Н. С. Лесков в своем очерке «Печерские антики» (который имеет, как известно, документальный характер) воспроизводит характерный диалог между киевским митрополитом Филаретом Амфитеатровым и священником отцом Евфимием Ботвиновским. Е. Ботвиновский вел вполне светский образ жизни, необычный для духовного лица: он прекрасно танцевал, любил играть в биллиард, охотиться с гончими. «…Когда Филарету наговорили что-то особенное об излишней „светскости“ Ботвиновского, — сообщает Н. С. Лесков, — митрополит произвел такой суд: — Ты Батвиневской? — спросил он обвиняемого. — Ботвиновский, — отвечал о. Евфим. — Что-о-о? — Я Ботвиновский. Владыка сердито стукнул по столу ладонью и крикнул: — Врешь!.. Батвиневской! Евфим молчал. — Что-о-о? — спросил владыка. — Чего молчишь? повинись! Тот подумал, — в чем ему повиниться? и благопокорно произнес: — Я Батвиневской. Митрополит успокоился, с доброго лица его радостно исчезла непривычная тень напускной строгости, и он протянул своим беззвучным баском: — То-то и есть… Батвиневской!.. И хорошо, что повинился!.. Теперь иди к своему месту. А „прогнав“ таким образом „Батвиневского“, он говорил наместнику лавры (тогда еще благочинному) о. Варлааму: — Добрый мужичонко этот Батвиневской, очень добрый… И повинился… Скверно только, зачем он трубку из длинного чубука палит?»[53] В этом эпизоде очень наглядно проявляются именно те социолингвистические признаки, о которых мы говорили выше — такие, как акающее произношение (которое в данном случае противопоставляется оканью, принятому в духовной среде[54]) или окончание фамилии на ‑ой. Мы говорили о случаях, когда человек сознательно видоизменяет свою фамилию, прибавляя к ней окончание ‑ский/‑цкий — с тем, чтобы выразить свою принадлежность к дворянской или же к духовной среде. Возможны, однако, случаи, когда человек отказывается от фамилии с таким окончанием — именно потому, что она слишком отчетливо говорит о его происхождении. Так, первоначальной фамилией Якова Ивановича Смирнова (1754—1840), священника русской посольской церкви в Лондоне, была Линицкий. Выходец из Харьковской семинарии, он вместе с другими учащимися в 1776 г. был направлен в Лондон для службы в посольской церкви, а также для обучения земледелию; по пути в Санкт-Петербург им рекомендовали изменить фамилии, ввиду предубеждения некоторых официальных лиц (от которых зависела их поездка) против украинцев. Линицкий стал Смирновым, считая, что его фамилия образована от лат. lenis ‘кроткий, смирный’; когда в 1788 г. к нему присоединился в качестве переводчика его младший брат Иван, он также стал называться Смирновым[55]. Сходным образом рязанский архиепископ Амвросий Яковлев-Орлин (1804—1809) не любил фамилий, оканчивающихся на ‑ский; соответственно, в рязанской семинарии фамилии на ‑ский регулярно преобразовывались в фамилии на ‑ов/‑ев или ‑ин (например, Полотебенский становился Полотебновым и т. п.)[56]. Итак, если в одних случаях придают фамилии окончание ‑ский/‑цкий с тем, чтобы она воспринималась как дворянская (Разумовский) или духовная (Тредиаковский), то в других случаях стремятся избавиться от этого окончания с тем, чтобы фамилия не воспринималась как украинская (Линицкий). Фамилии на ‑ский/‑цкий в ряде случаев обнаруживают колебания в ударении, причем в одном из вариантов ударение всегда приходится на предпоследний слог. Так, например, наряду с произношением Му́соргский известно произношение Мусо́ргский; наряду с произношением Ке́ренский приходится слышать и произношение Кере́нский[57]. При этом известны случаи, когда ударение переходит на предпоследний слог: так, отца известного военного историка А. И. Михайло́вского-Данилевского (1790—1848) звали Миха́йловским-Данилевским[58]. Вместе с тем, в XIX в. фамилии на ‑ский/‑цкий с ударением на предпоследнем слоге могут восприниматься как полонизированные, и это может обусловливать искусственное изменение ударения; напомним, что претензия на великорусское происхождение фамилии с таким окончанием фактически означает претензию на происхождение аристократическое (см. выше). Так, в