— Нет, Ходжакули, я не Хазрет Али и не Кероглы[60]. Но ты же видишь, что аул остался без скота. Все угнали. Если сегодня оставить так, завтра начнут угонять наших дочерей, прямо из дома. Тогда ты что скажешь?

Ходжакули опять повысил голос:

— Ты не учи меня уму-разуму! Ты лучше не ходи к гаджарам!

— Нельзя не идти, Ходжакули, — тихо, почти виновато ответил Каушут. — Нельзя не идти.

Ходжакули принял воинственный вид:

— Тогда придется тебе переступить через мой труп. Пока я жив, — ты не только не поедешь в Иран, но даже не посмотришь в его сторону.

— Через твой труп нельзя переступать, Ходжакули. Но если надо ехать, значит, надо. И не только к Апбас-хану, но понадобится, и в Газмин[61] поедем.

Ходжакули сказал свое последнее слово:

— Тогда мы с тобой не братья, рожденные от одного отца. Можешь считать, что ты один, меня для тебя нет.

Каушут успел ответить Ходжакули, уже переступавшему порог:

— Если человек, имеющий такого брата, как ты, станет говорить, что он от отца родился один, ему не поверят ни бог, ни люди.

Ходжакули ушел.

На следующий день, в среду, Ширинджемал-эдже, как и обещала Пенди-баю, отправилась после обеда к Дан-гатару.

Дома была одна Каркара. Она сидела в углу и латала старую одежду.

— Здравствуй, доченька, — ласково начала старуха, — как здоровьечко, как братец твой?

— Спасибо, хорошо.

— А где отец?

— Там, за сараем домолачивает.

— У меня дело к нему. Ты бы послала кого-нибудь из ребятишек за ним, поговорить надо.

Каркара молча поднялась и вышла из кибитки.

Не прошло и минуты, как появился Дангатар.

— А, ты и сам пришел. Говорят, у кого душа открыта, тому и путь открыт. А я уж Каркару за тобой послала. Все живы, все здоровы?

— Слава богу! А вы как? Как ваша старость? — спрашивал Дангатар, снимая ичиги.

— Пока аллах милует, Дангатарджан. Шевелюсь помаленьку.

Дангатар смотал портянки, собрал набившиеся в них зерна и сказал Каркаре:

— Возьми, дочка, поди высыпь в мешок.

Каркара подставила свои ладони, потом нагнулась, чтобы поднять несколько упавших на пол зерен. Все это время старуха не спускала с нее глаз. «А девушка хороша стала, — думала она. — Они, видать, не дураки, знали, на кого глаз положить. И что церемониться, надо было хватать, да и все!»

Каркара наконец все подобрала и вышла из кибитки. А Дангатар поставил свои ичиги к порогу и сел на кошму.

— Ну и хорошо, Ширинджемал-эдже, что шевелитесь. Главное, чтобы всем на этом свете легко дышалось.

Ширинджемал тем временем думала, как бы половчее подобраться к сердцу Дангатара. Она верила в поговорку «ласковое слово и змею из норы вытащит», всегда старалась сперва войти в расположение к своим клиентам. Сейчас она вспомнила жену Дангатара и решила завести речь о ней.

— Вспоминаю я бедную Огулхесель, Дангатар. До чего же я любила ее. Давай, уж раз мы встретились, прочти аят в честь нее.

— Нет, уж коли так, то лучше вы, Ширинджемал-эдже. Я-то человек неграмотный, а вы учились у муллы, вам и надо аят прочитать.

— Что ты говоришь, Дангатарджан! Я ведь женщина, а женщина, пусть даже всю мудрость знает, все равно, если в доме есть хоть семилетний мужчина, товир не может поднимать. Прочтите вы, ваша молитва аллаху угоднее будет.

Дангатар поднялся с места, прошел в дальний угол, подстелил под колени сачак из верблюжьей шерсти, склонил голову и прочел те немногие молитвы, которые знал. После этого поднял к небу руки. Ширинджемал сделала то же.

— Пусть попадет она в рай! Пусть будет светлым то место, где она лежит! — Старуха тяжело вздохнула и продолжала: — Ах, Дангатар! Когда тебе за семьдесят, только и остается, что думать о других. Сама-то никуда не годишься. И сесть, и встать тяжело, а уж когда встанешь, уже и обратно-то сесть не можешь. Аллах видел, как я радовалась, когда узнала, что ты вернулся. И смеюсь, и плачу, старая дура. Только уж сил к тебе не было прийти, хворая была…

— Да что вы, Ширинджемал-эдже, будет вам! — только и сказал Дангатар. Он никак не мог понять, чем вызвал такую любовь старухи, с которой раньше вообще-то был довольно мало знаком. «Ну и язык у нее, один мед, — думал он. — Вот кого надо было с Каушутом посылать к Апбас-хану за скотом, эта бы любого заговорила!»

