К несчастью, я убедил его, будто рассказывал о себе чистую правду. А имея дело с таким типом, как Гутар, нельзя было совершить более опасного промаха.

И окончательно укрепила его веру в мое славное армейское прошлое очередная неосмотрительная цитата из отцовских премудростей.

Француз продолжал делиться со мной воспоминаниями об индокитайской кампании и о каких-то немцах, бывших нацистах, с которыми свел знакомство в Иностранном легионе в правление Дьен-Бьен Фу, а потом и вовсе сдружился.

— Немцы — отличные солдаты, — сказал Гутар, — настоящие профи, если вы понимаете, что я имею в виду. — Он искоса поглядел на меня. — Впрочем, вы ведь не были профессионалом, верно?

— Нет, но я понимаю, что это значит.

Гутар резко повернулся ко мне:

— Ну да? Так что же это, по-вашему?

Француз застиг меня врасплох, и я не сразу нашелся с ответом. Но, вдруг вспомнив одно высказывание отца, несколько сбившее меня с толку, я подумал, что оно может смутить и Гутара.

— «Самое главное — это добраться до цели, а не погибнуть во время атаки, как какой-нибудь дурак-герой», — изрек я.

Некоторое время он пристально смотрел на меня, потом с улыбкой кивнул.

— Да, — объявил бывший сержант, — в этом и заключается профессиональный подход к делу.

Он нагнулся и перелил остатки своего джина в мой стакан.

Через два дня мы подошли к Джибути.

С берега дул сильный ветер, и «Вольвертему» пришлось идти вдоль мола, а потом ждать, пока для него подготовят ремонтный док.

На борт поднялись представители французской иммиграционной службы и таможенники, оформили все документы и проставили нам транзитные визы на время стоянки в порту. Предполагалось, что пока мы будем жить на судне, но так не могло продолжаться долго. По прикидкам старшего механика, ремонт не мог занять меньше недели, и все это время дренажные насосы и остальные механизмы должны быть выключены. Следовательно, после начала ремонта нам предстояло перекочевать на берег.

Это вполне устраивало экипаж судна, поскольку морякам продолжали платить жалованье, а все их расходы на жилье и питание оплачивались за счет судовладельца. Однако нас с Гутаром это вовсе не обрадовало.

У нас состоялись отнюдь не легкие переговоры с капитаном Ван-Бунненом.

Он взял с нас деньги, пообещав доставить в Лоренсу-Маркиш и на время рейса обеспечить каютой и столом, но сделал это неофициально. Подписанные нами бумаги о приеме на службу избавляли капитана от лишних формальностей в переговорах с администрацией Порт-Саида, Суэца и других портов. Владельцы судна не подозревали о нашем существовании и, безусловно, не должны были узнать. По сути дела, мы стали личными гостями капитана и, по логике вещей, должны были ими оставаться во время вынужденной остановки.

Во всяком случае, мы пытались втолковать это Ван-Буннену. Однако капитан не склонен был рассматривать ситуацию с логической точки зрения, твердил, будто задержка произошла по воле Бога и он не может нести за нее ответственность, а коли так, то не отвечает и за сопряженные с ней неудобства.

На сей раз Гутар вел себя крайне сдержанно и любезно. Мы были не в том положении, чтобы позволить себе резкость. Ван-Буннен был капитаном корабля, а по документам мы считались членами его экипажа. Вздумай мы обратиться к местным властям и открыть все как есть, капитана ждала бы масса неприятных вопросов, но ведь и нам это не сулило ничего хорошего. Если Ван-Буннен заявит, что мы проникли на судно нелегально, без его ведома, да еще предложит послать телеграфный запрос в Афины, мы, чего доброго, проведем остаток своих дней в тюрьме Джибути.

В то же время капитан был очень заинтересован в том, чтобы у него не возникло никаких трений с местными властями. У владельцев судна и без того хватало неприятностей с «Вольвертемом», и Ван-Буннен, добавив к ним новые, никак не мог бы рассчитывать на снисхождение.

Тактично указав на все эти обстоятельства, Гутар предложил компромиссное решение: мы готовы сами платить за питание на берегу, если корабль оплатит нам номер в отеле. Эту сумму можно указать в расходной книге, подсказал Гутар, как поощрение служащим дока за срочность ремонта.

