И опять они, в который уже раз, выпили, а Айлар-джан, словно большая грозовая туча по горизонту, ходила вокруг них, меняла им блюда, и каждый ее приход в комнату Ягмур узнавал по тоненькому треньканью рюмок в серванте.

— Айлар-джан!.. Спасибо, гелнедже, приглашаю всех вас в Гуджук! Бостан-еген тоже… она уж постарается, поверьте, друзья. Ночь не будет спать, но уж вас…

— Нет, еген, подожди, у меня другой план. Двадцать седьмого… нет, двадцать девятого числа моей младшей дочке Терезе исполняется… э-э… три года, вот! — Чакан торжественно оглядел всех. — Поэтому приглашаю всех я — всех, с женами. И если здесь сейчас сидят трое муж-чин-друзей, братьев, то пусть у меня соединятся и сестры! За это пьем!..

— За это, друзья!

— За эт-то!..

Какая-то мутная пелена держалась перед глазами Яг-мура, мешала видеть ему друзей, и он даже попытался отодвинуть ее, как дома отодвигал на окне кисейную занавеску, — цапнул ее раза два рукой, но ничего не получалось… Тогда он попытался приподняться, надо было идти. Уже идти надо было, хватит.

— Куда ты, еген, сиди!

— Домой. Надо это… домой, спать. Спасибо! Я от-бла… отблагодарю вас, друзья!

— Мы это знаем, дорогой, — обнял его, удерживая на месте, Атаев, утомленный водочкой не меньше других. Но он умел при этом держаться, а это большое дело — уметь держаться. — Подожди, посиди с нами. Вот как-нибудь, понимаешь, соберемся у тебя… дядю твоего пригласим… А что?! Пригласим.

— Пригласим, — мотнул головой Ягмур. — Обязательно, да.

— Дядю, говорю, пригласим… или сами съездим в Ашхабад, что нам!.. Нам недолго подняться, так, Чакан? Он хороший, наверное, человек, простой…

— Он-то? Ай, он очень простой… он вас полюбит! Он не посмотрит… Мои друзья — это его друзья! Душа у него… Высокий, говорю вам, человек, добрый.

— Разве мы сомневаемся в этом, еген!.. Давайте еще.

— Нет, нет… я пойду, хватит. Домой. Жена, понимаешь, ждет, нельзя…

— Да подождет она, куда ты торопишься?! Мы вот сейчас позвоним ей, и все дела.

— Позвонить? Нет, вы ей не позвоните…

— Это почему ж? Позвоним, долго ли.

— Да как же вы… — Ягмура почему-то разбирал смех, такие все они были смешные и глупые, и он с ними тоже. — У меня ж телефона нету!..

— Нету?! А что ж ты молчал до сих пор, дорогой? Как можно без телефона!

— А у нас так, не у всех… Зачем всем? Всем не хватит. Даже у Иламан-аррыка нету, а мне зачем?! Я… это… не начальник. Это у начальников — тр-р-р!..

— Будет и у тебя, клянусь! — Хозяин ударил себя ладонью в грудь, истово прикрыл глаза. И снова открыл их, скорбно глянул. — Иначе какие мы, Чакан, друзья, если у нашего друга…

— Будет! — поклялся Чакан. Он уже бурдюком оплыл на своих подушках и теперь говорил меньше, только лишь подтверждал. — Все будет, еген… Ты только скажи!.. Бостан или кто там… все приходите в магазин, всем будет, что хотите!

…Потом хозяин звонил куда-то, искал своего шофера и наконец нашел. Его слова: «Ты смотри, гостя не растряси, очень осторожно, понимаешь, вези, как будто меня везешь!..» — еще больше разозлили шофера, вынужденного тащиться в выходной куда-то за двадцать километров… Едва скрылся за поворотом дом начальника, он перешел на четвертую и так «давил» всю дорогу, не щадя ни машину, ни пассажира своего, храпевшего на заднем сиденье.

А потом была еще поездка вместе с Бостан-еген, оставившей их маленького на бабушку, поездка торжественная, под конец веселая и тоже хмельная. Чакан расстарался встретить гостей, на дастархане было все, что только можно достать в районе, как, впрочем, и все в доме Чакана Атаева, почти хозяина «цветнокаменного», — женщины района так называли универмаг, украшенный цветным кафелем… Бостан-еген осталась в общем-то весьма довольной знакомством, хотя новые друзья ей понравились куда меньше, чем мужу. В конце концов, решила она, муж знает, что он делает, на то он и мужчина в доме. Ей от души хотелось бы, чтобы чуть спокойнее, чуть честнее были маленькие блестящие глазки этого плута и, видно, пьяницы Чакана, чтоб немножко искренней говорили и вели себя товарищ Атаев с супругой, а сам Ягмур поменьше восторгался бы ими… ну, кто и когда угождал женщине во всем? Бостан-еген это тоже понимала и махнула рукой — пусть!

