– Боже мой, – сказал я ошарашенно. – Кажется, что все указывает только на него.

– Неужели? – спросил Пуаро. – Вот в этом-то мы с вами и расходимся. Три мотива, на мой взгляд, – это чересчур. Я склонен верить в то, что, несмотря ни на что, Ральф Пейтон невиновен.

После вечернего разговора, о котором я только что рассказал, дело перешло в другую фазу. Вообще все расследование этого преступления можно разделить на две части, которые резко отличались друг от друга. Первая часть – это то, что происходило с момента смерти Экройда в пятницу вечером и до вечера понедельника. Я вполне мог бы рассказать об этом от имени самого Эркюля Пуаро. Все время расследования я был рядом с бельгийцем и видел все то, что видел и он. Я старательно пытался прочитать его мысли – и, как теперь понимаю, потерпел фиаско. Хотя Пуаро и показывал мне все найденные им улики – например, золотое кольцо, – он скрывал от меня важные логические выводы, которые формировались у него в голове. Как я позже узнал, такая таинственность была чертой его характера. Он обычно высказывал намеки и предположения, но никогда не шел дальше этого.

Как я уже сказал, мое повествование до вечера понедельника вполне могло бы быть рассказом самого Пуаро. Я выступал при нем в роли доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе. А вот после понедельника наши пути разошлись. Пуаро в одиночку занимался своими делами. Я слышал обо всем, что он делал, потому что в Кингс-Эббот вы слышите все, – но сам он ничем со мною не делился. Да и у меня тоже были свои дела.

Сейчас, когда я оглядываюсь назад, больше всего меня поражает мирное течение второго периода. Все приложили усилия к решению тайны. Она походила на большую головоломку, в которую каждый добавлял кусочек своих знаний или свое маленькое открытие. Но на этом роль публики и заканчивалась. Пуаро был единственный, кто отвечал за то, чтобы все эти кусочки были расставлены в правильном порядке.

Некоторые из произошедших вещей в тот момент казались мне пустыми и бесполезными. Например, в какой-то момент появился вопрос черных ботинок. Но это произошло несколько позже… Чтобы все шло в хронологическом порядке, я должен начать с приглашения миссис Экройд.

Она послала за мною ранним утром во вторник, и так как мне показалось, что вызов срочный, я заторопился в «Фернли», полагая, что застану ее при смерти.

Дама приняла меня лежа в кровати. Этим она воздавала должное создавшейся ситуации. Миссис Экройд протянула мне свою костлявую руку и указала на кресло, заранее поставленное возле кровати.

– Ну-с, миссис Экройд, – спросил я, присаживаясь, – так что же с нами произошло?

Я говорил с тем фальшивым добродушием, которое люди обычно ожидают услышать от семейного врача.

– Я истощена, – сказал миссис Экройд чуть слышным голосом. – Абсолютно истощена. Это все шок от смерти бедного Роджера. Говорят, что подобные вещи сразу можно и не почувствовать, вы меня понимаете. Реакция наступает позже.

Жаль, что профессия врача запрещает иногда говорить то, что действительно думаешь.

Я бы многое отдал за то, чтобы иметь возможность сказать: «Вздор!»

Вместо этого я предложил миссис Экройд тонизирующую микстуру. Она ее приняла. Первый шаг в игре был сделан. Я ни минуты не сомневался, что пригласили меня вовсе не из-за шока, вызванного смертью Экройда. Но миссис Экройд по своей природе просто не может прямо перейти к интересующему ее вопросу. Она всегда подходит к нему весьма извилистыми путями. Я никак не мог понять, почему она послала именно за мною.

– А потом эта вчерашняя сцена, – продолжила моя пациентка.

Она замолчала, как будто ожидала, что я подхвачу разговор.

– Какая сцена?

– Доктор, ну как вы можете? Неужели вы уже забыли? Этот ужасный маленький француз – или он бельгиец? – впрочем, это неважно… Он так над нами измывался! Меня это очень расстроило. И это все в дополнение к смерти Роджера…

– Мне очень жаль, миссис Экройд, – произнес я.

– Я не знаю, о чем он думал, когда кричал на нас таким образом. Надеюсь, я достаточно хорошо знаю свои обязанности, чтобы даже помыслить скрыть хоть что-то. Я оказала полиции всю помощь, которую только могла.

