— Lavabo,[5] — буркнул он.

Мы кивнули, и проводник, сделав несколько шагов, открыл еще одну дверь.

— Cabine,[6] — пояснил он.

Мы втиснулись в каюту. Вдоль стены сбоку одна над другой были укреплены две койки, рядом — маленький умывальник с раковиной, на переборке напротив коек — две полки, вращающийся табурет и несколько крючков для одежды. Иллюминатор отсутствовал, зато здесь был вентилятор. Места тут оказалось меньше, чем в любой тюремной камере из тех, что я видел. В общем, клаустрофобия гарантирована с ходу.

Стоя в дверном проеме, наш проводник снова заговорил по-французски с сильным немецким акцентом:

— Вы обязаны не выходить отсюда до отправления судна. Понятно?

Гутар кивнул:

— D’accord.[7]

Матрос ушел. Гутар протиснулся мимо меня и запер дверь.

Мы молча переглянулись, француз, пожав плечами, забросил чемодан на верхнюю полку, щелкнул замками и достал бутылку бренди.

Проснулся я в пять часов утра. Судно двигалось, и все в каюте подрагивало и дребезжало от вибрации двигателей. Можно подумать, весь корабль держался не на заклепках, а на гвоздях и болтах, кое-как закрученных от руки.

Голова у меня раскалывалась то ли из-за выпитого накануне бренди, то ли от невыносимой духоты, а может, и по обеим причинам сразу. На верхней койке храпел Гутар. Я попытался опять заснуть, но безуспешно. В голову лезли мысли о будущем.

Все мое имущество, не считая носков и ботинок, болталось у меня перед глазами на крючке. Более того, я и сам пребывал в таком же подвешенном состоянии.

По разным техническим причинам, слишком нелепым, чтобы вдаваться в них сейчас, Египет более не считал меня персона грата. Это, конечно, полный абсурд, поскольку там моя родина. Но поделать тут я ничего не мог. В Порт-Саиде мне не следовало задерживаться надолго — разве что приобрести зубную щетку да смену белья или пересесть на другое судно, а вот дальнейшее пребывание на территории Египта было для меня крайне нежелательным. Тамошняя полиция повсюду сует свой нос. Регистрация в отеле хотя бы на одну ночь могла оказаться в высшей степени опасной. Нет, в Порт-Саид я имел возможность заскочить только транзитом.

Но куда же мне плыть дальше? Вот что меня беспокоило.

Несомненно, в какое-то место неподалеку. Прежде всего я подумал о Бейруте, но там у меня возникли кое-какие неприятности перед отбытием в Афины, а ливанцы обожают покопаться в прошлом. Может быть, Турция? Однако там меня тоже не очень любили, несмотря на постоянную помощь стамбульской полиции. Израиль согласился бы принять меня только в качестве туриста. Равно как Италия и Франция. Сирия как часть Объединенной Арабской Республики, то есть Египта, тоже отпадала. Следовательно, мне оставались Кипр, Ливия, Албания и Югославия. Что ж, и на том спасибо.

К несчастью, в наше время едва ли не во всех цивилизованных странах радушно принимают только туристов и бизнесменов, способных тратить деньги или вкладывать их в экономику страны, технарей, чьи мозги они могут использовать, да американцев, благодаря их подачкам. Солдаты фортуны с моими познаниями попросту нигде не требуются. Старый добрый либеральный девиз «Живи сам и давай жить другим» давно выброшен на помойку. И путь открыт лишь тем, из кого можно извлечь выгоду. А если ты не позволяешь себя доить, перед носом живо опустят шлагбаум.

В машинном отделении прозвучал сигнал, и дребезжание на несколько минут прекратилось. Очевидно, высаживали лоцмана. Затем тряска возобновилась.

Я стал снова перебирать возможные варианты на будущее, но ничего путного в голову не приходило, так что невольно подумалось: «А есть ли оно у меня? Не лучше ли дождаться ночи, тихонько соскользнуть в море и пойти на дно?»

«Старые солдаты не умирают, они лишь исчезают постепенно».

Чушь собачья! Разумеется, они умирают, как и солдаты фортуны. Так зачем ждать, пока тебя унесет рак? Почему не покончить с этим самому, когда и как тебе вздумается? Для того чтобы ухнуть в море, не надо никакого разрешения.

