— Не надо дальше, хан… У тебя нет фирмана.

Хану показалось, что эти слова сказал не старик, горбившийся перед ним в седле, а кто-то другой, сзади или, быть может, сверху него… Он затравленно оглянулся — позади были настороженные, все знающие телохранители, ненадежная цепь своих и чужих нукеров, высокомерное лицо Рахими-хана, которого он всегда ненавидел и боялся…

— Как ты сказал, почтенный?..

— У вас нет фирмана. Вы не сможете оправдаться ни перед шахом, ни перед тем, чей камень разделил эту воду на два рукава, для двух селений человеческих… Ты еще не слышал мукам о том, как два удальца решились было своротить со своего места Камень Аллаха, Камень Справедливости?

— Н-нет… Но при чем тут мукам?..

— Ты его можешь услышать. И тогда его услышат все, услышит и сам шах. Меня приглашали туда, но я уже стар для такого долгого пути, и голос мой стал груб для тех ушей. Но если уж сдвинется со своего законного места Камень Аллаха, то двинусь от родных колодцев и я… С первым же шахским отрядом.

— Ты не веришь мне, своему хану?!

— Я верю Камню Аллаха. И большей веры от меня не может потребовать никто, даже благочестивейший Магомет. Мир тебе, хан. Пусть и твоему высокому гостю сопутствует он везде… или хотя бы в пределах твоих границ. Мы все соседи и жить должны по-соседски…

И, повернув своего старого коня, шагом поехал к ожидавшим его, во все глаза с надеждой глядящим людям.

Когда не столько разъяренный, сколько растерянный Эсен-хан вернулся к Камню Аллаха, где были Рахими-хан с Багтыяром, им все стало ясно.

— Они знают все… — сдавленным голосом сказал Эсен-хан, отвечая на их презрительное молчание.

— Все ли?

— Все. Этот старый шайтан готов с первым же шахским отрядом ехать ко двору…

— Доедет ли? — опять сказал Багтыяр-бег и, помолчав, сам себе ответил — Доедет… Нам здесь нечего делать, хан…

— Да, здесь правят эти… — Рахими-хан ткнул рукоятью плети в сторону толпы, скривился. — Мы уезжаем.

— Мы проедем через них!.. — побагровев, наконец хрипло крикнул Эсен-хан. — Да, сквозь них… мы проложим себе дорогу! Они еще пожалеют, грязные собаки!..

Повинуясь командам телохранителей, нукеры выстроились в колонну и, увлекаемые ханами, сразу же взяли рысью. Эсен-хан, набирая ход, правил своего злобного жеребца прямо на мукамчи. Казалось, еще немного — и он собьет, сомнет этого старого человека на старой, такой же терпеливой лошади… Но Годжук Мерген, натянув поводья, попятил коня, без слов уступил дорогу. Толпа торопливо и молча раздалась, и отряд, взрывая копытами пыль, словно нож прорезал, распахал ее и вырвался на дорогу. И последний, весь заросший бородой нукер в глубоко надвинутой бараньей шапке, из-под которой зло блестели глаза, коротким беспощадным взмахом перетянул плетью какую-то женщину, и та охнула и закрыла лицо руками…

Да, пора настала прервать их молчанье, ибо жить по-старому уже было нельзя, времени не оставалось. Рахими-хан всегда отличался осторожностью и предпочел бы остаться в своем нынешнем, не таком уж и плохом положении, чем рисковать всем благоприобретенным, — если бы не эта угроза… Велев позвать Багтыяр-бега, он все раздумывал, как начать этот разговор.

Советник явился тотчас и по виду своего покровителя сразу же понял, что речь пойдет о важном.

— Садись, Багтыяр-джан. Садись и скажи-ка наконец, что ты думаешь о нашем с тобой сегодняшнем дне. Говори, положа руку на сердце… обо всем говори. Что делать нам?

— Уберечь головы.

— Как?

— Это и я бы хотел знать. И хоть аллах милостив, но сидеть и ждать уже нельзя. Надо не ждать палача, а прийти к нему самим… со своим булатом.

— Ты читаешь мои мысли. Это, наверное, потому, что наши головы лежат рядом, на одной плахе… — Хан невесело, но пристально поглядел в глаза своему соратнику. — Но воины, нукеры — как набрать их, накопить силу? Джигитов, любящих безбедную жизнь, хватает у нас, за яркий халат и хорошего коня много удальцов можно нанять… где их скрыть, ашна?