Миссис Экройд замолчала.

– Ну конечно, – заметил я. До меня начало доходить, в чем была причина этого вызова.

– Никто не может обвинить меня в том, что я плохо исполнила свой долг, – продолжила миссис Экройд, – и я уверена, что инспектор Рэглан был абсолютно удовлетворен. И почему же тогда этот несчастный иностранишка устраивает все это шоу? Да и выглядит он совершенно непотребно – как французский комик в третьеразрядном ревю… Не могу понять, почему Флора настояла, чтобы он занялся этим делом. Со мною она этим не поделилась. Флора слишком независима. Я женщина светская и, в конце концов, ее мать! Она должна была прежде всего посоветоваться со мной.

Я не произносил ни слова.

– Что он о себе думает? Я хочу это знать. Он что, полагает, что я что-то скрываю? Он ведь… он просто обвинил меня в этом вчера на глазах у всех.

Пожав плечами, я сказал:

– Уверен, миссис Экройд, что это совершенно неважно. Так как вы ничего не скрываете, то все его вчерашние высказывания вас совершенно не касаются.

Верная своим привычкам, миссис Экройд внезапно поменяла тему разговора.

– Слуги такие утомительные, – пожаловалась она. – Они постоянно сплетничают между собою. А потом это все выходит наружу… а ведь в этих сплетнях нет вообще никакого смысла.

– А что, слуги сплетничали? – поинтересовался я. – И о чем же?

Миссис Экройд очень подозрительно посмотрела на меня. Это здорово сбило меня с толку.

– Я уверена, доктор, что если это кому-нибудь известно, так это вам. Вы же все время проводили с месье Пуаро, не так ли?

– Правильно.

– Ну тогда вы наверняка это знаете. Помните эту девушку, Урсулу Борн, а? Ну и она, естественно, увольняется. И наверняка хотела бы устроить нам веселенькую жизнь. Все они очень мстительны. Все одинаковы. Вы же там были, доктор, поэтому должны знать, что она говорила… Меня волнует, как бы о нас не создалось превратное мнение. В конце концов, полиции совсем необязательно сообщать все мельчайшие детали, правда ведь? Иногда здесь могут быть замешаны семейные дела, не имеющие никакого отношения к убийству. Но если эта девица хотела отомстить, то она могла наговорить черт знает что.

Мне хватило проницательности, чтобы заметить непритворное волнение, скрывавшееся за этим словоизвержением. Пуаро был совершенно прав. По крайней мере, одному из шести человек, сидевших вчера за столом, – миссис Экройд – было что скрывать. Теперь мне предстояло выяснить, что же это было такое.

– Если б я был на вашем месте, миссис Экройд, – бесцеремонно заметил я, – то сразу расставил бы все точки над i.

Дама слегка вскрикнула.

– Ну как же можно быть таким резким, доктор?.. Это выглядело бы… выглядело бы… Да и потом, все это так просто объяснить.

– Ну так и почему не сделать этого? – предложил я.

Миссис Экройд достала крохотный платочек, и на глазах у нее появились слезы.

– Я думала, что вы сможете рассказать об этом месье Пуаро, доктор. Как-то объяснить ему все… вы меня понимаете, иногда иностранцам так трудно бывает нас понять. А ведь вы не знаете – никто этого не знает, – с чем мне пришлось столкнуться. Это настоящие муки, бесконечные муки. Моя жизнь была именно такой. Не люблю плохо говорить о мертвых, но именно так все и было. Каждая малейшая трата рассматривалась под лупой, как будто у Роджера было всего каких-то несколько жалких сотен в год. А между тем Хэммонд рассказал мне вчера, что он был одним из богатейших людей в этой части Англии…

Миссис Экройд замолчала, чтобы промокнуть глаза платочком с оборочками.

– Да, – сказал я понимающим голосом, – так вы говорили о счетах…

– Ах, эти ужасные счета… Некоторые я совсем не хотела показывать Роджеру. Там были некоторые вещи, которые мужчина никогда не поймет. Он бы обязательно сказал, что все это бессмысленные траты. Ну вот, и вы сами понимаете, что их становилось все больше – они приходили с каждой почтой…