конце XIX в. возникает, по-видимому, произношение Достое́вский: по свидетельству Е. П. Карновича, «сочувственники покойного Достоевского, желая обрусить вполне его прозвание, называют его Достое́вской»[59]; место ударения имеет здесь такое же значение, как и окончание ‑ой, о котором говорилось выше[60]. Фамилии на ‑ов/‑ев. Если фамилии на ‑ский/‑ской (‑цкий/‑цкой) могли быть противопоставлены всем прочим фамилиям как специфически дворянские, то фамилии на ‑ов/‑ев могли сходным образом противопоставляться фамилиям прозвищного типа, т. е. вообще не имеющим какого бы то ни было специального окончания. Так, персонаж комической оперы Я. Б. Княжнина «Сбитенщик» (ок. 1783 г.) Волдырев, который характеризуется как «купец, переселившийся в Петербург из другого города, где он назывался Макеем», заявляет: «…я из своей отчизны переселился в Питер, и к старинному имени приклеил новое прозвание, которое, по обычаю прочей нашей братьи охотников дворяниться, кончится на ов»[61]. Совершенно так же в романе П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» крестьянин Алексей Лохматый, переехав в город и записавшись в купеческое сословие, превращается из Лохматого в Лохматова: «…он теперь уж не Лохматый, а Лохматов прозывается. По первой гильдии…»[62]. Надо иметь в виду, что у крестьян в это время обычно не было фамилий в собственном смысле, а были прозвища, которые имели более или менее индивидуальный характер и во всяком случае могли восприниматься как индивидуальные наименования. Наличие фамилии, тем самым, оказывается социально значимым, оно выступает как социальный признак, характеризующий прежде всего дворянское сословие; естественно, что купцы в этих условиях могли подражать дворянам («дворяниться», как выражается купец у Княжнина)[63]. Вообще, в условиях, когда фамилиями обладают не все, наличие фамилии приобретает очевидную социальную значимость. Вместе с тем, фамилия противопоставляется прозвищу как родовое наименование — индивидуальному. Поскольку индивидуальное наименование (прозвище) характеризует конкретное лицо, актуальным оказывается его непосредственное значение; напротив, значение родового наименования, т. е. фамилии — собственно говоря, ее этимология — как правило, вообще не воспринимается. Так, прозвище Седой как признак индивида ассоциируется с сединой; ничего подобного не происходит между тем, с фамилией Седов; и т. п. Тем самым, стремление избавиться от прозвища в каких-то случаях может быть связано со стремлением избавиться от тех семантических ассоциаций, которые в нем (прозвище) заложены. Мы говорили о случаях превращения прозвища в фамилию. Возможны, однако, и другие случаи — превращение фамилии в прозвище; при этом, как правило, понижается социальный статус именуемого лица и может актуализоваться значение прозвища. Так, в 1689 г. Сильвестр Медведев — известный книжник и справщик московского Печатного двора — за участие в заговоре Шакловитого, согласно документальному свидетельству, «лишен был образа [иноческого] и именования: из Сильвестра Медведева стал Сенка Медведь»[64]. Итак, ставши расстригой, он получает свое прежнее имя (Семен), которое он имел до того, как стал монахом; но одновременно он лишается своей фамилии (Медведев), которое превращается в значимое прозвище (Медведь), — это соответствует резкому понижению социального статуса Медведева, который вскоре после того был приговорен к смертной казни[65]. Сходным образом, когда Иван Грозный казнил князя Андрея Овцына, последний, по свидетельству современника (Генриха Штадена) был «повешен в опричнине на Арбатской улице; вместе с ним была повешена живая овца»[66]. И в этом случае актуализируется значение фамилии (или, вернее, ее этимология), которая тем самым как бы превращается в прозвище — повешенная овца призвана символически свидетельствовать о наименовании повешенного князя. В подобных случаях время как бы обращается вспять, человек возвращается в прежнее состояние — и это глубоко символично. вернуться Лесков Н. С. Собр. соч. в 11‑ти тт., т. VII. М., 1958, с. 212—213. Лесков