А туркмены действительно знали об этом маневре персов с Порсугалом и понимали, что, довооружившись там, передохнув, враг станет намного сильнее. И надо было опередить врага. С этой целью всю ночь совещались у Каушут-хана батыры, почетные аксакалы, да все прикидывали, где же лучше перехватить персов, не дать им укрепить свое войско, разбить до конца, пока не оправились они от поражения.
Решили караулить возле самых развалин Порсугала. И когда персам покажется, что уже благополучно добрались, тут и напасть.
— Разобьем — спокойно хлеб будем сеять! — сказал Нуры-сиротка.
— Да, теперь не скоро перс оправится, — добавил Тач-гок-сердар, — когда разбили их при Кара-Кала, лет пять не совались.
— И у Янкале дали им жару.
— И в Анау…
Наперебой стали вспоминать, где били туркмены персов, хивинцев, бухарцев… и многих прочих захватчиков.
— Да-а, — задумчиво произнес, поглаживая бороду, Каушут-хан, — мы их бьем, а они все лезут… А если вспомнить, то и наши деды и прадеды только этим и занимались— бились всю жизнь с непрошеными гостями: с арабами, и Чингисханом, и хорасанским ханом… да всех и не упомнишь, а сеять в срок хлеб, свободно скот пасти нам редко удавалось. Ну, разобьем на этот раз персов, через год-другой опять же нападут. А не они — так кто-нибудь другой. Нет, аксакалы, нет, батыры, — о другой защите туркмену думать надо.
— Какая защита, о чем говоришь ты, Каушут-хан? — спросил верный Тачгок-сердар.
Да и другие очень заинтересовались словами мудрого Каушут-хана.
— Русские это, — отвечал Каушут-хан, — верный, свободолюбивый народ, о союзе с ними нам крепко думать надо. Тогда никто не посмеет напасть на нас!
Войско персов благополучно добралось до развалин Порсугала. Блоквил, ехавший с транспортом, думал уже, что все в порядке, спасены. Но, поравнявшись с кладбищем Сейитнасыр, внезапно почувствовал: «Сейчас что-то произойдет». И в тот же момент слева, из густых зарослей камыша вылетели туркменские всадники. Блоквил, как и другие, повернул коня вправо и увидел, что справа по песчаному мысу, полумесяцем охватывающему пастбище, уже приближается к ним второй отряд, замыкая персов в кольцо. Те было назад повернули, но и сзади, словно из-под земли, выросли главные силы туркмен, сам Каушут-хан их вел. Шелковое алое знамя хана развевалось на ветру. Солнце только-только всходило, и красный шелк знамени отбрасывал вокруг отблески. Хотя бой еще не начался, многие нукеры попытались бежать, не вступая в схватку. Мингбаши ругались, хлестали их нагайками, поворачивая лицом к туркменам. А мингбаши из Шах-Севента — правая рука принца после смерти Кара-сертипа — рубил паникеров безжалостно саблей. Кое-как удалось повернуть войска к туркменам лицом. И все же бой не получился. С такой яростью врубились всадники-туркмены в ряды персов, с такой страстью, смерть презрев, рубили врагов своих, что попятились от них нукеры. И принц, бросив знамя, лишь с ближайшим окружением прорвал кольцо туркмен и, нахлестывая коней, уходил в сторону границы. Брошенное знамя с золотым львом тут же было порублено туркменскими саблями, втоптано в грязь копытами их коней, чистокровных ахалтекинцев.
После этого можно было считать, что сражение закончено. Правда, пятясь, нукеры еще кое-как отбивались, но было ясно, что они обречены. Позади них было солончаковое болото. Блоквил отступал вместе со всеми, принц о нем и не вспомнил, и было видно, что на сей раз не выпутаться бедному французу. Блоквил судорожно думал, что придется, как видно, объяснять, что он не перс, что он здесь совсем с другою, мирной целью, ни одного туркмена не убил, наоборот… Но уже скакал на него страшный туркмен, весело скаля белые зубы, и со скрежетом рванул саблю из ножен. Блоквил что-то закричал, погнал коня куда-то, пистолет пробовал выхватить, но конь его, через арык перелетая, споткнулся, и Блоквил, через голову коня перелетев, ткнулся головой в соленую болотистую хлябь. «Потону еще!» — отчаянно подумал он. Но тут сильная рука выдернула его из болота. Почти не сопротивляясь, он дал связать себя: «А-а, пусть будет, чему быть суждено…»
Еще гонялись за отдельными персами по густым тугаям, ловили, вязали, собирали пленников в группы. Большинство же сдавалось без сопротивления, бросали в кучу ружья, сабли и сами подставляли под веревку руки.