Поторговавшись, капитан согласился на это при условии, что мы заранее сообщим ему стоимость номера в сутки. Днем мы спустились на берег, чтобы выяснить этот вопрос, и на такси поехали в город.

Шел сильный дождь, и в воздухе стоял густой запах прелой тины, что, впрочем, неудивительно, поскольку грязь и тина были повсюду: казалось, весь город являет собой огромную грязную лужу, тут и там прорезанную мостовыми. Вдоль дорог росли чахлые кустики, но сама грязь оставалась бесплодной. Деревьев я вообще не видел. На окраинах теснились скопища грязных лачуг, сооруженные местной беднотой из бочек от керосина и разломанных на доски ящиков. В основном там жили сомалийцы, на редкость рослые чернокожие. В осанке и поведении их ощущалось врожденное чувство собственного достоинства, особенно удивительное в столь нищенских условиях. Длинные полосатые одеяния и яркие разноцветные тюрбаны необыкновенно гармонировали с эбеново-черной кожей красивых лиц. Однако в самом городе большинство жителей одевались по-европейски — в белые брюки и рубашки с коротким рукавом. На вывесках магазинов я заметил несколько индийских и арабских имен.

Поскольку Джибути — французский город, возведенный в тропиках, я ожидал увидеть нечто весьма живописное и был сильно разочарован, обнаружив улицы без малейших признаков какой-либо растительности и ничем не примечательные каменные дома. Говорят, единственное дерево, способное прижиться в Джибути, — это пальма, но и ее сюда ввозят. Пальма не умирает потому, что, собственно, никогда и не была живым деревом, а состоит главным образом из цинка. Мысль о том, что в этом унылом городе нам предстоит торчать целую неделю, действовала угнетающе.

В Джибути есть очень крупный железнодорожный вокзал — пути тянутся до самой Эфиопии и, естественно, вокруг него выстроили несколько небольших гостиниц. Мы выбрали отель «Европа». Его хозяин, армянин, охотно согласился предоставить нам номер со скидкой, так как мы заказали его сразу на неделю, а его гости чаще всего останавливались только на ночь. Гостиница была захудалой, из кранов текла мутная вода, но канализация вроде бы работала, к тому же хозяин посулил нам спрей с ДДТ и мухобойки. То есть по тамошним меркам мы отыскали довольно приличный и чистый отель.

Номер мы сняли в понедельник, переехали туда в среду.

В субботу же я встретился с Судьбой в лице Жан-Батиста Кинка.

Между входом в отель и конторой хозяина был небольшой крытый дворик, где гости могли в сравнительной прохладе отдохнуть и выпить. В пятницу вечером как раз я сидел там за столиком, когда появился Кинк.

Гутара пригласил в клуб один из старых армейских друзей — француз отыскал его через комиссариат полиции, — и я был один. Кинк привлек мое внимание главным образом потому, что я совсем обалдел от скуки и появление или уход любого постояльца казались чуть ли не событием. Впрочем, меня сразу поразила его незаурядная внешность.

Кинк был высоким, очень жилистым мужчиной лет сорока, с необычной формы — словно бы слегка сплюснутой и вытянутой — головой, покрытой короткими седеющими каштановыми волосами. Одеяние его составляли хлопчатобумажные брюки цвета хаки и такая же рубашка, на спине которой расползлось огромное пятно от пота. На перекинутом через правое плечо ремне болтался вещевой мешок. Несмотря на в общем-то отнюдь не могучее сложение, быстрота и порывистость выдавали в нем большую скрытую силу. На первый взгляд незнакомец показался мне мелким чиновником из глубинки. Но когда арапчонок, который подметал во дворике и служил носильщиком, принес багаж нового постояльца, мне пришлось пересмотреть свое мнение. При виде дорогого и легкого на вид чемодана, портативной пишущей машинки и потертой сумки для авиаперелетов с маркой «Сабина» я счел, что это, скорее, инженер-нефтяник или журналист. Он мог с одинаковой вероятностью быть и тем и другим, но почему тогда выбрал отель «Европа», а не какую-нибудь более солидную гостиницу?