— Я думал над этим. Дорога к столице длинна, а на ней всего один колодец…

— Что ты хочешь этим сказать? — оживился Рахимн-хан, он любил иносказания.

— Только то, что сказал. Мы начнем рыть на ней два новых колодца… А это работа еще для двух сотен молодцов на целое лето… Ты не пожалеешь для них жалованья нукеров, одежды и пищи, заодно и табун боевых коней? Доверишь оружие, к которому они будут привыкать лишь по ночам?

— Не пожалею!.. Клянусь, мне еще никогда так не нравилось рыть колодцы! — Хан совсем повеселел и, крикнув охраняющему его летнюю кибитку телохранителю, велел подать вина. И тут же подумал, что советник его умен и расторопен, как никто другой… даже слишком умен. И что не будет ему, Рахими, покоя никогда, нигде…

— Но этого все равно мало, Рахими-джан. Столица лишь чихнет на них со своих высоких стен — на них, на нас со всем нашим воинством… Конечно, было бы глупо вести ее правильную, как это делают гяуры, осаду, я о ней даже и не помышляю. Но, даже скрытно войдя в нее, нужно раза в два больше воинов, чтобы внезапно разоружить охрану и отряды, которые там всегда торчат… Раза в два или три. Мы прокормим и больше, но скрыть их не сможем. Как бы ни пряталась стая шакалов, шахские псы все равно выследят ее. Не по тявканью, так по запаху. А запах жареного чуется по степи далеко, ты сам это знаешь…

— Знаю… Так что же ты можешь предложить?

— Ничего, кроме подкупа и кропотливого и опасного переманивания к себе этих придворных индюков… Но это не наша тропа, ашна. Она опасней, чем в горах. Если хочешь, я обдумаю, как скрытнее ввести в столицу наших удальцов и разместить их там. Хотя бы под видом тех же каменщиков или ремесленников…

— Подумай. Ну, а другое — выманить отряды из города?

— Не знаю чем. Разве что стравить кого-нибудь из наших соседей по ханству…

— Нет. Для их примирения хватит любого бродячего шахского отряда… Тогда как?

Багтыяр-бег молчал. «Ну вот, я достиг, кажется, предела и его ума, — с усмешкой подумал Рахими-хан. — Нет, чтобы быть ханом, надо им родиться. Не ум, но кровь правит в этом мире…»

— Как выманить их?!

«Что ж, тогда получи урок, Багтыяр-бег, раз молчишь, и знай хозяина…»

— Не знаешь… Ну, а если поднять на нас… — Рахими-хан нарочито помедлил, усмехнулся опять. — Если поднять на нас этих туркмен?.. Да-да, на нас, против нас и шаха?

— Рахими-джан, это… — Советник даже привстал, глядя удивленно и растерянно. — Это безумие. Это выводить блох пожаром в доме.

— Хорошее сравнение, — заколыхался в смехе хан. И прихлебнул ругаемое кораном сладкое заморское вино. — А все же? Предлог для новых налогов в пользу шаха мы найдем, вожаков-поджигателей тоже. Оскорбим чем-нибудь от имени шаха. Туркмены горячи — вспылят, схватятся за дедовские сабли… Нам, главное, остаться в стороне. Туркменам сочувствовать, к шаху вопить о помощи— пусть высылает отряды. Пусть они гоняются в степи за ветром… Ты меня понял?

— Понял… Твоя мысль широка, это поистине ханская мысль. Только ты мог решиться на нее. Но хватит ли у нас рассудка воспользоваться ею? Вызвав самум, не задохнемся ли в нем?.. — Багтыяр-бег был хмур и озабочен, как никогда. — Мы можем потерять все. Туркмены — вот что не дает мне покоя… как суметь не поссориться с ними? Как усмирить их потом?..

— Это я и хотел поручить тебе, ашна. Ты что-нибудь слышал в последнее время о Годжуке Мергене?

— Да, что он почти на смертном ложе… В народе только и говорят об этом. А я привык слушать, о чем он говорит. Туркмены недружны, на наше счастье, но эта печаль у них общая. Уже нет среди них знахаря, который не привязывал бы своего коня у кибитки старика, но все бесполезно. Я слышал, они везде ищут одно драгоценное арабское лекарство, очень древнее, состав которого будто бы не знал даже сам Ибн Сина… Лишь на него вся надежда у них… забыл, как оно называется, но в состав его входит, говорят, горная смола, мумие. Так что мукамчи, похоже, при смерти.