Кто-нибудь упрекнет меня в жалости к себе? Или в малодушии? Или напомнит, что такая мысль — великий грех?

Вздор! Когда вы оказываетесь в настолько безвыходном положении, все эти слова теряют смысл.

В то утро, лежа на койке направлявшегося в Средиземное море «Вольвертема», я всерьез думал покончить с собой до прихода в Порт-Саид. Почему я этого не сделал? Я знаю, что ответят ханжи: «Это была победа, мой дорогой Симпсон, физической трусости над духовной». Ну, этих ублюдков не переспоришь, и я даже пытаться не стану. Сам я полагаю, что я передумал совсем по другой причине.

По-моему, прежде чем мы достигли Порт-Саида, солдат фортуны почувствовал, что возвращается на тропу войны.

Мы дождались десяти часов и лишь тогда рискнули покинуть каюту.

Я с огромным трудом убедил Гутара одолжить мне бритву. Сдался он, только уразумев, что, если я покажусь в таком диком виде офицерам судна, это подпортит и его репутацию. Все же француз уступил очень неохотно, и, когда я вернул бритву, аккуратнейшим образом ее промыв, Гутар еще раз прополоскал ее собственноручно. Можно подумать, у меня корпускулы, а то и что похуже. Но все-таки мысль о том, что нам надо произвести как можно более благоприятное впечатление, видимо, не пропала втуне, поскольку Гутар отдал мне старую рубашку с коротким рукавом, — моя сильно изорвалась, когда меня втаскивали в проклятый люк.

На верхней палубе мы отыскали небольшую столовую, и темнокожий стюард принес нам кофе с тостами. Этот малый говорил по-французски, но Гутар сказал, что он сенегалец. Чуть позже появился какой-то офицер — сухощавый молодой человек с одутловатым лицом, впрочем довольно крепкий на вид. Кивнув нам, он уселся на дальнем конце стола. Стюард тотчас подал кофе и фрукты. Как только он вышел, офицер снова взглянул на нас.

— Насколько я понимаю, вы новые пассажиры, — заметил он по-французски.

Гутар кивнул:

— А вы часто принимаете пассажиров?

— Не слишком. Все зависит от капитана. — Он употребил слово «patron» и усмехнулся. — Иногда он не прочь оказать кому-нибудь услугу. В этом рейсе вы пока единственные.

— Что значит «пока»?

— Иногда в Адене мы берем несколько человек и селим на палубе. Арабы вечно хотят переправиться из Адена в Занзибар, но после них весь корабль воняет.

— Из-за нас вам это не грозит.

— Верно. — Офицер вновь улыбнулся. — Но если вы не против, хочу предупредить, что вы заняли за столом место капитана.

— Спасибо, — кивнул Гутар, продолжая сидеть как ни в чем не бывало.

Я хотел подняться, но моряк махнул мне рукой:

— Можете пока не беспокоиться. Но вообще-то на «Вольвертеме» это единственная формальность, которую мы соблюдаем. Все, включая самого капитана, глубоко равнодушны ко всякого рода церемониям.

Он оказался большим любителем поболтать.

Выяснилось, что, несмотря на либерийскую приписку, «Вольвертем» принадлежит бельгийской компании. Офицеры — сплошь бельгийцы и немцы, а матросов набрали из сенегальцев и алжирцев. Судно плыло из Антверпена в португальскую колонию Лоренсу-Маркиш в Восточной Африке с грузом стальной арматуры для строительства. Во всяком случае, следовало уповать, что оно туда доберется, поскольку неприятности с конденсатором уже вынудили «Вольвертем» зайти на ремонт в Пирей и проторчать там целых две недели. Однако не исключалось, что конденсатор опять даст слабину. По словам третьего помощника Бержье, всякого рода нарушения графика для команды «Вольвертема» давно стали привычным делом.

За ленчем мы познакомились с капитаном Ван-Бунненом — тощим седым фламандцем с вытянутой физиономией, горькой складкой губ и тяжелыми, набрякшими веками. Я дал бы ему лет пятьдесят. Если командование «Вольвертемом» было высшим достижением мореходной карьеры Ван-Буннена (а это явно соответствовало действительности), у него были веские причины для недовольства.