Итак, рассмотренная антропонимическая модель ничем не отличается от западноевропейской, Пожалуй, некоторое отличие от западноевропейской модели представляло собой отчество — оно встречается весьма часто (даже в таких неожиданных случаях, как Иисус Сирахович вместо Иисус сын Сираха, Евсевий Панфилич вместо Евсевий Памфил; в былинах — Давыд Евсеевич вместо Давид сын Иессея), но в принципе, в отличие от современной ситуации, первоначально не было обязательным и имело, так сказать, эмфатический характер. Отсюда его весьма разнообразные (нестандартные) формы, ср. Брячислав сын Изяславль внук Володимерь (1021); Вышата сын Остромирь (1064); Изяслав Ярославль (1055); Михал Тольбекович (1074); Сновид Изечевич (1097); Юрий Володимерич Мономаш (1138); Андрей Боголюбский Юрьев сын Долгоруково (1157); Невежа Зыков сын Обобурова (1500); Иван Обляз Васильев сын Вельяминовича (1527); Руда, поп Борисоглебский, Лошаков внук (1343); Есип Федоров внук Малово (1471); Олег Настасьич (1187); Димитрий сын Марфин (1471); Сенка Гридин сын Натальин (1495); Кот Давыдов сын Дарьевского (1516) и т. д. (Тупиков Н. М. Указ. соч., с. 78—81, 324, 340, приведены примеры далеко не всех моделей отчеств). Вообще, отчество у русских относилось не столько к антропонимической модели, сколько к тому, что мы сейчас относим к «паспортным данным», Использование отчества вне документа регулировалось социальным фактором, т. е. высшие слои общества, вероятно, имели отчества и в устной речи (имя высокого лица как бы само по себе было официально), низшие — не имели; впоследствии эта дифференциация сказалась в различии отчеств на ‑вич («писаться съ вичемъ») и на ‑ов (см. послесловие). В наибольшей степени древнерусское отчество напоминает древнескандинавское, с которым оно, вполне вероятно, связано и генетическими отношениями. Двумя другими «паспортными данными», часто встречающимися в документах и повлиявшими в дальнейшем на становление русской фамилии, являлись locus personae (указание на место рождения или проживания) и профессия: так, кн. И. Ю. Патрикеев упоминает в своей духовной грамоте (ок. 1499): «Якуша моръдвина Тимофеева сына Пятина, Иванца да Оксенца Ивановых детей Можаина, Бориска мелника Ивашкова сына, Пашка Гридина сына мелникова, Гридку Колена садовника Гридина сына, Иванца Чижа Лукина сына псарева» (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.—Л., 1950, с. 345—347). Эти «паспортные данные» следует отличать от имен и прозвищ, образованных от названий занятия или места происхождения или жительства, типа Гончар, Дегтярь, Дудолад, Кожемяка, Коновал, Мукосев, Рыбник, Шваль, Ярыга; Белевец, Казанец, Курчанин, Москвитин, Ржевитин (Селищев А. М. Происхождение русских фамилий, личных имен и прозвищ. — Уч. зап. МГУ, вып. 128, М., 1948, с. 139), поскольку, скажем, человек по прозвищу Гончар мог не быть гончаром по профессии, и, наоборот, человек, «паспортизованный» как мельник, мог не иметь прозвища Мельник. Строгой границы между «паспортными данными» и прозвищами, по-видимому, не было, и первые легко могли преобразовываться во вторые: Пятой Муромец (1607); Второй Кубанец (1625); Шумило Швец (1609) (Тупиков Н. М. Указ. соч., с. 74). К числу таких «паспортных данных» иногда относят еще указания на национальность, место рождения индивидуума, на национальность и род занятий отца, на род занятий матери, для духовных особ — на наименование церкви (Никонов В. А. До фамилий. — В кн.: Антропонимика. М., 1970, с. 85, примеры — с. 86, 87). К этому можно еще добавить указание на титул индивидуума и на титул его отца: князь Олексей, княж Васильев сын Приимков Ростовской; князь Димитрей княж Петров сын Лопата Пожарской (Боярская книга 1627 г. М., 1986, с. 68, 69), а также на служебную или личную принадлежность индивидуума какому-либо лицу: Козел Гридин сын Чюдинов человек Окинфова, княж Борисовы Васильевича дети боярские Дмитрей Рожнов и его братья Крюк и Остафей (Акты феодального землевладения и хозяйства XIV—XVI веков, ч. I. М., 1951, с. 17, 213).

