— Но ведь туркмены не умеют стрелять из пушек, зачем же им они?

Через месяц уже и лагерь за городом из-за нечистот представлял нечто ужасное. Зловонье, усугубленное невероятною жарою, вызывало тошноту даже у бывалого Кара-сертипа, что ж говорить о бедном французе! Ему — выпускнику Сорбонны, изящному ценителю Шелли и Монтескье, любителю путешествовать в мягком дилижансе по культурным странам Европы, вся эта азиатская экзотика теперь казалась несусветной чушью. Обещанная награда после окончания экспедиции уже не представлялась столь привлекательной, как там, в Париже. Да и начало не предвещало ничего хорошего. И совсем непонятно было, о чем думает принц. Ведь уже три месяца, как вышли из Шах-Севента, уже месяц, как они здесь, на земле Мары — и непонятно: победили все-таки они или нет.

Потянулись дни, однообразные, как марыйские пески, казалось, нет и никогда не будет просвета в их унылой жизни, казалось, свежий ветер никогда не разгонит тошнотворных испарений, которыми пропитан лагерь. Но однажды ранним утром француза разбудил странный шум в южной части лагеря. Юг был почти не укреплен, туркмен ведь ждали с запада. И вот на юге возник этот странный шум, разбудивший Блоквила, шум нарастал, уже доносились крики, вопли, стоны. И когда Блоквил выскочил из палатки, расположенной неподалеку от шатра принца, поразительная картина предстала перед ним. Продолжением сна — не иначе — воспринимал он то, что увидел. Четыре всадника вскидывали и опускали сверкающие сабли — и перед ними налево и направо, словно порубленный камыш, валились персы. Чтобы получше видеть, Блоквил взбежал на холм повыше, к самому шатру. Да, да, он не ошибся — то был не сон! Четыре человека напали на многочисленное войско и косили оцепеневших людей. Казалось, оторопь всех охватила перед такой, ни на что не похожей, прямо-таки нечеловеческой отвагой — вчетвером напасть на целое войско! И Блоквил следил как завороженный…

А уже слышны были их возгласы: «О аллах!» — с которыми рубили смельчаки своих врагов. «О аллах!» — шептали умирающие. «О аллах!» — воскликнул появившийся рядом Кара-сертип. Ноздри его раздувались, усы топорщились, в глазах загорелась ярость, тяжелые руки сжимались и разжимались, старый вояка с чувством повторял:

— Прекрасно! Вот это удар! В самую душу. Ах, какой удар — разрубил до седла! Э-э-эх!!!

Ему бы коня сейчас, он бы им показал! Но всадники вдруг изменили направление, резко свернули на юго-запад. И кажется, уже близки были к цели — уйдут к своим, в пески, уйдут безнаказанными, как пришли, погуляв с сабельками, потешив душу, повергнув в изумление и оцепенение своих врагов. Уходили! Без единой царапины! Чистокровные ахалтекинцы уносили их словно на крыльях! Это было фантастическое зрелище. Кара-сертип за долгую жизнь, которую провел в боях и сражениях, впервые видел такое! Он жаждал встречи с такими рубаками, он, может быть, всю жизнь мечтал помериться силами с такими богатырями, он махал им вслед рукой, мол, сюда, сюда, и все повторял:

— Прекрасно! Ах как прекрасно!

Тут за спиной у него раздалось:

— Это еще что такое? — принц Хамза-Мирза, потягиваясь после сна, вышел на шум из своего шатра.

— Эссалам алейкум! — согнулся сразу Кара-сертип в низком поклоне, и голос его стал одновременно и сладок, и пискляв. — Эссалам алейкум, господин принц.

— Нет, я спрашиваю, — капризно показал пальцем принц на отдаляющихся четырех смельчаков, — что это такое, генерал?

— Мой господин! Сторожа остались в неведении… — забормотал бессвязно Кара-сертип, — вы же знаете, мы ждали с запада, они напали с юга… Всего три-четыре каких-то туркмена…

— Каких-то! — закричал принц, взмахнув широкими рукавами атласного халата.

Кара-сертип отшатнулся, показалось, что принц бросится душить его, спина покрылась потом, а ноги отказывались повиноваться. Но тут конь одного из смельчаков вдруг споткнулся, ударился о землю, сбросил седока. Трое же других, беды не заметив, прорвались через лагерь и вскоре исчезли, словно их и не было. Принц тяжелым взглядом посмотрел на своего генерала, покачал головой, но не сказал ни слова. Подхватив полы халата, поспешил принц с холма вниз, туда, где не его воины, а провидение, не иначе, остановило все же смельчака. Кара-сертип поплелся за принцем как побитый.

