Гутар вышел из-за спин этих людей.

— Вот и все, Артур, — объявил он. — Остаешься тут за главного. Проверь все остальные комнаты. Если кто-то полезет в драку, пресекай это сразу. А я пойду подсобить Райсу и Барьеру.

И он ушел.

А я остался один.

В свое время меня обвиняли во многих грехах, и некоторые из этих обвинений были справедливыми. Я не отнекиваюсь и не притворяюсь святым. Но обвинение, будто в префектуре Амари я совершил кражу, абсолютно несправедливо. Вины не бывает без преступного намерения. Самое страшное, в чем меня можно было бы обвинить, — это в забывчивости.

Гутар приказал мне заняться префектурой и «проверить остальные комнаты». Это были его собственные слова. И я повиновался приказу.

Для начала я велел двум солдатам Махинди забрать из дальней комнаты ружья и автоматы, потом загнал туда пленников и приказал охранять.

После этого я мог заняться проверкой других помещений.

Первая же комната, куда я вошел, на мое счастье оказалась туалетом. Я воспользовался им и отправился дальше. Остальные помещения на этом этаже, кроме одного, представляли собой маленькие и довольно грязные конторы.

Исключением был кабинет самого префекта, расположенный напротив лестницы. Это было просторное помещение с неровным полированным полом. Впрочем, последний под стоящим посреди комнаты письменным столом покрывал вытертый ковер. В кабинете было две двери: одна вела в коридор, вторая — в кабинет заместителя префекта.

Именно в кабинете заместителя я и обнаружил сейф.

Это был обычный конторский сейф, такой старый, что взломщик легко открыл бы его с помощью сложенного пополам листка бумаги.

Естественно, я подергал за ручку, чтобы проверить, заперт ли он. Невероятно, но сейф был открыт. Видимо, заместитель покидал кабинет в такой спешке, что забыл его запереть.

Вполне понятно, я не мог не заглянуть внутрь.

В верхней части сейфа была полка для бухгалтерских документов, а в нижней — отделения и выдвижной ящик.

Сначала я выдвинул ящик и увидел нечто вроде кучи денег. Я сказал «нечто вроде», поскольку, конечно, не потрудился их сосчитать. Затем мое внимание привлекла стопка документов в одном из отделений. Это оказались паспорта.

Их было штук шестнадцать, стянутых круглой резинкой. Под ней на верхнем паспорте (как выяснилось, западногерманском) торчал листок бумаги, или, если угодно, бланк УМЭД. Рядом с паспортами хранилась пачка документов, также стянутых резинкой. Это были удостоверения личности, выписанные префектом от имени Республики Угази для местных иностранцев. Я сразу смекнул, что произошло. УМЭД обратилась в префектуру с просьбой выписать эти удостоверения своим шестнадцати служащим. Паспорта и карточки ждали здесь, пока их раздадут.

Никто лучше меня не может понять, сколь бесценным документом является паспорт. Оставить здесь эти шестнадцать паспортов, чтобы их украли или куда-нибудь сунули, показалось мне просто преступным.

И я сделал то, что считал своим долгом.

Прежде всего я добросовестно обыскал кабинет, проверяя, не оставил ли заместитель, так торопливо покидавший кабинет, что не успел запереть сейф, где-нибудь ключи. Окажись ключи там, я, конечно, запер бы сейф, а их передал потом соответствующим властям.

Но мне не удалось отыскать никаких ключей.

В таких обстоятельствах я счел, что и паспорта, и деньги будут в большей безопасности у меня в вещевом мешке.

Туда они и отправились.

А потом я просто забыл об этом. И думаю, мою забывчивость вполне можно понять. Когда бьешься за собственную жизнь, о других вещах просто не думаешь.

Кинк во главе основного отряда вошел в город около четырех.

Гарнизон официально сдался часом позже. У солдат отобрали пулеметы, а самих загнали в казармы ожидать перемирия с правительством Угази.

После этого, как и предсказывал Гутар, дела пошли «распрекрасно».

