На совещании у Каушут-хана был разработан в деталях план военных действий против захватчиков. Все горели желанием немедленно сразиться с неприятелем и все же, хоть и не надеясь на благоприятный исход, решили послать принцу Хамза-Мирзе посла: может, сам уйдет подобру-поздорову, зачем кровь проливать понапрасну. Пахать, сеять, скот пасти надо, а тут воевать приходится. Долго спорили, кто отвезет принцу письмо Каушут-хана, кто добровольно отдаст себя в лапы беспощадного Кара-сертипа. О кровожадности первого генерала принца ходили среди туркмен легенды.

— Я передам! — сказал бесстрашный Тачгок-сердар, старинный друг Каушут-хана, не раз плечом к плечу сражавшийся вместе с ним и с хивинцами, и с бухарцами.

Да, совсем недавно, с месяц тому назад, снова вместе — с такими же бесстрашными Нуры-сироткой и Кел-хан Кепеле — напали они ранним утром на многотысячное войско захватчиков и много голов порубили. Потеряли батыра Келхан Кепеле, жаль до слез Каушут-хану батыра, все головы персов нечестивых не стоят его одной головы. И вот теперь приходится отпускать Тачгок-сер-дара, придется ль еще свидеться, аллах один знает. Каушут-хан вздохнул:

— Поезжай, больше некому! Письмо письмом, а когда к письму еще такой батыр, как Тачгок-сердар, весомее письмо будет. Наверное, еще не забыли, какая могучая рука у Тачгок-сердара, какая в этой руке сабля острая, какой конь под ним крылатый! Поезжай!

И 14 сентября к шатру принца, собравшегося как раз на охоту за зайцами в пески Попушгум, подвели высокого худощавого туркмена, в черной мерлушковой шапке, длиннополом синем халате, подпоясанном пуховым кушаком.

— Эссалам алейкум, хан-ага! — приветствовал пришелец. — Я посол Каушут-хана, зовут меня Тачгок-сердар.

— Знаю, знаю, — ласково ответил принц, распорядившись, что охота на сей раз отменяется, — я думал, посол, что ты придешь еще месяц назад.

«Он же как раз месяц тому назад и приходил сюда с товарищами», — усмехнулся Блоквил. Француз внимательно следил за принцем, не мог же на самом деле он забыть о том позоре, когда четверка смельчаков повергла в трусливую растерянность его войско! Но принц был ласков, светел лицом, казалось, излучал саму доброжелательность. Как же! Его тактика выжидания наконец дала свои плоды.

— Ты хочешь сказать, посол, что Каушут-хан образумился и понял, что мы сильнее?

— Читай, — не отвечая на вопрос, посол протянул письмо.

Принц осторожно взял свиток и передал генералу. Кара-сертип развернул его, откашлялся и стал читать:

— «СООБЩЕНИЕ ОТ ЯЗЫКА И СЛОВ КАУШУТ-ХАНА. О ХАМЗА-МИРЗА, О КАРА-СЕРТИП, О ВСЕ ПРИНЦЫ И ВОЕНАЧАЛЬНИКИ!

ВЫ ВОЗГЛАВИЛИ ВОЙСКО ШАХА НАСРЕДДИНА И ПРИБЫЛИ СЮДА С БОЛЬШИМ СНАРЯЖЕНИЕМ, НЕ ПЕРЕДАВАЯ НАМ НИКАКИХ ИЗВЕСТИИ, ЧЕМ ВЫ В ТЕЧЕНИЕ ПОЧТИ МЕСЯЦА ЗАНИМАЕТЕСЬ В СТАРЫХ РАЗВАЛИНАХ. ЕСЛИ ВЫ НАМЕРЕНЫ ДРАТЬСЯ, ТО ПРИХОДИТЕ, БУДЕМ ДРАТЬСЯ. НО ЕСЛИ ВЫ ПРИБЫЛИ В СТАРЫЕ РАЗВАЛИНЫ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПАСТИ СВОИХ МУЛОВ, ТО НЕ РАЗОРЯЙТЕ НАШИ МАРЫЙСКИЕ КРАЯ И ПОСКОРЕЕ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ НАЗАД! РАЗВЕ ДЛЯ ПАСТЬБЫ МУЛОВ В ВАШИХ КРАЯХ МАЛО СТАРЫХ РАЗВАЛИН?»

По мере чтения улыбка покидала лицо принца, а голос Кара-сертипа угасал. Бравый генерал думал, что принц не выдержит такого позора, тут же прикажет отрубить голову послу, а заодно и ему, за то что вслух при всем народе такое прочитал письмо. Да еще и с выражением! Да еще так громогласно! Но принц сдержался и на этот раз, эти туркмены — крепкий орешек, подумал, дядя-шах предупреждал его в Тегеране, ну что ж, тем почетнее будет победа.