вывел Ботвиновского также в рассказе «Владычный суд» (цит. изд., т. VI. М., 1957, с. 133), см. еще «Письмо в редакцию [газеты „Новости“] о Ефиме Ботвиновском» (цит. изд., т. XI. М., 1958, с. 224—225). вернуться См. об «оканье» как признаке так называемого «семинарского» произношения: Булич С. Церковнославянские элементы в современном литературном и народном русском языке, ч. I. СПб., 1893, с. 136; Трубецкой Н. С. Основы фонологии. М., 1960, с. 29—30; Копорский С. А. Рец. на книгу: L. Kjellberg. La langue de Gedeon Krinovskij, prédicateur russe de XVIII siècle. — Вопросы языкознания, 1960, №3, с. 136. вернуться См.: Лондонский священник Я. И. Смирнов. — Русский архив, XVII, ч. I, 1879, с. 356; Греков Вл. Смирнов Яков Иванович. — Русский биографический словарь, том «Сабанеев — Смыслов». СПб., 1904, с. 662. Совет изменить фамилии исходил от протоиерея А. А. Самборского, настоятеля лондонской церкви (который был также послан в свое время в Англию для церковной службы и для обучения земледелию). Самборский сам был украинцем и, по-видимому, ему пришлось на себе испытать отрицательные последствия такого рода фамилии. Перевод фамилии Линицкий в Смирнов, когда латинское слово заменяется его русским эквивалентом, находит соответствие в практике образования так называемых семинарских фамилий (т. е. искусственных фамилий, принятых в духовном сословии), когда, напротив, русский корень заменяется на латинский — например, Орлов становится Аквилевым, Зайцев — Лепорским и т. п. (см. о таких фамилиях: Шереметевский В. В. Указ. соч., кн. I, с. 254—255; Unbеgaun В.‑О. Op. cit., р. 57; наст. изд., с. 177—179). вернуться См.: Шереметевский В. В. Указ. соч., кн. I, с. 80. вернуться Словарь русских фамилий М. Бенсона, где ударению уделяется особое внимание, регистрирует следующие случаи колебания ударений в такого рода фамилиях: Анто́но́вский, Бере́зи́нский, Богоду́хо́вский, Бо́лхо́вский, Боря́ти́нский, Була́е́вский, Горо́хо́вский, Гро́дзе́нский, Дубро́ви́нский, Зару́би́нский, Зу́е́вский, Ке́ре́нский, Кири́лло́вский, Ко́бри́нский, Михе́е́вский, Му́ро́мский, Одо́е́вский, Отро́жде́нский, Пути́ло́вский, Раго́жи́нский, Ро́ве́нский, Са́вино́вский, Са́ви́нский, Се́ргие́вский, Укра́и́нский, У́хто́мский, Фила́то́вский, Чева́ки́нский; ср. также: Нико́льский — Никольско́й, Трубе́цкий — Трубецко́й. — См.: Benson М. Dictionary of Russian Personal Names with a Guide to Stress and Morphology. Philadelphia, [1969]. Наряду с произношением Ерго́льский, которое отмечается в словаре М. Бенсона, известно и произношение Ёргольский: именно с таким ударением произносил Л. Н. Толстой фамилию своей тетки Т. А. Ергольской (см.: Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 372). вернуться Происхождение этой фамилии связано с возведением в Петербурге Миха́йловского замка. Император Павел Ι особенно любил этот замок, и ему доставляла удовольствие похвала новопостроенному дворцу. Отец историка, статский советник И. Данилевский (бывший одним из директоров государственного банка), «пользуясь настроением императора и желая обратить на себя его высочайшее внимание, …написал императору, что, восхищаясь беспредельно „Михайловским“ замком, он, Данилевский, дерзает всеподданнейше просить его величество о дозволении в ознаменование этого прибавить ему, Данилевскому, к родовому его прозванию фамилию Михайловский» (см.: Карнович Е. П. Указ Соч., с. 109—110). Просьба была удовлетворена; таким образом, в соответствии с наименованием замка проситель должен был называться Миха́йловский-Данилевский. «Этот Михайловский-Данилевский, — говорит Е. П. Карнович, — был отцом известного нашего военного историка, которого, однако, неправильно называли Михайло́вский, так как собственно он, по происхождению своей прибавочной фамилии, должен был бы именоваться Миха́йловской» (см. там же). С ударением на втором слоге (Миха́йловский) произносилась, между прочим, и фамилия революционера-народника Н. К. Михайловского (1842—1904) (см.: Советский энциклопедический словарь. М., 1979, с. 824). вернуться См.: Карнович