Я просто уверен, что А. П. Чехов, прежде чем вымарать большой монолог Андрея Прозорова, множество раз проговаривал его и так и сяк, пока не решился взять карандаш и зачеркнуть все слова, кроме трех. Получился афоризм или, если угодно, нечто вроде пословицы: «Жена есть жена!»
Я всегда настоятельно рекомендую своим ученикам работать вслух. И мне кажется, что те, кто не упрямятся, очень скоро привыкают одновременно говорить и писать. И правильно делают.
Чувство языка, на которое мы все уповаем, часто нас подводит. Бытовая речь, «язык улицы» такая подвижная структура, такая переменчивая, что требует постоянной перепроверки. Необходимо то и дело окунаться в сегодняшнюю языковую стихию. Вслушиваться и записывать. Везде. И на дворе, и в учреждении, и в метро, и в магазине, и на стадионе. Работать по принципу Бомарше: «Беру там, где нахожу».
Мне, например, и в голову не могло прийти, что слово «достать» по состоянию на конец 1984 – начало 1985 года означало задеть за живое, обидеть: «Ну ты меня достал!..» А слово «торчать» в 1988 году будет означать у старших школьников «получать удовольствие» в той же мере, что прежде выражалось словами «ловить кайф». Вот ведь какие новости бывают в живом языке! И пользоваться этими словами или словосочетаниями в фильме надо с такой же точностью, как надевать на героев нужной ширины брюки и нужной длины юбку.
Занимаясь со студентами, я обязательно даю им задания собирать новые слова, всякого рода неологизмы, неожиданные обороты, забавные фразы, подслушанные диалоги, телефонные разговоры, тренировать слух на живой, все время меняющийся разговорный язык.
Вот пример записи такого пойманного на улице разговора, сделанный М. Хмелик, в то время студенткой ВГИКа (привожу его с сокращениями).
«Ларек “Дары природы” на рынке. Продавщицы нет. Пять человек стоят в очереди. В витрине банки с грибами, фасолью, сухим квасом.
– Я в двадцать минут третьего подошла. Она сказала, что в туалет идет. На двадцать минут. И закрыла окошко.
– Кто же это в туалет на двадцать минут ходит?
– По телефону небось или где-нибудь сидит курит.
– Я с работы отпросилась, за грибами, а она гуляет, – говорит женщина и все время оглядывается.
– Что за ягода в пакете? – спрашивают у нее.
– Не знаю, – отвечает та нервно.
– Брусника, – говорит женщина с собакой.
– Нет, для брусники она слишком красная. Клюква, наверно…
– Клюква крупнее.
– Почем?
– Цены нет.
– Нет, вы посмотрите, сколько времени! Она у меня узнает! Я ей покажу!
– Может, рабочий день кончился?
– Кончился!.. Вон деньги лежат.
– Что за ягоды?
– Брусника.
– Нет, клюква.
– Смородина это, – сказала женщина с усами. – Черная смородина.
– Какая же она черная? Она красная.
– Это не смородина.
– Это брусника или клюква.
Быстро прошла продавщица.
– Что же вы так долго ходите? – робко сказала блондинка, которая за грибами.
– Вас не спросила, сколько мне там сидеть. Это у вас, может быть, туалет в кресле, а у нас на улице. Двадцать минут идти надо. Быстрее говорите, кому что…
– Это что за ягода?
– Брусника, – ответила продавщица и отворила окошко.
– Вот вам!.. – обрадовалась женщина с собакой».
Если пришлось бы пользоваться этой записью как материалом для сценария, то ее надо было бы еще раза в три сократить, хотя в повторениях есть и правда, и даже, если хотите, «ворожба». Обратите внимание, какими короткими фразами обмениваются люди в житейских обстоятельствах. Три предложения, сказанные подряд обороняющейся продавщицей, уже выглядят длинной речью. Но даже после сокращения использовать этот диалог в чистом виде, несмотря на его «документальность», как-то не емко. Как же его приспособить для дела, чтобы извлечь максимальный эффект? Ну, прежде всего следовало бы написать нужный для атмосферы эпизода второй план происходящего, а для этого подробнее представить себе этот угол рынка с его специфической жизнью. Хорошо бы еще и определить погоду: ветер, дождик или, наоборот, жара, пыль, духота… Короче, найти обстоятельства, которые сделали бы стояние в этой очереди у закрытого киоска еще более дискомфортным.