— Хорошо, — медленно произнес он, — скажи своему хану, будем драться! И тогда уж пощады не ждите!

— Каушут-хан уже два месяца к бою готов!

— Вон как! Ну, а если готов, то ждите! Я, принц Хам-за-Мирза, покажу ему! О, да поможет нам аллах!

— Мы тоже к аллаху взываем, хан-ага!

— Слава аллаху!

— Воистину, слава аллаху!

Француз смотрел во все глаза, слушал во все уши — смертельные враги взывали к одному аллаху и серьезно верили, что один лишь он им поможет разбить врага. Кому же все-таки аллах поможет?! Хотел бы это знать француз Блоквил, ведь, собственно, от этого теперь зависело не только его благополучие: домик на берегу моря, добрая жена-хозяйка, розы, которые он мечтал выращивать. От этого теперь зависела сама жизнь его. Но аллах-то один!

Принц решил выглядеть благородным, посла отпустили с миром и стали срочно готовиться к выступлению. А через два дня, то есть уже 16 сентября, в Мары не осталось ни одного человека. Люди, животные, повозки, пушки — огромная армада, неостановимая, несокрушимая, стала двигаться на запад по берегу Мургаба. Играли трубы, развевались знамена, ржали кони и танцевали под всадниками, всем надоело сидение, смрад надоел, душа жаждала хоть каких-то перемен.

Человек двести, с музыкантами, знаменами, двигалось чуть впереди основного войска. Настроение у всех было приподнятое, с утра было прохладно, воздух был чист, искрился синевой. Впереди сражение — эта мысль и бодрила, и будоражила. Конь под принцем так и ходил ходуном, словно бы чуял настроение хозяина. А принца и самого тянуло пришпорить коня, дать ему волю да проскакать галопом впереди всех. Тянуло на мелкие проказы. Да и остальные из свиты, принцу под стать, вели себя как расшалившиеся дети.

Проезжая оставленные туркменами аулы, стреляли по чугунным казанам. Звук был неправдоподобно гулким, каким-то подземным, и это всех радовало. Или заключали пари, кто на полном скаку продырявит висящий на дереве бурдюк с кислым молоком. Кара-сертип прямо-таки не находил себе места, словно предчувствовал что-то ужасное, руки у него так и чесались: даже мимо виноградника не мог спокойно проехать — рубил лозу налево и направо. Когда увидел собаку на пригорке, очень обрадовался.

— Господин, — окликнул он француза, видишь собаку на пригорке? А можешь ли одной пулей уложить ее, чтоб и не взвизгнула?

— Зачем же убивать безвинную тварь? Это ж не враг.

— Даже собака врага — наш враг! — многозначительно произнес генерал Кара-сертип. — А потом… мне просто хочется ее ухлопать!

И опять француз с горечью вынужден был признать, что душа азиата как была для него потемки, так и останется, и, вздохнув, он решил не вмешиваться И Кара-сертип выстрелил, пуля попала в хвост, собака пронзительно взвизгнула, волчком завертелась на месте, потом кубарем скатилась с холма, ударилась о ноги коня Кара-сертипа. Конь шарахнулся в сторону, да так резко, что Кара-сертип от неожиданности вывалился из седла. И тут, уже лежа, с проклятьями вторым выстрелом добил собаку. Все постарались сделать вид, что ничего такого не произошло, генералу подвели другого коня, он уселся, но дальше ехал в угрюмом молчании.

Укрепление туркмен на правом берегу Мургаба было действительно вполне готово к бою. Это было ясно даже французу. Выше старого укрепления возведено добротное новое, две желтые пушки, недавно отбитые туркменами, поблескивая на солнце стволами, теперь направлены были на персов. Все еще было жаль невинно загубленную собаку, и Блоквил сказал негромко Кара-сертипу:

— Теперь туркмены будут стрелять по персам из их же пушек.

— Даже если мы отдадим оставшуюся у нас тридцать одну пушку, — презрительно сказал Кара-сертип, — то и тогда ни один волос не слетит с нашей головы, туркмен же никогда не сумеет воспользоваться пушками, он же просто не знает, темный туркмен, с какого конца ее заряжать.

Тут обе пушки выстрелили, и мулу, что стоял метрах в двадцати от них, оторвало голову.

— Пожалуй, — спокойно произнес француз, — следующий залп будет наш.

— Я сейчас им покажу залп! — Кара-сертип выругался и приказал стрелять из всех орудий.

Дымом и пылью заволокло все вокруг, а когда канонада смолкла и воздух прояснился, стало ясно, что позиции туркмен находятся в более выгодном положении — гораздо выше — и поэтому почти не пострадали. Приунывшие персы стали рыть окопы. Туркмены же, численностью около тысячи, вышли из крепости и, разделившись на две группы, стали спускаться к реке.