Вечером из Фор-Гребанье прибыл туземный полковник с полномочиями от эмира Кунди и шайкой воров, называемых дворцовой стражей, и реквизировал гостиницу. Заодно он присвоил себе командование войсками и ротным транспортом. Европейские офицеры срочно перебрались в префектуру со всеми своими «магами», минометами и «узи». Сдавшиеся служащие УМЭД — как европейцы, так и «цивилизованные» — предпочли остаться с нами, а позже появились еще трое их коллег, нагло вышвырнутых из гостиницы. Кроме того, в префектуру пришли раненый Барьер и доктор. Теперь, когда сражение закончилось, солдаты вовсю хлестали пиво, и в городе стало небезопасно. Люди из УМЭД вели себя не слишком дружелюбно, и поначалу атмосфера накалилась от взаимных обвинений и перебранок. Но недавние противники не могли позволить себе чрезмерной злобы, а потом кто-то вспомнил, что в конторе УМЭД на другой стороне площади есть несколько ящиков джина, и мы снарядили небольшой отряд, пытаясь спасти этот запас от туземцев. Джин немного вознаградил нас за испытанные неудобства — в здании префектуры не было кухни, и мясные консервы пришлось есть холодными.

Но у меня все равно не было аппетита. Началась реакция. Ноги окончательно отказывались служить, и я не мог остановить мерзкую внутреннюю дрожь. Вдобавок меня разбирал хохот, но я понимал, что стоит только засмеяться — и дело закончится истерическим припадком. Отвратительное ощущение! И мне по-настоящему надо было выпить.

Но и тогда я не смог полностью расслабиться. Может, Гутара больше и не волновала страховка, но ведь он и не подставлялся так, как это пришлось сделать мне. Я чувствовал, что мне совершенно необходимо сохранять способность мыслить. И, боже мой, насколько я был прав!

По холодному взгляду, брошенному на меня Уилленсом, когда тот появился в префектуре, стало ясно, что он сумел поговорить с Велэ и сравнить записи. Теперь Уилленс наверняка знал точное время, когда я передал его сообщение. Однако он не мог догадываться, что я медлил намеренно. Пускай этот тип был мной недоволен (я не настолько глуп, чтобы надеяться получить деньги по расписке), но, пока Уилленс полагал, будто я сделал все возможное, я все еще могу — если не всей ступней, то хотя бы одним пальцем — стоять на территории неприятельского лагеря. В какой-то степени это успокаивало, но не совсем.

А потом все обнадеживающие мысли разлетелись в прах, и начался сплошной кошмар.

Вина за случившееся опять-таки полностью ложится на Гутара, хотя, безусловно, здесь сыграл фатальную роль и этот проклятый радист.

В ту ночь в Амари не было электричества, и почти всю префектуру окутывала тьма. Мы могли воспользоваться лишь масляными лампами, в основном служившими для освещения зала заседаний на первом этаже. Там же стояли ящики с джином, и, естественно, никто не хотел особенно удаляться от них.

Приблизительно в половине одиннадцатого и началась катавасия.

На площади послышалась пальба, и все собравшиеся в комнате мгновенно умолкли, прислушиваясь к выстрелам. У входа стояли на часах два ротных офицера, и Тропмен с Велэ пошли узнать, что стряслось.

Одним из тех, кто не утих при звуках выстрелов, был Гутар. Он о чем-то спорил с радистом и орал во всю глотку.

— Ты сам не знаешь, о чем говоришь! — кричал он. — Если тебе непременно нужна удача, то лучше вообще не играть. Огневая мощь и скорость — вот что решает дело. А коли у тебя весь расчет на везуху, попроси бога — пусть поцелует тебя в задницу. А вот нас сегодня никто в задницу не целовал, можешь поверить. Мы…

Гутар осекся и всплеснул руками. Он говорил на французском с чудовищным марсельским акцентом и по тупому взгляду радиста вдруг сообразил, что тот его не понимает.

— Сажи ему это, Артур, — обратился он ко мне. — Скажи этому недоумку по-английски!

Я слишком привык повиноваться Гутару, чтобы в тот момент не выполнить приказ, но, едва открыв рот, понял, что совершил грубую ошибку. До сих пор я ничем особенно не привлекал внимание радиста, будучи лишь одним из офицеров противника, вынудивших его сдаться. Но теперь этот тип услышал, как я говорю по-английски. Он широко распахнул глаза, узнав мой голос, а потом мстительно сощурился.