– Я помню, – вмешалась Дайра. – Давно их тут не видела… Зови.

– Давно – с каких пор? – Григор привык, что годы Дайринка считала по-своему, без чисел, по герцогам и войнам.

– Ой, не помню! Когда из аркебуз стреляли.

Господин, напросившийся к ним за стол, пришел не сразу. Сперва счастливая Катица подала поднос с дарами – лепешки, атласные ленты, свежие махровые левкои. То же самое деревенские, подданные Дайры, оставляли ей у заветных камней. Затем тот, принятый Григором за провинциального доктора, приблизился, остановился за три шага и отвесил поклон по-старинному, коснувшись пола рукой. Его сухощавое лицо, казалось, застыло в напряжении, а глаза, окруженные лучиками морщин, блестели от сдерживаемых слез.

– Златая госпожа, примите мое восхищение… – Голос его сбивался. Подойдя ближе, он опустился на колено и с трепетом взял протянутую ладонь Дайры, чтобы запечатлеть на ней поцелуй.

– Встань, властель Меаны. Долго же вы скитались по чужбине.

– Пять веков, златая госпожа, как один день.

– Здесь твой дом. Вези сюда детей, вам будет благо. Раздели с нами трапезу.

– Но сначала прочти, что написано, – указал на плакат недоверчивый Григор.

– «Псы венецианские…»

– Простите, граф, что усомнился в вас. Позвольте в знак примирения звать вас дядюшкой.

– Пожалуйста, Григор.

– Вот как – вы меня знаете?..

– …или Авет, да?.. Я не обычный странник. – Граф впервые улыбнулся. – Надеюсь, ваши родные в безопасности?

– О, да, они живут в горах на Баре! – заговорила Дайра уже свойски. – Пишут нам. Хотят посмотреть, кого выбрал Гри, но море…

– Можно пересекать и соленые воды, – в Пьетро проснулся знаток обычаев.

– Я просила его – навестим свекров на летуне, а он – поплавки, поплавки…

Милостью Дайры всякое отчуждение между ними исчезло, едва возникнув. Подавая на стол новые блюда, хозяин дивился тому, как живо и свободно златая дева беседует с немолодым приезжим чужаком. Да и тот, даже соблюдая почтительность, ведет разговор вполне непринужденно. А уж какие между ними речи!.. Иных слов лучше б и не слышать.

– …будет тебе отнекиваться. Меанские издревле были пастырями теней. За что вас герцог Васа Драгутин и выгнал! Чем отпираться, шел бы к могилам и звал…

– Мои способности так малы, что говорить о них не стоит. Опять-таки, годы…

– Святые горы, мать-вода!.. Тебе новую жену брать впору, а ты годами прикрываешься. У моих вод старуха Илияна, в чем душа держится, но как песню заведет – надгробные камни шатаются.

Заглянув в вульгарно зало, кафанщик доверительно шепнул кому следует:

– Нанимайся к властелю смело, плотничай. Не прогадаешь.

– Да какой он властель? Из-за моря…

– Тебе говорю, а ты слушай, башка ослиная.

Григор же, вежливо уняв разговор милой и графа о запредельных предметах, перевел речь на свое:

– Дядюшка Петар, у вас по случаю нет карты Рима?

– Нет. Но я ее нарисую. День рождения Бенито, верно?..

– И два подарка, по сто фунтов каждый.

С утра вокруг виллы Торлония кипела суета. По периметру все было оцеплено агентами охраны, на въездах в парк машины тщательно досматривали – такой день, такие люди съедутся, безопасность должна быть на высочайшем уровне! На Муссолини покушались то с пистолетом, то с бомбой – последнее время все реже, но чем черт не шутит?

И вот, кольцо сплошной охраны замкнуто. Можно запускать внутрь высокопоставленных персон. Они подъезжали по списку, на лимузинах и брогамах, длинных, сверкающих и мощных, словно сухопутные линкоры. Князь Отто фон Бисмарк, внук «железного канцлера», с подарками от фюрера. Японский посол, румынский, венгерский, болгарский, представители королевских домов… чем дольше тянулась вереница гостей, тем персоны становились мельче и плюгавее – кто-то от маршала Петена, что-то от поглавника хорватских усташей, а дальше всякий политический мусор, приглашенный больше для массовки.

Король Виктор Эммануил, генералитет, высшее чиновничество и иные удостоенные лица прибывали через отдельный въезд с триумфальной аркой.