Е. П. Указ. соч., с. 41. Ср. иную трактовку: наст. изд., с. 28. вернуться Что касается фамилии М. П. Мусоргского, то сам он произносил ее с ударением на первом слоге. Вот что говорит об этом А. Н. Римский-Корсаков (сын Н. А. Римского-Корсакова): «…произносил он ее всегда на настоящий русский лад, с ударением на у — Му́соргский, а отнюдь не полонизируя ее, как это теперь многие делают — Мусо́ргский. Точно так же он имя Д. В. Стасова писал и произносил Димитрий (как „царевич Димитрий“), а вместо Петербург … большею частью писал … Петроград» (см.: М. П. Мусоргский. Письма и документы. Собр. и пригот. к печати А. Н. Римский-Корсаков, М.—Л., 1932, с. 186). Свидетельству А. Н. Римского-Корсакова, который лично знал композитора, безусловно, можно верить. Вместе с тем, из этого свидетельства явствует, что Мусоргский был пуристом, противником иностранного влияния на русский язык, стремившимся к воссозданию «Исконного» облика слова (как Димитрий, так и Петроград являются церковнославянскими формами; между тем пуризм в России всегда выражается в славянизации языка, т. е. в активизации славянизмов, активизации церковнославянских языковых моделей и т. п., см. об этом: Успенский Б. А. Из истории русского литературного языка…, с. 69). Известно к тому же, что Мусоргский был небезразличен к форме своей фамилии: так, до 1861 г. он писал ее как Мусорский, в дальнейшем же он предпочитает вариант с буквой г (см.: М. П. Мусоргский. Письма и документы, с. 26, 75). Тем самым не исключено, вообще говоря, что Мусоргский изменил ударение в своей фамилии, подчеркнув ее русское происхождение; отметим в этой связи, что словарь М. Бенсона фиксирует ударение Му́соргский, но Мусо́рский (Benson M. Op. cit., p. 87). В любом случае мы, несомненно, должны произносить фамилию композитора с ударением на первом слоге — постольку, поскольку сам он произносил ее таким образом; произношение носителя фамилии всегда является решающим и окончательным аргументом. Фамилия Мусоргский восходит к прозвищу Мусорга, которое носил в начале XV в. родоначальник Мусоргских, князь Роман Васильевич Монастырев Мусорга; эта фамилия писалась ранее как Мусоргской или Мусерской (см.: Любимов С. В. Князья Костровы: материалы для родословной. Мусоргские: опыт поколенной росписи. Псков, 1916, с. 16). вернуться Княжнин Я. Б. Сочинения, т. II. СПб., 1848, с. 2, 18—19. вернуться Мельников П. И. (Андрей Печерский). Полн. собр. соч. (изд. 2‑е), т. III. СПб., 1909, с. 484. вернуться Подобным же образом городская мещанская речь могла испытывать (в XVIII—XIX вв.) влияние со стороны аристократического светского жаргона. См. об этом процессе: Успенский Б. А. Из истории русского литературного языка…, с. 52—53. вернуться См.: Белокуров С. Предисловие. — В кн.: Сильвестр Медведев. Известие истинное. М., 1886, с. XXI. Ср.: Прозоровский А. Сильвестр Медведев. Его жизнь и деятельность. М., 1896, с. 335. вернуться Еще более ясно это проявляется в другом случае насильственного расстрижения. Так, митрополит Арсений Мацеевич, который выступал против Екатерины ΙΙ и отстаивал независимость церкви от светской власти, по указу императрицы в 1767 г. был расстрижен и стал именоваться «Андреем Вралем» (Попов М. С. Арсений Мацеевич и его дело. СПб., 1912, с. 545). И здесь, опять-таки, осужденный монах лишается не только иноческого имени, но и фамилии: иноческое имя меняется на мирское, фамилия заменяется прозвищем — в данном случае, однако, прозвище никак не связано с образованием фамилии. Между прочим, и Салтычиха (Дарья Николаевна Салтыкова) в 1768 г. была по приказанию императрицы лишена фамилии: ее запретили называть как по фамилии мужа, так и по фамилии отца — звать ее приказано было Дарьей Николаевой, где Николаева представляет собой не фамилию, но отчество (см.: Салтыкова Дарья Николаевна — Русский биографический словарь, том «Сабанеев — Смыслов». СПб. 1904, с. 70). Лишение фамилии соответствует при этом лишению дворянского звания. вернуться См.: Генрих Штаден. О Москве Ивана Грозного. Записки немца опричника (перевод с нем.). [М.], 1925, с. 97. |