Между тем хитроумная машина молвы, еще ни разу с древних времен не ломавшаяся и не требующая никаких там техуходов и смазок, все раскручивалась и раскручивалась, набирая губительную свою силу… Весть о том, что двое известных теперь всему кишлаку Атаевых — бо-ольших, понимаешь, начальников! — приглашают «племянников» к себе, машины за ними присылают легковые, неутомимо обсуждалась везде, где собиралось больше одного человека. Хуже всего было отсутствие мало-мальски удовлетворительной причины такого вознесения «племянников», поэтому фантазия, создавшая в свое время столько народных сказаний, и здесь работала напропалую… Упомянутое отсутствие причин сначала удивляло, потом стало немножко тревожить, раздражать, потом попросту злить машину — не дай вам бог разозлить ее!.. Особенно раздражало это непонятное женщин — как в силу свойственной их природе ненависти ко всему непонятному и неизвестному, так и в силу их, мягко говоря, любознательности… А установка телефона, произведенная пару дней назад в доме Ягмур-егена двумя неразговорчивыми и потому, видно, умными техниками, вовсе переполнила всю чашу терпения гуджукских женщин. В самом деле, сколько можно терпеть?!..

Зайдя сегодня в магазин, Бостан-еген прошла в дальний его угол, в хлебный отдел. Продавщица куда-то отлучилась, Бостан стала приглядывать себе буханку хотя бы на вид помягче, когда услышала за высокой полкой-витриной, проходящей посредине магазина, свое имя, там разговаривала кучка ее соседок, подруг.

— …Ишь как сроднились! — говорил один голос, тонкий и негодующий. — С чего бы это им родниться, с какой такой стати?! Не понимаю, чем эта слепушка пришлась им по душе, что ей отрезы дарят…

— Подарили, в том-то и дело! Целых три отреза, один, говорят, такой цветастый, в крупных таких желтых цветах, а другой вроде зелененький, а по полю тоже такие…

— А ему, этому Ягмуру-яглы черному, белый костюм с галстуком, сама теща мне рассказывала. Эго надо же, целый костюм! Нет, женщины, что-то нечисто тут!..

У Бостан-еген даже дыхание занялось — что такое они говорят?! Какие отрезы, какой костюм? Ей, правда, подарили, но всего лишь косынку яркую, парчовую такую, а Ягмуру галстук… Слова их, голоса, среди которых узнала она голос Дурдяне, жены Иламан-аррыка, смертельно оскорбили ее. Она «слепушка»?! Ну и что такого, что у нее редкие ресницы, видит она своими глазами куда лучше, чем все эти сплетницы скопом… И Ягмура как обидели, масляным назвали, «яглы», как они могут так, где же совесть у них?! Не совесть у них, а беспризорная скотина: бродит где-то, а они здесь…

— Да, женщины, мы ей теперь больше не нужны… С женами больших начальников якшается, как же! Не буду, говорит, надоели наши мне, как…

— Что, так и сказала?

— Ну!.. Темнота, говорит, слова культурного не услышишь, хоть сто лет в этом Гуджуке живи.

— Ах, она!.. Да нужна нам она!.. Пусть якшается с кем хочет!

— А этот, масляный ее…

— А эта слепая говорит…

— Надо же так, женщины!

— Ты не смотри, что он масляный… телефон-то ему провели! Вот у тебя муж бригадир, и то вы без телефона, а ему поставили!

— Представьте себе, женщины: лежит она на кровати нога на ногу, как в кино, в черных таких очках, и по телефону так это — «але»!

— Что, уже и очки купила?!

— Ну!..

У бедной Бостан ноги отнялись. Забыв про то, зачем она сюда пришла, выбралась потихоньку из магазина и, захлебываясь слезами, побежала к себе…

Дома она, чтобы хоть немного успокоиться, заварила чай. Сидела, отхлебывала из пиалы и то и дело косилась на черный телефон, дремавший на тумбочке, словно кот, бормотала иногда:

— Можно подумать, что мои предки обходиться без него не могли, без телефона. Да пропади они все, если так!.. Какой позор, ай-вай-вай!.. Где у них совесть, не понимаю… на ходу выдумывают, балаболки этакие. Какие отрезы, где они, эти отрезы?.. Лучше б никогда их не видеть, проклятых этих друзей, чем такое… На улицу теперь не выйти, глаз не поднять от стыда, ай-я-яй! Даже черные очки… даже очки выдумали, мало им этих отрезов!