Прошла зима. Яркое мартовское солнце растопило сугробы, закапали и истаяли длинные сосульки у меня за окном, Марсик сходил на первое свидание и почувствовал себя взрослым котом. Мне исполнилось тринадцать, но до моего первого свидания было еще далеко, поэтому я ему завидовала. Потом зазеленела трава во дворе, зацвели в саду абрикосы, вишни, яблони, груши. Папа уехал в свою «командировку» – на заработки. Примерно в это время я первый раз услышала шорох над головой. Тогда я была уверена, что Марсик шныряет по чердаку. Но это был не Марсик…

В середине мая к нам снова пожаловали «клиентки». Мама задерживалась на работе, а у меня уроки уже закончились. Я спешила домой, вся в мыслях о том, как залезу в «контактик», пока мамы нет, и почитаю, что там написали о моем вчерашнем селфи. Захлопнула калитку, подбежала к порогу…

На пороге стояли две женщины в темных платьях. Одна настойчиво дергала ручку двери, другая вглядывалась в окно.

– Э… вы… – от неожиданности у меня язык прилип к нёбу.

Женщины разом обернулись. Я узнала их – они приходили осенью. И не один раз.

– Девочка, Ираида Рудольфовна вернулась?

– Нет, не вернулась! – Злость на непредвиденную задержку придала мне решимости: – Уходите, а то я дядю Сережу позову! – Я вспомнила угрозы отца и добавила: – А он милицию вызовет!

Женщины поджали губы, обиженно прошествовали мимо меня к калитке. Та, что постарше, пообещала напоследок:

– Вот вернется Ираида Рудольфовна, мы ей расскажем о вашем самоуправстве.

Я едва удержалась, чтобы язык им не показать. А на следующий день у нас поселился Дюк.

Мама позвонила мне после работы:

– Варвара, встреть меня. Я в магазин заскочила, накупила всего, – сумки тяжелые. И побыстрее, пожалуйста!

– Хорошо, мама!

Я натянула кроссовки, набросила джинсовую курточку поверх домашнего сарафана, выскочила из дома. От нашего двора до автобусной остановки – пять минут ходьбы. Если по улице. И три – если напрямик, через пустырь. Ясное дело, я всегда хожу напрямик.

Я была на середине пути, когда кусты справа от тропинки зашуршали. Я взглянула туда украдкой: вдруг подумают, что подглядываю – понятно ведь, для чего люди заходят в кусты. Однако на тропинку выбрался не человек – овчарка с черной спиной, рыжими подпалинами на боках и рыжей мордой, но не хитрой, как у лисы, а дружелюбной. Ошейника на нем не было, левое ухо упорно не хотело стоять торчком – кончик пробит. Пес посмотрел на меня, поразмыслил. И зарысил следом. Он был большой, но я отчего-то не испугалась.

Пес проводил меня до самой остановки. И не пошел дальше, сел рядом.

– Ладно, сиди, – согласилась я. – Если маме понравишься, возьмем тебя к себе жить.

Зря мама меня торопила, ждать пришлось минут десять. За это время мы окончательно подружились с Дюком.

Наконец подъехала маршрутка. Мама отдала мне сумку и удивленно уставилась на пса.

– А это кто?

Я объяснила. Мама хмыкнула, осмотрела Дюка со всех сторон. Предложила ему:

– Ну пошли к нам, если хочешь.

Дюк пошел. Без вопросов забежал в калитку, выел предложенную миску борща. И остался жить во дворе. Марсик первое время поглядывал на нового соседа опасливо, но Дюк обнюхал его, лизнул пару раз и, очевидно, принял под свою опеку. Зато чужих котов он во двор не пускал. И не только котов: незваных «клиентов» мы больше не видели. Не знаю, приходили они еще или нет – Дюк разбирался с ними самостоятельно.

Примерно через месяц я снова услышала шорох на чердаке. Привычно подумала о Марсиковых похождениях… и спохватилась: белый пушистый «сверток» спал у меня на диване.

Я прибежала на кухню, где мама жарила котлеты:

– Ма, у нас кто-то на чердаке шуршит! Это не Марсель, он дома!

Мама задумчиво посмотрела в потолок.

– Наверное, мыши завелись. Там тоже барахла хватает, прошлой осенью до чердака руки не дошли.

С этого дня мыши докучали нам все чаще. Обычно они просыпались вечером, когда мы выключали телевизор, укладывались спать и в доме становилось тихо. Затем стали будить и посреди ночи.