После христианизации Руси у русских появляются христианские (крестильные или календарные) имена, которые в быту и в документе начинают конкурировать с «мирскими» именами, а затем и вытесняют их. «Мирские» и календарные имена функционально были в достаточной степени поляризованы, т. е. в культовой сфере употреблялись исключительно календарные имена (впрочем, в синодике Ивана Грозного встречаются и имена Брех, Бык, Кожара, Корепан и т. д.), а в бытовой сфере употреблялись и те, и другие, при явном предпочтении «мирских». В деловой письменности употреблялись или оба имени одновременно, или любое из них, причем в разных частях документа могли встречаться разные имена одного и того же человека. Уступая свои позиции календарным именам, «мирские» передали им свое большое словообразовательное разнообразие. Отсюда возникает противопоставление так называемых официальной и неофициальной форм календарного имени, т. е. Иоанн, Иван, (ср. Успенский Б. А. Из истории русских канонических имен, М., 1969, с. 16—17), с одной стороны, и Ивашко, Иванко, Иванец, Иванта, Ваня — с другой.

Отчество, будучи редко употребляемым в быту и, наоборот, практически обязательным в документе, являлось более официальным элементом антропонимической модели и в большей степени, чем имя, подверглось влиянию христианского именослова; так, хотя отчества от некакалендарных имен сохраняются по крайней мере до XVII в., подавляющее большинство отчеств, известных по документам, образованы от календарных имен.

С возникновением фамилий последние усваивают специфические морфологические черты отчеств. По мере общественных преобразований, начавшихся в России в конце XVII в., главенствующей (и как бы естественной) становилась официальная модель, тогда как народная была оттеснена на периферию общественного быта и в настоящее время наблюдается только в условиях деревенской жизни, где сохранилась достаточно полно и где представлены три вида прозвищ: семейные (в точности соответствующие западноевропейским фамилиям), личные и территориальные, ср. «все Старыгины-те Бастрыки», «Абатурофшына-та (т. е. Абатуровы) Горошница были», «а Кошкарофцы (т. е. Кошкаровы) — Калачи, а Земеровы — тех опять Грачам ругают» (семейное прозвище, все примеры извлечены из работы: Поротников П. Т. Групповые и индивидуальные прозвища в говорах Галицкого р‑на Свердловской области. — В кн.: Антропонимика. М., 1970, с. 151); примеры территориальных прозвищ: жители деревень Галицкого района Свердловской области называются так: жители д. Буткино-Озеро — Бараны, жители д. Южанова — Дикие Овцы, жители с. Басманова — Кокорошники, жители д. Береговая — Худая Пряжа, жители д. Упорова — Шишники (там же, с. 154).

Выражение «к славянским именам прибавилось несколько скандинавских имен» не правильно отражает ситуацию. В действительности скандинавские имена были весьма популярны среди членов княжеских семейств и княжеских дружин. Едва ли в ситуации русского X в. можно определить этническую принадлежность человека по его имени: вполне допустимо считать, что скандинавские имена могли принадлежать и не собственно скандинавам, т. е. что выбор имени определялся скорее социально, чем этнически. Если уж среди «прибавившихся» скандинавских имен называть Рюрика, то нельзя не назвать Синеуса и Трувора, братьев Рюрика, а также Аскольда и Дира, приближенных Рюрика («не племене его, нъ болярина» — «Повесть временных лет»). Договор с греками 912 г. заключили послы князя Олега: Актеву, Верьмуд, Гуды, Ингельд, Карлы, Карн, Лидуль, Руалд, Рулав, Рюар, Стемид, Труан, Фарлоф, Фост, Фрелав. Договор с греками 945 г. заключен послами князя Игоря и членами его семьи. Имена послов: Алвад, Воист, Вуефаст, Грим, Егри, Ивор, Искусев, Каницар, Каршев, Кары, Кол, Либиар, Мутур, Слуды, Стегги, Студько (?), Улеб, Фруди, Шибрид, Шихберн. Имена членов княжеской семьи: Акун, Алдан, Аминд, Берн, Воик, Гунар, Гуд, Ерлиск, Етон, Клек, Сфирка, Тудор, Тулб, Турд, Ута, Фост. Имена