Человеку, которому так обидно, в двух шагах от спасения, не повезло, было около шестидесяти лет, но черная его борода только-только начала седеть. Был он высок и с виду грузен, трудно было поверить, что так легко махал он кривой саблей, сея смерть и ужас вокруг. Но это было так. Блоквил тому свидетель. Да и сейчас этот богатырь-туркмен в ярости метался вокруг поверженного коня, размахивая саблей, никого не подпуская. Взять живым такого — мудрено. Круг нападающих то почти смыкался вокруг него, то вновь он всех разгонял своей верной саблей. И уже многих задел. Стонали жалобно, когда подошел принц и шага на три от него отставший и испуганный Кара-сертип.

Туркмен как раз стоял в кругу, тяжело опираясь на саблю. Он устал, дышал тяжко, пот градом катился по лицу, но глаза сверкали по-прежнему дерзко. Теперь Кара-сертип за все унижения, за все страхи готов был разорвать туркмена. Вокруг настала тишина, и стало слышно, как тяжело дышит отважный воин, да конь его со сломанной ногой лишь жалобно стонал.

— Как звать тебя? — спросил принц.

— Келхан Кепеле.

— Хочется жить тебе на белом свете?

— Потому и пришел сюда туркмен с этой саблей, — и он устало приподнял клинок, — что очень жить хочется туркмену на белом свете!

— Тогда отдай свою саблю, — и принц, не сходя с места, протянул руку, ладонью вверх.

— Саблю отдам только вместе с рукой!

— Какой мужественный человек, — шепнул Блоквил Кара-сертипу на ухо.

— Мужественный враг хорош мертвый! — буркнул в ответ генерал и дал знак воинам.

Те стали таскать сухие кусты, селме, сыркана и саксаула, окружили высоким завалом смельчака и подожгли в нескольких местах. «Сейчас мы осмалим тебя! — грубо захохотал Кара-сертип. — Никуда не денешься!» Повалил густой дым, слышно было, как тяжко хрипел в дыму конь, как посылал сквозь стиснутые зубы проклятья своим врагам отважный Келхан Кепеле. И все ж не выдержал батыр, предпочел погибнуть в бою, чем задохнуться в дыму, и выскочил, размахивая верной саблей. Но глаза ничего не видели от едкого дыма, неверными были взмахи сабли, одолеть его было нетрудно.

— Ну, — ухмыльнулся Кара-сертип, когда подвели связанного по рукам и ногам смельчака, — теперь будешь говорить?

Келхан Кепеле глядел, не отвечая, на разгорающийся завал и горько качал головой.

— Коня спасите, — сказал он, — тогда буду говорить.

Коня спасли, растащив завал, а Келхан Кепеле подвели к принцу.

— Кто были твои товарищи? — спросил принц.

— Мои товарищи — свободные туркмены.

— Мы это знаем, — принц усмехнулся, добавив про себя: «пока свободные», — но имена, я хочу знать их имена! Чтобы запомнить!

— Ну что ж, — рассмеялся пленник, — запоминай, запоминай покрепче! Один из них Тачгок-сердар, другой Нуры-сиротка, третий Каушут-хан, ну, а четвертый — вот он — я.

— Каушут-хан? — в задумчивости переспросил принц. — Так вот оно что-о… Каушут-хан, — повторил задумчиво принц имя командующего всеми туркменскими войсками. — А знаешь, туркмен, я пощажу тебя… но для этого тебе придется вернуться к своему хану и передать наше повеление.

— Что за повеление?

— Сдать все оружие, всех лошадей…

— Остаться без оружия, остаться без коня?

— Если не хочешь без головы остаться, — ласково и ядовито перебил принц, — и если любишь голову своего хана, тебе придется передать такое повеление.

— Но голова у Каушут-хана, как вы только что видели, крепко сидит у него на шее, он сам к вам сегодня пожаловал — и вы ничего не смогли с ним поделать! Вот какой наш Каушут-хан! Он — первый хан на свете!

— Вы, туркмены, скотоводы, — вкрадчиво заговорил вдруг принц, — вы еще не знаете настоящих ханов, но вы еще узнаете их… когда покатятся ваши головы от наших сабель!