В конце концов, мама не выдержала:

– Что за безобразие! Кот в доме, а мыши по головам ходят! Варвара, сегодня вечером отправь кота на чердак. Пусть поохотится.

Тогда мысль эта показалась мне здравой. Едва стемнело, я положила в карман фонарик, взяла Марсика на руки и понесла его на «сафари».

Чтобы попасть к нам на чердак, надо по лестнице забраться на крышу гаража и оттуда, переступив узкий проход между гаражом и домом, шагнуть в чердачную дверь. Марсик не понимал, что ему предстоит, поэтому не вырывался, и я спокойно доставила его к «пункту назначения».

Чердак и в самом деле был завален хламом. Стопки старых журналов, перевязанные крест-накрест бечевкой, поломанные утюги и пылесосы, пакеты с оставшимися от ремонта обрезками дощечек и пластиковых труб, рулоны выцветших обоев, картонные коробки всевозможных размеров.

Я усадила Марсика посреди чердака, велела – «Охоться!» – и быстро выпрыгнула на гараж, захлопнула за собой дверь.

Марсик охотиться не пожелал, и вскоре мы услышали его истошный мяв на пороге под дверью. Как он выбрался, ума не приложу. Мыши в эту ночь праздновали победу.

После неудачи с Марсиком мама принесла мышеловку. Поставила ее на чердаке, нацепила на крючок кусочек сыра, и у меня появилась новая обязанность – каждый день проверять, не попала ли в наш «капкан» добыча. Мыши на мамин сыр не польстились, зато я изучила чердак вдоль и поперек. Нашла там несколько интересных для меня вещиц и массу непонятных. А сильнее всего меня удивила картонная коробка. Их там было много, и на первый взгляд эта ничем не выделялась среди прочих. То ли из-под небольшого холодильника, то ли из-под стиральной машинки – никаких надписей на ней не было. Зато была аккуратно нарисованная черным фломастером дверь. Старинная, двустворчатая, с фигурной ручкой и всякими завитушками. Дверь мне понравилась. Я думала забрать эту коробку, но потом решила, что мама будет ругаться. Она всегда ругается, когда находит у меня в комнате ненужный хлам.

В начале осени мыши обнаглели вконец. Не было ночи, чтобы они не устраивали на чердаке возню. Мама жаловалась, что не высыпается, ругала мышей, ругала Марсика, ругала изготовителей мышеловок и производителей сыра. Даже папу ругала – за то, что не выбросил с чердака хлам. Мне оставалось только сочувствовать ей – я-то сплю крепко, чтобы разбудить меня, мышам нужно хорошо стараться. И они постарались.

…Я открыла глаза, уверенная, что по-прежнему сплю. Потому что этого не могло быть наяву! По чердаку кто-то ходил, – я явственно слышала шаги, – передвигал хлам, будто искал что-то. Он был так близко, прямо над головой! И потолок комнаты казался слишком незначительной преградой.

Внезапно нечто грузное и большое упало наверху, заставив меня дернуться невольно. Я хотела закричать, разбудить и позвать маму, но голосовые связки отказались повиноваться. Я онемела от ужаса! Тогда я снова зажмурилась, спряталась с головой под одеяло. Лишь бы ОНО меня не заметило в этом страшном сне, который никак не кончится!

Проснулась я утром, когда мама заглянула ко мне в комнату и всплеснула руками от огорчения:

– О боже, это еще что?!

Обои на потолке лопнули в нескольких местах. Отвратительные прорехи зияли на вчера еще безукоризненно белом и ровном поле.

– Полгода не прошло, как ремонт делали, – мама сокрушенно качала головой. – Дом усадку дал за лето. Надо что-то с этим делать…

Я промолчала. Ничего не сказала ей о шагах на чердаке, – пусть это будет сном. Каким угодно страшным, но сном. Я и в «контактике» писать не стала. А три дня спустя на город обрушился ураган.

Ветер завывал в трубе дымохода, ветер стучал по крыше ветками яблони, ветер дергал и рвал провода, ветер нашел где-то старый пакет, повесил его на орех перед моим окном, и тот развевался, словно фиолетовый флаг неизвестной державы. Ветер гнал мусор по улице, срывал шифер с крыши клуба, переломил и бросил поперек тропинки старую иву на пустыре. Иногда к ветру присоединялся дождь, и тогда тяжелые и быстрые капли звонко барабанили к нам в окна.