Допустим, вдруг в этот узкий проход у «Даров природы» въезжает нагруженный какими-то мешками самосвал и на время сметает очередь. Кто-то прижмется к киоску, кто-то отбежит в сторону. Но люди не прекратят своих пререканий, спор их будет продолжаться и на расстоянии, и когда они снова сгрудятся у киоска. А еще было бы и правдиво и художественно, если бы возникла и какая-то другая тема в этом общем разговоре. Ну хотя бы у двух женщин, которые вместе работают, скажем, в некоем институте и прибежали сюда во время обеденного перерыва.
Они продолжают свой начатый раньше разговор.
«– На квартальную премию рассчитывать нечего. Мы опоздаем с командным прибором.
– Точно, Никитин уже просто за уши держится. Такой раскрут…
– Вся надежда, что поставщики с чем-нибудь затыркаются. Двадцатый номер, все листы, главный потребовал к себе… Перерыв-то кончается. Горим!
– Успеем, без паники…».
А теперь даже просто механически пронижем один диалог другим (по тому же принципу, как предполагалось совмещать эпизоды) и добавим что-нибудь в описательной части.
«Ларек “Дары природы” на рынке. Жуткая жара, но какие-то сквозняки вдруг задувают в узких коридорах и волокут по серому асфальту луковую шелуху, узенькие стружки и цветочные лепестки. И тогда все зажмуриваются, чтобы не засорить глаза. В витрине ларька банки с сухими грибами, фасолью, сухим квасом…
– На квартальную премию рассчитывать нечего… Давно закрыто? Мы опоздаем с командным прибором.
– Я в двадцать минут третьего подошла, она сказала, что в туалет идет.
– Что это за ягоды в пакете? – спросила усатая женщина.
– Не знаю. По телефону, наверно, или где-нибудь курит.
– Я с работы отпросилась, а она гуляет, – сказала женщина, все время оглядываясь. – Точно, – обратилась она к своей сослуживице. – Никитин уж за уши держится. Такой раскрут…
– Это брусника, – сказала женщина с собакой.
– Нет, для брусники она слишком красная, клюква, наверно. Вся надежда, что поставщики с чем-нибудь затыркаются.
– Клюква крупнее.
– Почем?
– Цены нет. Все листы двадцатого номера главный потребовал к себе.
Коротко гудя по узкому проходу медленно двигался самосвал с мешками. Кое-кто вжался в стенку ларька, кое-кто отбежал в сторону. Подняв пыль и навоняв бензином, самосвал протиснулся по проходу и завернул за угол.
– Нет, вы посмотрите, сколько времени! Она у меня узнает.
– Может, рабочий день кончился.
– Ну да, кончился, вон деньги лежат. Наш перерыв кончается. Ой!..
– Успеем, без паники…
– Смородина это, – сказала женщина с усами. – Черная…
– Какая же она черная, она красная.
– Это брусника или клюква.
Быстро подошла продавщица.
– Что же вы так долго? – робко сказала блондинка.
– Вас не спросила, сколько мне там сидеть! У вас, может, туалет в кресле, а у нас на улице.
– Это что за ягода?
– Брусника, – ответила продавщица и отворила окно. – Ну, кому что?
– Горим!.. Скорей-скорей…
Из-за угла послышался гуд грузовика, он, видно, ехал назад».
Вот таким образом можно почти технически из заранее заготовленных диалогов «собрать» вполне правдивый и многоплановый эпизод.
Итак, диалог несет в себе и сюжетную информацию, и характеристики героев, и к тому же исполняет роль, так сказать, «лакмусовой бумажки» на правдивость происходящего, однако, несмотря на все это, не он является смыслообразующей структурой эпизода. Эти функции выпадают на долю как раз всего того, что диалогом не является и, удаляя сценарий как литературную форму от театральной драматургии, приближает ее к прозе.