Блоквил со связанными руками сидел на лошади позади коренастого туркмена, ехали среди унылых холмов. Блоквил оглядывался на юг, где остался Тегеран, французское посольство, гербовая бумага. Далеко-далеко на юге, где сливались небо и земля, образуя четкую волнистую линию, теперь оставалось его прошлое. Впереди был бескрайний простор. Что ждет его? «Может, это последний день в моей жизни», — думал пленник. От спины, за которой покачивался Блоквил, исходил какой-то мирный запах овечьей шерсти, сухого песка, пыльной колючки. «Но я же не сделал им ничего плохого, — думал Блоквил, — за что же меня убивать? Наоборот, я пожалел бедную Огульджерен, я помог бежать шестерым туркменам…»
Повсюду гнали пленных, в основном пеших, таких, как Блоквил, на коне, пока не встречалось. И это выделение его из общей массы несколько подбодрило француза. Они обогнали группу человек в двадцать, которую гнали два старика. И еще группу — ее гнали мальчик и старик. «Не те ли?» — встрепенулся Блоквил, вспомнив несчастного чабана и маленького Иламана с большими ножницами в руках. Таким его запомнил Блоквил, идущим от колодца. А потом его крик… Да нет, похожи, а не те. И опять поник Блоквил, объятый тяжелою смутою на сердце. Что толку, если б и были те несчастные? Кто был для них Блоквил, кто он для всех туркмен? Завоеватель! Пусть внешне непохож он на перса, но он ведь вместе с ними пришел, незваный, на туркменскую землю! Разве ж кто звал его сюда? Разве ж нет у него на боку пистолета? Нет, нет — он враг для них, и любое возмездие будет справедливо.
По-видимому, то же думали и большинство пленников, все были понуры, разговаривали между собой шепотом, старались не поднимать глаз от земли. Победители же, наоборот, были оживленны, громкоголосы. Но Блоквил видел, как много ранено туркмен в этом последнем сражении, повязки их еще кровоточили, им было больно, хотя они и смеялись. Видел он и мертвых туркмен, которых несли мимо него люди с лицами скорбными и сухими, как эта выжженная пустыня. И опять вспоминал юную Огульджерен, вспоминал сотни других таких же, поруганных, растоптанных завоевателями. Нет, нет, смерть будет справедливой карой за все, что принесли с собой персы. И француз Блоквил вместе с ними. Так он решил, заглянув в свою душу, восстановив в себе эти три последних месяца на чужой земле. И ужаснулся. Затрепетало сердце, как у зайца, спина покрылась холодным потом, и тут же жгучая пронзила мысль: «А ведь и они — все те, кого сейчас проносят мимо на носилках, — наверняка испытывали перед смертью тот же ужас, что и я». То был даже не страх, а какое-то животное, гнетущее унижение, — вот так погибнуть в расцвете сил, превратиться в тлен, когда еще бы жить да жить. «Пресвятая дева Мария! — стал он тихонько шептать, — Ведь я же ехал сюда совсем о другими целями, ты же знаешь, хотел мастерскую… совсем маленькую… розы выращивать хотел…» И он тихонько всхлипнул, покатилась слеза…
На огромной площади в Мары, куда согнали всех пленников, стали делить их на небольшие группы человек по двадцать, по тридцать и распределять по аулам. Так легче было прокормить их до больших торгов, которые раньше чем через месяц-полтора не соберутся. Да и безопаснее разбить их на небольшие группы, хлопот меньше.
Блоквил почти ничего не понимал по-туркменски, но с интересом наблюдал за всем, что происходило вокруг. В поте лица трудились почтенные аксакалы, которым народ доверил такое важное дело — раздел пленников по аулам и племенам. Старик делитель выкликал кого-нибудь из племени сарыков, теке или салоров или какого-то другого, принимавшего участие в войне, и выделял строго определенное количество пленников. Дележ дело серьезное. Ведь это не только будущие деньги за продажу пленников на рабском рынке, а значит, пусть временное, благополучие в дальнейшей жизни, это ведь еще и признание всенародное заслуг твоего племени в кровопролитной битве с врагами, это признание твоих личных заслуг, твоего мужества, твоей любви к многострадальной Туркмении.