— Но это ничего, Дангатарджан, праздник никогда не стареет. Вот вернулся ты благополучно, и для всех радость. Поздравить никогда не поздно. Поздравляю тебя. Видно, бог не возлюбил тебя и обрек на такую разлуку.

Дангатар призвал на помощь всю свою учтивость и ответил:

— Что ж, наше дело терпеть, что нам аллах посылает. И вам спасибо за вашу доброту.

Ширинджемал поняла, что теперь самое время заговорить про Каркару.

— И дочка, я смотрю, такая красавица стала у вас! Замуж-то отдавать не собираетесь?

— Да нет, как-то еще не думал пока.

— Зря, зря, о таком деле лучше заранее подумать, чтоб жениха хорошего приглядеть, а не какого-нибудь. Вот, слышала я, Пенди-бай к вам сватов посылал… Это хорошо, что вы сразу отказали. Пусть не думает, что раз богач, так сразу все ему, в один миг готово. Но, по правде сказать, сватает-то он за хорошего человека, родственника своего, я его знаю, парень хоть куда! Да и Пенди-бай сам не поскупится, сколько попросите, столько и заплатит. Он мне говорит: «Я хоть на вес невесты золота насыплю…»

Теперь только Дангатар смекнул, к чему так издалека подбиралась Ширинджемал. Стараясь не обидеть старуху, он осторожно ответил:

— Тут дело такое… Подумать надо. Я ведь только пришел, еще вроде и не разобрался, что к чему.

— А что думать! Дело-то хорошее. Да и подумайте, зачем вам ссориться с Пенди-баем. Всякий знает, богача лучше своим другом иметь, чем врагом.

— Эх, я уж ничего не боюсь. Аллах мне столько послал, что уж ничего хуже, думаю, не будет.

Разговор продолжался еще много времени, но в этот день Ширинджемал так и не удалось уломать Дангата-ра. Но старуха не теряла надежды. И когда уходила от Дангатара, так же ласково попрощалась с ним и спросила позволения прийти проведать его еще раз. Богатый подарок от Пенди-бая, на который она рассчитывала, не давал ей покоя.

Но сегодня она решила не заходить к баю, чтобы зря его не расстраивать. Вместо этого Ширинджемал направилась к Сейитмухамед-ишану, рассчитывая получить от него какую-нибудь помощь в своем деле.

Когда Ширинджемал подошла к кибитке Сейитмуха-меда, ишан, заложив руки за спину, прохаживался чуть поодаль, возле виноградника. Хозяин и гостья не заметили друг друга, Ширинджемал вошла в кибитку, но тут кобель, лежавший до этого возле конюшни, поднялся и лениво забрехал. Ишан понял, что пришел кто-то чужой.

В кибитке была биби[62] Мерьем. Ширинджемал с воодушевлением принялась ее приветствовать, обняла, как это принято между хорошими подругами, тем временем вошел и сам Сейитмухамед, поздоровался и уселся на своем полосатом коврике.

Сперва заговорили о последних новостях, пересказали, кто чего слышал нового в мире. Сейитмухамед вздохнул тяжело и обратился к гостье:

— Если я не прав, то пусть аллах простит меня, Ширинджемал-эдже, но мне кажется, что приближается конец света!

— И не говорите, отец ишан, ваша правда. И пришлось же нам увидеть на старости лет, чего не дай бог никому! Времена-то, какие времена пошли! Как тут жить, когда старших за старших уже не почитают, а младших за младших не признают! В самом деле, конец света! И воров-то в аулах развелось — видимо-невидимо!

— Верно, верно говорите, Ширинджемал-гелин, — подтвердил ишан и легонько закашлялся.

Ширинджемал, к имени которой прибавили слово «невестка», сразу приободрилась. Она, как и все, тоже была когда-то невесткой, но этим именем уже давно никто не называл ее. И теперь она сразу почувствовала себя так, точно ей снова стало двадцать пять. Она улыбнулась и невольно захотела пригладить свои волосы, но едва дотронулась до них, как тут же почувствовала, что это уже не волосы молодой женщины, а что-то ветхое, почти чужое, давно отжившее свой век. И ей сразу стало грустно.