Праздник разгорался строго по сценарию, расписанному присяжными церемониймейстерами. Вдоль аллей, на фронтонах – знаки имперского величия. Гром оркестров, пение детских хоров и поздравление от папы римского, с благословением. За речами, тостами и подношениями время уходило незаметно, и вот уже солнце, снижаясь, коснулось креста на куполе базилики святого Петра. Как ни долог июльский день, но уже август на пороге, светлое время суток сжимается, с востока подступает ночь.

Там, за морем, готовился к полету Григор.

– Помните, что дворцы виллы Торлония ни в чем не виноваты, – тактично внушал ему Пьетро. – Их выстроили полтора века назад. Там даже бомбоубежище – памятник, это катакомбы времен Константина Великого… И не стремитесь убить, если сможете. Если дуче умрет, найдутся другие – тот же маршал Грациани; я служил с ним, этот будет пострашнее.

– Дядя Петар, скажите сейчас – почему вы пришли к нам?.. К Морее?

– Когда все маршируют, важно вовремя понять – не в пропасть ли. А я привык доверять интуиции; она не раз меня спасала. И еще… умирать красиво надо раньше, лет в сорок, крайний срок, в пятьдесят. Позже это похоже на выброс хлама из окон в новогоднюю ночь. Или прирежут, словно Полония, – как крысу за ковром. Не героическая смерть; это не смотрится. Те, что собрались на вилле Торлония, имеют один недостаток – они не умеют остановиться… Ну-с, позволите вам помочь?

– Мне, право, неловко – чтобы властель проворачивал винт обычному пилоту…

– Какой винт и в какой день! Эту привилегию я никому не уступлю. Ну-ка, в кабину. Живо, живо – как летчик я умею все.

– Минуту, я не поцеловал Дайринку.

– О, это святое. Бегите, жду.

Григор по шатким дощатым мосткам отправился на берег.

«Кто бы сказал мне в марте, что я окажусь на озере одной из Двадцати Дев!.. – глядел Пьетро ему вслед, издалека угадывая, как Григор склоняется к лицу возлюбленной, шепчет слова прощания и обещает вернуться, потом касается ее губ. – Что я, как встарь, стану возиться с мотором, подвешивать бомбы, перемажусь маслом… Сын бьется по одну сторону войны, «племянник» по другую, а я готов молиться за обоих в равной мере. В себе ли я?.. Вполне. Маршалы уйдут, вожди умрут, люди останутся. Я молюсь, чтобы остались лучшие, чтобы их род продлился…»

Зарябила вода под напором воздушной струи. Вот он, разбег Данцевича! Воистину прав был Де Лука – это невозможно. Поэтому и гибнут те, кто отрицает небывалое. А кто поверит в чудо – выживет.

Как с рельсов палубной катапульты, Ro.44 вырвался из скальной воронки – пелена над озером пропустила его и сомкнулась; остался лишь слабеющий шум мотора.

Бензина в избытке – хватит на облет всего Ядрана, даже с учетом уклонений от атак противника или от зенитного огня. Что противник будет, Григор не сомневался. В окрестностях Рима – скопище авиабаз 3-го воздушного флота. Там не только бипланы-«соколы» CR.42, с которыми есть шанс потягаться, но и «стрелы», с которыми шутки плохи. Прорва истребителей; поднимутся – небо заслонят. Сам себе Григор напоминал моль, решившую заглянуть в гнездо шершней.

От цели его отделяло без малого четыреста километров, почти половина этого пути – над морем. Для «южного» – час с четвертью лета. Пока пересекал Кадор, поспешил набрать высоту и уйти в облака, чтобы Ro.44 не засекли с моря. К итальянскому берегу облачность уменьшилась до четырех октантов, но ниже 3000 метров Григор не опускался. Восток Италии населен негусто, однако глупо привлекать внимание публики, особенно наблюдателей ПВО.

Земля внизу уже была залита густой вечерней тенью, в редких городишках загорались огоньки – похоже, на правила затемнения им наплевать! – а здесь, на высоте, закатное солнце еще било Григору в глаза сквозь козырек. Взгляд влево, вправо – ни гидропланов с лагуны Варано, ни перехватчиков из Пескары!

«Южный, мы проскочили незамеченными. Прибавь оборотов, и не вздумай жаловаться, что-де мало воздуха. Горы впереди; разве ты хочешь врезаться в гряду?»