– Согласен, что это слегка удивительно, – мягко ответил бельгиец.

– C’est rigolo [78], — вырвалось у месье Бука.

– А у вас есть какие-нибудь собственные мысли по поводу этого убийства, месье Хардман? – поинтересовался Пуаро.

– Никаких, сэр. Я в полной растерянности. Не знаю, что и предположить. Все они просто не могут быть в этом замешаны, а кто из них виноват – тут уж прошу меня уволить. Как только вы обо всем этом узнали, хотел бы я знать?

– Просто догадался.

– В этом случае хочу сказать, что вы хорошая гадалка. Да, именно так: «хорошая гадалка».

Мистер Хардман откинулся на спинку стула и с восхищением посмотрел на Пуаро.

– Прошу прощения, – сказал он, – но, глядя на вас, об этом ни за что не догадаешься. Я просто снимаю перед вами шляпу.

– Вы слишком добры, месье Хардман.

– Совсем нет. Я просто обязан вам это сказать.

– И тем не менее проблема все еще не решена до конца, – отметил Пуаро. – Мы же до сих пор не можем с уверенностью сказать, что знаем, кто убил месье Рэтчетта.

– На меня можете не рассчитывать, – заявил Хардман. – Я вообще ничего не говорю, а просто восхищаюсь. А как насчет тех двоих, о которых вы еще не говорили? Эта старая американка и горничная мадам? Наверное, мы можем согласиться, что они единственные невиновные на этом поезде?

– Если только, – улыбнулся Пуаро, – мы не сможем найти для них местечка в нашей маленькой коллекции – в качестве, например, домоправительницы и поварихи Армстронгов.

– Ну что ж, меня теперь в этом мире уже ничто не удивит, – со смирением произнес Хардман. – Сумасшедший дом – настоящий растревоженный сумасшедший дом!

– Знаете, mon cher, мне кажется, что мы зашли слишком далеко со всеми этими совпадениями, – сказал месье Бук. – Они не могут все быть в этом деле.

Пуаро взглянул на него.

– Вы не понимаете, – сказал он, – вы совсем ничего не понимаете. Скажите мне, вы знаете, кто убил Рэтчетта?

– А вы? – парировал месье Бук.

Пуаро утвердительно кивнул.

– Конечно, – сказал он. – И довольно давно. Все так ясно, что я не могу понять, как вы этого еще не поняли. – Взглянув на Хардмана, он спросил: – А вы?

Детектив отрицательно покачал головой и с любопытством посмотрел на бельгийца.

Какое-то время Пуаро молчал, а потом наконец произнес:

– Я буду вам весьма благодарен, месье Хардман, если вы пригласите всех прийти сюда. У этого дела есть два возможных решения. Я хочу представить на ваш суд оба.

Пассажиры, собравшись в вагоне-ресторане, расселись по своим местам. На лицах у всех было более или менее сходное выражение: ожидание, смешанное с дурными предчувствиями. Шведская дама все еще всхлипывала, и миссис Хаббард ее успокаивала.

– Милочка моя, вы должны взять себя в руки. Все обязательно будет в порядке. Вы не должны распускаться. Если даже один из нас и есть этот противный убийца, то мы все хорошо знаем, что это не вы. Только сумасшедший может до такого додуматься. Сидите здесь, а я постою рядом; ни о чем не беспокойтесь.

Она замолчала, когда Пуаро встал.

Кондуктор суетился около двери.

– Вы позволите мне остаться, месье?

– Конечно, Мишель.

Пуаро прочистил горло.

– Дамы и господа, позвольте я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все в той или иной степени понимают этот язык. Мы собрались здесь, чтобы разобраться в обстоятельствах смерти Сэмюэля Эдварда Рэтчетта, которого еще называли Кассетти. У этого преступления есть две возможные разгадки. Я представлю вам обе и попрошу месье Бука и доктора Константина решить, какая из них правильная.