купцов, принявших участие в заключении договора: Адулб, Адун, Алдан, Апубькарь, Бруны, Вузьлев, Гомол, Гунастр, Емиг, Иггивлад, Иггелд, Куци, Моны, Олеб, Роалд, Руалд, два Свена, Синко, Стир, Стен, Тилии, Турбен, два Турберна, Турбрид, Улеб, Фур. В числе заключивших договор имеются также и носители имен иранского происхождения (Kalmykow. Iranians and Slavs in South Russia. — Journal of the American Oriental Society, vol. 45, 1925, с. 68—71; Зализняк А. А. Проблемы славяно-иранских отношений древнейшего периода. — Вопросы славянского языкознания. Вып. 6. М., 1962, с. 44): Истр, Прастен (трижды), Сфандра, Фрастен, Фрутан. Имя Ятвяг, фигурирующее в списке послов, вероятно, балтийского происхождения (о возможных славянских именах в этом списке см. Соловьев А. В. Заметки о договорах Руси с Греками. М., 1938, с. 409, о возможных славянских, половецких, литовских, еврейских и немецких именах. — Барац Г. М. Критико-сравнительный анализ договоров Руси с Византией. Киев, 1910, с. 64). Летопись свидетельствует, что среди лиц, заключивших договор, были христиане: «Мы же, елико нас крьстилися есмы» или «от людии Русьскыхъ, ли хрьстиян или не хрьстиян» («русские люди» — это именно послы: «мы от рода Русьского», — говорят они о себе). Возникает вопрос, были ли в этом списке имен крестильные имена варягов-христиан, или это были только языческие имена, или, наконец, бывшие в посольстве христиане названы некрестильными именами? Если среди перечисленных имен были имена, под которыми были крещены исповедовавшие христианство участники посольства, то это были далеко не типичные календарные имена, во всяком случае, не имена восточных (православных) месяцесловов. С другой стороны, те скандинавские и вообще западные имена, которые как имена чтимых святых обнаруживаются в некоторых древнерусских молитвах, пришедших после христианизации Руси, по-видимому, от западных славян, явным образом вне этих молитв не засвидетельствованы. Наконец, начиная со Святослава, у князей и их родственников явно возникает мода (или иной вид потребности) на имена славянского происхождения, тогда как скандинавские имена, по крайней мере в древнерусских источниках, сходят на нет, остаются только освященные традицией Олег и Игорь; имя Рогволод, с одной стороны, принадлежит, как и Асмуд и Свенельд «кормилец» и воевода Святослава, к уходящей традиции (ср. борьбу Рогволода с Владимиром), а с другой — относится к таким именам, которые допускали осмысление и на славянской языковой почве; неясными исключениями остаются только имена Жьдеберн, Глеб. После христианизации Руси при Владимире на передний план выдвигаются имена из греческих месяцесловов. При сопоставлении этих фактов напрашивается вывод, что смена скандинавских имен на «греческие» обозначала (если сравнивать ситуации 945 г. и после 988 г.) смену религиозной ориентации от периферийно-западного к типично восточному христианству. Точно так же и смена скандинавских княжеских имен, начиная со Святослава, на славянские могла отражать, с одной стороны, эпоху «языческой реакции», а с другой — начало политики ассимиляции «рода русьского» местному славянскому населению. Княжеские имена этого времени, по-видимому, имели способность интерпретироваться сразу и на славянской и на скандинавской языковой почве. Так, имя Святослав, по остроумной догадке А. М. Членова, может быть, являлось исключительно удачно подобранным композитом из славянских соответствий скандинавских имен Helgi ‘святой, освященный’ и Hrörekr ‘могучий славой, славный’ (Членов А. М. К вопросу об имени Святослава. — Личные имена в прошлом, настоящем и будущем. Проблемы антропонимики, М., 1970, с. 327). Имена Владимир — Valdamarr, Ярослав — Jarizleifr, Борис (возможно также Брячислав, Болеслав) — Burizlafr, Володарь — Valadr, Вьсеволод — Visivaldr, и т. д. тоже, вероятно, ощущались как имеющие достаточно прозрачную внутреннюю форму как для древних русских (т. е. славян), так и для древних скандинавов.