Да, сами! — подтвердил один из них, невысокий солдат лет тридцати пяти.

— Что же вас толкнуло на этот шаг?

— Принцип, — объяснил немец. — Я и мои товарищи решили уйти из гитлеровской армии, чтобы остаться людьми.

— Да, именно так, — подтвердил второй немец. — Чтобы остаться людьми.

Трудно было решить, говорят ли они искренне или страх смерти толкает их на подобное заявление. В душе Тигран склонен был верить им. Нельзя же думать, что целый народ является ордой бандитов и детоубийц.

Он перевел слова пленных крестьянам. Антон (Кузьмич с интересом оглядел пленного.

— А может, и не врет, — задумчиво сказал он. — И среди них есть люди. Да только не привелось нам их видеть. А вон тот — ну, подлинный зверь, точно волк в клетке!

Старик пальцем указал на верзилу фельдфебеля с разбитым носом. Почувствовав, что слова старика относятся к нему, тот опустил голову и нахмурился еще больше.

— А ну, взгляни сюда! — крикнул Тигран по-немецки. — Трудно тебе смотреть в глаза советским людям?!

Фельдфебель рывком поднял голову, налитыми кровью глазами оглядел Тиграна.

— Могу и взглянуть! Я не вся армия, и сегодня не конец войны.

— Хвастовство тут ни к чему, а вот вид твой куда красноречивее слов, — заметил Тигран.

Один из пленных, рыжий, веснушчатый коротыш, угодливо закивал головой в ответ на слова Аршакяна и засмеялся в лицо фельдфебелю. Заметив, что обратил на себя внимание советского офицера, он, присвистнув и прижмурив глаза, жестом старался дать понять, что в голове у высокого фельдфебели не все в порядке.

— Я в плену, значит должен молчать, — хмуро произнес фельдфебель.