Все вы знаете обстоятельства произошедшего. Сегодня утром мистер Рэтчетт был найден заколотым ножом в своем купе. Предполагается, что в тридцать семь минут первого ночи он был еще жив, так как говорил с проводником через дверь. Часы в кармане его пижамы были сильно повреждены, и их стрелки остановились на четверти второго ночи. Доктор Константин, который осмотрел найденное тело, считает, что смерть наступила где-то между полуночью и двумя часами утра. Как вы все знаете, в половине первого ночи наш поезд попал в снежный занос. После этого ни один человек не мог покинуть поезд.

Показания мистера Хардмана, который является сотрудником нью-йоркского детективного агентства (несколько голов повернулись в сторону Хардмана), свидетельствуют о том, что никто не мог пройти мимо его купе номер шестнадцать, расположенного в дальнем конце вагона так, чтобы он его не заметил. Поэтому мы вынуждены прийти к заключению, что убийца скрывается среди пассажиров одного-единственного вагона – вагона Стамбул – Кале. Такова была наша рабочая гипотеза.

– Comment? – вырвалось у потрясенного месье Бука.

– И вот к каким выводам я пришел. Все очень просто. У мистера Рэтчетта был враг, которого он боялся. Он описал этого врага мистеру Хардману и сказал ему, что попытка убийства, если таковая будет предпринята, произойдет, скорее всего, на вторую ночь после отъезда из Стамбула.

Я смею предположить, леди и джентльмены, что мистер Рэтчетт знал о своем враге гораздо больше, чем рассказал мистеру Хардману. Как и предполагал мистер Рэтчетт, враг попал на поезд в Белграде или, что тоже возможно, в Винковцах – через дверь, которую оставили открытой полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, спускавшиеся в Винковцах на платформу. У убийцы была форма проводника спального вагона, которую он носил поверх своей обычной одежды, и ключ-вездеход, который позволил ему попасть в купе мистера Рэтчетта, несмотря на то что дверь была заперта изнутри. Мистер Рэтчетт находился под влиянием лекарства от бессонницы. Убийца с большой жестокостью несколько раз ударил его ножом и покинул купе через смежную дверь, которая вела в купе миссис Хаббард…

– Это именно так, – подтвердила американка, важно кивнув.

– Проходя через купе, он засунул орудие убийства в косметичку миссис Хаббард, а также, не заметив этого, потерял одну пуговицу со своей форменной куртки. После этого он выскользнул из купе в коридор. Поспешно запихнув форму в чемодан, который увидел в пустом купе, он спустя несколько минут в цивильном платье вышел из вагона, как раз перед тем, как поезд отправился со станции Винковцы. При этом он воспользовался тем же путем, каким вошел в вагон, – дверью рядом с вагоном-рестораном.

Все присутствующие затаили дыхание.

– А как же часы? – настойчиво спросил мистер Хардман.

– Как раз они-то и являются ключом ко всей этой истории. В Царьброде мистер Рэтчетт забыл перевести свои часы на час назад, как это надо было сделать. Его часы шли по восточноевропейскому времени, которое на один час опережает центральноевропейское. Таким образом, Рэтчетта убили в четверть первого, а не в четверть второго.

– Но это объяснение абсурдно! – воскликнул месье Бук. – А кто тогда говорил в купе без двадцати трех минут час? Это должен был быть голос или Рэтчетта, или убийцы.

– Совсем необязательно. Это мог быть… кто-то третий. Тот, кто пришел, чтобы поговорить с мистером Рэтчеттом, и нашел его мертвым. Он позвонил в звонок, чтобы позвать проводника, но потом испугался, что в убийстве обвинят именно его, и произнес эти слова как бы от имени Рэтчетта.

– C’est possible [79], — ворчливо согласился месье Бук.

– Вы что-то хотели сказать, мадам? – спросил Пуаро, посмотрев на миссис Хаббард.

– Честно сказать, я уже забыла, что хотела сказать. А вы что, думаете, что я тоже забыла перевести часы?

– Нет, мадам. Я думаю, что вы во сне почувствовали, как кто-то прошел через ваше купе. Позже вам приснился кошмар, что у вас в купе мужчина; вы неожиданно проснулись и вызвали проводника.

– Я думаю, что это вполне возможно, – согласилась миссис Хаббард.